Интервью Ольги Казаковой с Зоей Васильевной Харитоновой

Зоя Васильевна Харитонова окончила МАРХИ в 1959 году.

Зоя Васильевна, как вы решили стать архитектором? Какой путь вас привёл в архитектурный институт? 
– Скажу: очень даже простой. Мой отец мечтал быть архитектором. Его не приняли в архитектурный институт, потому что был период, в начале 30-х годов. когда детей служащих не принимали, а только рабочих и крестьян. А у него была справка, что отец его служащий. А служащий, отец его, был всего лишь на всего лесничий парка Сокольники. Мой дед уникальный человек бы, самородок.
Вы знали об этом с детства, об этом случае?
– Да, я знала это. Когда я была девочкой, я с удовольствием рассматривала дачи Сокольнические. Я же родилась прямо здесь, на соседней улице. Это было дачное место в Москве, в парке были дачи, которые строили лучшие архитекторы Москвы. Я ими всеми любовалась. Я их зарисовывала ребёнком. И я помню, что когда началась война, началась бомбёжка Москвы, мы с мамой бегали прятаться в знаменитую церковь  в Сокольниках. Или прятались на станции метро Сокольники. Поэтому для меня эта станция вообще родной дом! И после этого наступление на неё или какое-то разрушение её и неуважение к этой станции меня шокирует невозможно. А когда мой отец вернулся с фронта, он учил меня рисовать. Потом он отвёл меня в дом пионеров кружок рисования, который вёл его учитель, у которого он в своё время учился рисовать. В школе я всё время делала стенгазеты. 
Вы вообще в школе учились хорошо? Математика как вам? Потому что архитектор это ж не только рисунок. 
–Я обыкновенно училась, но когда я поступала в институт, я сдала всё на пятёрки. Подготовительные курсы целый год я посещала.  У нас поступление было очень сложное. Был, конечно, конкурс серьёзный. 
А в каком году вы поступили и кто вам преподавал?
– Поступила в 54 году, представляете, в 53 году умер Сталин. Была колоссальная разница между 53 и 54 годом. Потрясающе вдруг оказаться в институте. Это было золотое время. Друзья были прекрасные. Педагоги у нас были уникальные. Таких сейчас там нет и не будет даже, потому что архитекторы 20х годов, конструктивисты, лишены были права работать и они все собрались в институте. У нас там, например, Кринский, Ламцов, Николаев. У нас по коридорам ходил Мельников, Бархины ходили, Леонидов. С Леонидовым даже удалось пообщаться,, незадолго до его смерти. У меня был профессором Ламцов. А потом был профессор Емельянов Юрий Никитич. Уникальный человек. 
В 1957 году был фестиваль молодёжи и студентов в Москве. Тогда ещё и маскарад был. Мы с моей подругой, Сухановой, делали костюмы - заказали очень большое количество белой, простынной ткани и раскрашивали её красками. Сшили всем бриджи и расписанные рубашки. Представляете, только недавно умер Сталин, а мы вот так вот всех нарядили – в роскошные, расписные рубашки, как индонезийские, и цветные бриджи. А профессор Попков, например, который преподавал нам рисунок, сделал смешной костюм: сделал ванну из папье маше в натуральную величину, душ и сам наполовину вылезал из этой ванны голый. Как будто мылся. И шёл – нёс эту ванну. Андрей Бабуров, талантливый человек, слепил гигантский небоскрёб и нёс его на себе. А мы, шесть девушек, были кариатидами и несли огромный фронтон. На нём написано было «Архитектура». Это была оттепель. Свобода в головах. Мы дети войны. Мы все пережили голод, холод, коммуналки. Мы не озлобились. А наша юность выпала на 60е годы. Как в фильме «Стиляги», хотя там все неточно, утрировано. Всё было красиво. Очень образно. 
А в институте, когда учились, кого было больше мальчиков или девочек в институте. 
–Было поровну. 
Сейчас 80% заканчивают МАРХИ именно девушки.
– Я просто в ужасе, когда только девочки. Вот у меня сын – архитектор, и три внука уже архитекторы. Младший в этом году защитился. Все работают. Всем хватило таланта. Когда я вижу такое количество девочек, мне страшно. Но вообще, у нас архитекторов очень мало на душу населения очень мало. Архитекторов должно быть столько же, сколько шофёров, парикмахеров. Чтоб в каждой квартире подсказали, как было красиво. 
А когда Вы были студенткой, преподаватели Ваши одинаково относились к юношам и девушкам, ведь ещё относительно недавно архитектура была все же мужской профессией?
– Мне однажды Бархин Михаил Григорьевич сказал такую фразу: «Почему, когда вы учитесь, то вы все делитесь на талантливых и не талантливых? А когда вы идёте работать, то вы все делитесь на мужчин и женщин?». Она меня пронзила совершенно. И я её не забываю. 
Но вы с ней согласны? 
– Согласна, конечно. В институте было: талантливый, не талантливый. Пятёрку с плюсом получил или не получил. И всё. Не различают совершенно. А пришла на работу и я чувствовала, что какое-то недоверие к тому, что я женщина. Может быть, у меня мозги какие-то ограниченные? Но я очень быстро показала, что я очень рукастая и очень хорошо мыслю. Я знаю больше, чем знает мой сосед – молодой человек, потому что я понимала, что я могу победить только тем, что я должна знать в два раза больше его. Тогда, вот и всё получится. Все начальники ко мне относились не как к женщине, а как к специалисту. Я всегда знала больше, чем кто-нибудь. 
Как удавалось совмещать работу с семейной, личной жизнью? Многим женщинам-архитекторам сложно это сделать.
– Абсолютно не сложно. У меня муж – актёр. Утром я уходила на работу, он шёл на репетицию, а вечером у него был спектакль. Мы очень уважали расписание друг друга.
А дети как?
– Я родила сына, когда проектировала Дворец Советов на Ленинских горах. В то время, мы имели право на декретный отпуск 56 дней. Мне, правда, полагалось 72 дня. Я их просидела дома, а потом пошла на работу. При этом я кормила сына. Прибегала в обед домой и кормила. Мне повезло, что я рядом с домом работала. 
С кем был ребёнок?
– Бабушки, мама, подруги, знакомые – кто угодно. Не было проблемы, чтобы я из-за ребёнка не пошла на работу. Каждый день. Я не понимаю, что такое полтора года сидеть. Я бы с ума сошла. Потом мы нанимали няню. А В 62 году вдруг появилась возможность вступить в жилищный кооператив. В то время мы с мужем жили в восьмиметровой комнате, по четыре метра на человека. Нас бы не приняли ни в кооператив, ни в очередь. Но когда родился сын, я поняла, что он не может научиться ходить. У него нет пространства, где бы он мог пробежаться. Я ужасно боялась, что мы не сможем расплатиться, но каким-то чудом расплатились. Представляете, уже в 25 лет у меня была двухкомнатная квартира. Бабушка с дедушкой мужа поселились с нами и они взяли на воспитание ребёнка, рядом был детский сад. Потом, как все дети тогда, сын с ключом на шее бегал. Я оставляла котлеты, термосы. В 3 года я выпускала его играть во двор. Сейчас представить себе не возможно, но  среда пятиэтажная это позволяла. 

А какие женщины-архитекторы 60х годов были известны наравне с мужчинами? В плане карьеры играл пол какую-то роль? Говорят что главными архитекторами проектов чаще делали мужчин и руководителями мастерской тоже.
– Жена Мезенцева, Бэлла Этчин. Красавица. Она была руководителем целой мастерской. Кислова. Римма Алдонина. Лена Подольская. Женщины очень хорошо знали детали.
Но у нас очень много женщин, конечно, в нашем цеху, которые спокойно исполняют вторую роль. Это хорошо, потому что женщины всегда внимательны к деталям, а это очень важно. В чём угодно: в прорисовке генплана, в прорисовке квартиры. Не имеет значения даже, какого масштаба перед тобой объект.
А сложно было работать в хрущевские времена, и позже? Все-таки упор был на типизацию, на экономию, в первую очередь, творческой свободы было, наверное, не очень много.
– Я должна сказать, я никогда не чувствовала ограничения в свободе. Никогда. Все говорят было какое-то время: свободы – не свободы, что-то могли - не могли. Если мне приходила в голову идея, то я её высказывала и побеждала. Понимаете, у этого какие-то сдерживающие факторы: внешние, политические на меня не действовали. Например, это было в начале семидесятых, когда я проектировала большой дом – он ныне и стоит, кооперативный. Там нужен был детский сад. Я сделала встроенный, пристроенный детский сад. Это категорически нельзя! Детский сад у нас принято проектировать только отдельно стоящий, чтоб от его забора до ближайших застроек, дорог, до всего было 25 метров. И представьте себе, я обошла пожарников, врачей, экспертов, но я доказала, что дети имеют право жить в том же доме, в котором у них живут папы с мамой, где живут их семьи. Я сделала встроенный, пристроенный детский сад. Первый в Москве был. 
Вам приходилось на строительные надзоры ездить. Доставляло ли вам неудобство, что вы – женщина архитектор, а не мужчина – архитектор?
– Конечно, ездила. Никаких неудобств не доставляло. Это, скорее, строителям могло доставить неудобства – они не имели права материться при мне. А я ездила на строительный надзор раз в неделю. Представляете, когда эти пятиэтажки строились. Там в журнале записывала замечания. Они все исполнялись. 
Вы считаете, что архитектор – это подходящая для женщины профессия?
– Конечно. Устроительница дома. Я, например, построила собственную дачу. Я учила мужа вбивать гвозди. До сих пор, самый красивый дом – мой. 
Как вы считаете, почему в XX веке почти нет женщин-архитекторов? Кроме госпожи Хадид.
– Мне не нравятся её работы. У неё дамские работы. Я видела проект для Сити. Так не грамотно, так не эстетично. Я работала над Сити. Я рассмотрела транспортную систему. Она там построена не правильно. Если бы построили её правильно, то там бы не было этого коллапса. Она не чувствует место и время.
А Вы какую работу свою считаете самой важной?
– Для меня очень важен был период работы над Арбатом. Фонари из водопроводных труб. 132 фонаря. Фонарь прямой, тумба из хорошего металла. Очень красивые лампионы и эффектные рассеиватели света. Никакие подсветки не нужны были. Вся улица была освещена. Фонари делали при участии Ракетного завода. Когда начали портить вид города, я добилась, чтобы не было растяжек на Арбате. В то время, когда вся Тверская была в растяжках, я добилась чистоты Арбата. Рисунок мощения – уникальный. Лукаев сделал рисунок мощения, но выбрали вариант мой, так как он был исторический...Мы вычистили эту улицу невероятно. Все забыли, как она выглядела. Кто-то говорит, что нужно опять пустить там машины, а то приходят – поют. Глупости. Сейчас, если бы Арбат не был пешеходным, то он бы превратился в стоянку машин. А так я исследовала. Я находилась там постоянно. Я смотрела, как люди пользуются улицей. Когда они идут по этой стороне. Как переходят. Сколько раз её переходят, в каких местах. 
Я прочитала все книжки: и зарубежные, и наши – по поводу ширины улицы и ритма, по поводу дверей, за каждой из которых человека что-то ожидало: то сувениры, то кофе. Всё просчитано. Европа всё просчитала. Были изданы книги. Мне Посохин привозил мне эти книги из-за границы. И я училась по этим книгам.