Александр Абрамов. Трагиирония в коллаже

Несчастливцев замолкает,
А Аркашка — на коне.
Он хоть шут, но он играет
На трагической струне.
(пролог к коллажу)

Так я начал писать роман. <... >
Это не вышло у меня, но я стал упорен. <... >
Но я все терпел и постепенно втянулся. <... >
Роман надо долго править.
Нужно перечеркивать многие места,
заменять сотни слов другими.
Большая, но необходимая работа!
(М. А. Булгаков «Театральный роман»)

Золотой длинногривый конь с черной сбруей захотел прыгнуть и полететь. Собрал он все силы, поднялся на дыбы, да так и остался стоять. И шли люди к этому коню, чтобы поклониться ему и всаднику его. Много пришло людей, несть им числа. И всё кланялись они и кланялись, и уже вставали друг на друга, потому что кто-то не желал уходить, а большинство не пускали. Много людей подавило друг друга. «Вот и хорошо, — подумал всадник в плаще из занавеса МХАТа, раскуривая вальяжно трубку в густые усы. — Теперь взяли все коня и меня и понесли, и полетели». Страшно было людям, но несли они, боялись и несли, несли… и улыбались.
Страх с Дымком пронизывает весь спектакль Юрия Петровича Любимова «Театральный роман». В зале постоянно ощущается сладкий запах табака, который чувствуешь затылком, потому и оглядываешься. И видишь, что Страх, который только что был на сцене на коне и грозил в зал фонариком, требуя обуть писателя, Страх этот уже идет медленно из задних дверей зала, попыхивая трубочкой. Холодок пробегает по спине от величия этой неторопливой походки. А когда у Страха спрашивают: «А нас придут арестовывать?», он с сильным грузинским акцентом отвечает: «Конечно, придут. Когда мы вас подводили»; и уходит, оставляя шлейф Дымка и Смеха. И хотя Страх — это всего лишь актер Тимур Бадалбейли, но маска с усами и трубка делают его именно Страхом, которого боишься по-настоящему.
Режиссер-Мастер, ведя в своем спектакле линию отношений писателя с властью, со Страхом, предельно точно показал, как строятся эти отношения. Страх — на золотом коне, а писатель лежит в этом самом коне и через решетку в его туловище смотрит на мир сквозь черные очки. А сверху доносится: «Пьеса хорошая, но ставить ее не нужно». Это трагедия художника. Юрий Петрович Любимов этим приемом объяснил мне очень важную вещь. Страх прекрасно понимал, что писатель после запрета, который фактически означал смерть, проживет не долго, нет, он проживет вечно. А вот власть вечной не будет, потому что у коня хвост отпадет и передние ноги отвалятся. Из ног этих потом граненые стаканы сделают, чтобы поправиться.
А на сцене тем временем вовсю кипят отношения между актерами Независимого театра. Они вдыхают очищенный воздух, но его тут же не хватает, поэтому нужна гроза, чтобы освежить его. Будет, конечно, и молния, но пусть она всего лишь освещает лица актеров, но не убивает. Это еще одна линия спектакля. Мастер обращается к актерам: "Если уж не желаете друг другу жизни, то хотя бы не желайте смерти. Она ведь «вовсе ненавязчива. Она приходит лишь раз один».
Мотив Николая Васильевича Гоголя в этом спектакле тоже непременно важен. Этот мотив присутствует в виде трех актеров в образе Гоголя (здесь уместно вспомнить спектакль «Арабески»). Таким образом, Гоголь словно наблюдает за жизнью и работой своего ученика, которого укрыл он чугунной шинелью. Ведь Булгаков когда-то просил об этом у Гоголя. И это произошло, ибо на могиле Михаила Афанасьевича лежит камень с могилы Николая Васильевича. Да, тема учителя и ученика — вечная тема в искусстве. Так же, кстати, как и в истории театра на Таганке, где ученик просит: «Мастер, освети меня своим фонариком, как ты освещаешь каждый свой спектакль и каждого актера».
Когда спектакль закончился и я пошел к метро, то остановился и оглянулся на черно-бело-красное здание театра. Это здание не отпускало меня, оно манило к себе названиями спектаклей на щитах и вращающимся в правом верхнем углу кубом с эмблемой театра и подписью Мастера.
В этот момент я вдруг испытал то же самое состояние, в котором находился в тот день, когда впервые посмотрел спектакль «Арабески», рецензия на который положила начало моему «театральному роману».

Состояние это было — безмолвный трепет, когда слова и мысли рождаются внутри тебя, но их нельзя произносить, потому что тогда они потеряют свою прелесть. Нет, им суждено быть написанными на бумаге. Вот только тогда они будут как откровение — каждому и всем тем, кому это покажется интересным.
В этом состоянии безмолвного трепета я и подумал о том, что стало одной из основ моей рецензии на спектакль «Театральный роман». Освещающее лица актеров пламя черно-золотого шлейфа всегда будет говорить нам, что вечен не только Адам, которого к ответу призовут, и Страх, который к ответу призовет, но вечен и писатель, который придет и ответит. ..