Лев Аннинский. «Электра»: шок

Очередной сезон Театра на Таганке (1992г.) открылся «Электрой» Софокла — Любимова. Своими впечатлениями от спектакля мы попросили поделиться критика Льва АННИНСКОГО.

Некоторые детали свидетельствуют, что Юрий Любимов обратился к Софоклу не с целью приобщить нас к древнегреческой реальности. Христианские крестики на шеях Электры и Эгисфа, может быть, и говорят больше о вероисповедании актеров, чем о режиссерской концепции, но когда микенский царь является в некоем подобии банного халата, а его венценосная супруга в плаще, похожем на современный пыльник, — тут уж ясно, что спектакль задуман антикостюмный. Со времен «Бориса Годунова» это вполне в любимовском духе.
В том же духе и декорации. Гофрированные металлические щиты, укрепленные на чем-то вроде строительных лесов. Вращающаяся стеклянная дверь. Надпись «Электра» над дверью, повторенная еще и дважды, — с намеком, что без такого напоминания зритель, чего доброго, не поверит, что перед ним именно Микены.

Какие там Микены! — обобщенный лаконичный «прямоугольный» фон, на котором разыгрывается (разрывается, корчится, бьется) месть. Орест, вдохновляемый Электрой, вышибает дух из матери и отчима, зажимая тех в двери, но технология убийства уведена в тень, подчеркнута же психологическая неотвратимость убийства: бешено вращающаяся дверь разбрасывает во тьме багровые отсветы, и в этом гильотинном мелькании тонут плащи, халаты, а также туники, хитоны, гиматии и весь прочий Софокл: кроваво-черный колорит, в который погрузил сцену Д. Боровский, вырывает классика из голубой дымки, где он привычно упокоен нашей памятью, и переводит в кошмар актуальных предчувствий. То же делает и музыка: замирающие ритмы Софьи Губайдулиной в любимовском контексте твердеют, обретая ранящую жесткость. Сценография кинжальная: шок, ожидание хирургии.

В кроваво-черном беспределе сталкиваются два женских остервенения — великолепный актерский дуэт Аллы Демидовой и Екатерины Васильевой. Кто там перед кем виноват, кто ударил первым, кто ответил, кто кому должен: Электра Клитемнестре или Клитемнестра Электре, дочь матери или мать дочери, — не разберешь. Как всегда в таких случаях, начинается все с какого-нибудь пустячка… кто-то на охоте вспугнул оленя… сказал неосторожное слово… «боги обиделись», и теперь люди крошат и крушат друг друга, и эту «разборку» не остановить.

Страшно? Страшно. Прекрасно? И прекрасно.

В этом — вызывающий, будоражащий смысл любимовского зрелища. Спектакль ясного, чистого стиля — вызов современному кичу, балагану, обнажению приема, переходящему в обнажение тел и душ и далее в заголение всего и вся. Спектакль крупных и цельных характеров — вызов современной «осколочности», бесшабашному веселому скепсису. Спектакль мрачной серьезности — вызов современной царящей на сцене лукавой придури.

Так что любимовский спектакль не современен по интонации. Он из нашей пестрой гласности выпадает. Его красно-черная гамма и логика крупностей напоминают скорее начало двадцатых годов. А может быть, это мое субъективное восприятие: сквозь одержимость Электры так и сквозит одержимость Спиридоновой. И когда недрогнувший Орест, вдохновляемый сестрой, идет убивать; мстя за отца, тоже должен будет убить мать-королеву и отчима-короля, — и он дрогнет, и станет мучиться, и в самом своем праве БЫТЬ усомнится…

О, господи, ведь это же еще двадцать веков должно пройти от Софокла до Шекспира, пока человечество домучается до этого сомнения. .. И что же потом?

Ничего. Все та же дверь, колесующая людей.