Ирина Агасарян. В междушторье

“А иной раз, когда не спится, думаю, Господи, ты нам дал громадные леса, широчайшие поля, глубочайшие горизонты, и живя здесь мы сами в сущности должны бы быть великанами…”,

-так говорит Лопахин в почти исповедальной сцене на скамьях. На мой взгляд “Вишневый сад” Шапиро как раз получился о настоящих, маленьких людях, живущих в мечтах о великом. Их иногда хочется любить и сочувствовать им, а иногда ругать и отстраняться.

На такие мысли в первую очередь наталкивает стенография спектакля: основной декорацией на сцене являются величественные подвижные шторы. Зритель на протяжении 2 актов словно надеется, что в один момент они раскроются, и мы увидим прекрасный вишневый сад, то свободное, прекрасное и наполненное любви, о чем грезит Раневская, но никакой природы в постановке нет, а герои пьесы навсегда застряли в пустом тоскливом междушторье, которое эпизодично сопровождает многолетний шкаф или одинокий велосипед. Герои замкнуты пространстве, а у нас есть возможность их тщательно разглядеть, прислушаться к словам и чувствам. Важным художественном методом так же становятся большие жесткие тени, витающие на шторах. Тени-прошлое, тени-внеземное, тени-выдуманное.

Громко звучит в постановке образ Раневской. Когда она появляется на сцене, все пространство подчиняется ей, а другие герои кружат вокруг. Раневская приковывает взгляд своими благородными яркими костюмами: обилие сложных сиреневых, желтых, белых оттенков, меховые накидки, струящиеся платья, жемчужные бусы и утонченный черный мундштук, все выдает в ней парижанку, живущую мыслями об идеалах красоты, и сдавать имение под дачи кажется ей пошлостью, хотя могло бы стать разумным решением. Однако, режиссеру удается раскрыть трагедию Раневской: она предстает в пьесе не только расточительной барышней, тянущейся за роскошью, заграничными радостями, но и женщиной, пережившей глубокую личную травму (потерю сына, предательство любимого человека) и не сумевшей жить рядом с травмой. Её выходом стало жить беззаботным прошлым, но вишневого сада, который символизирует былое,  мы даже не видим, а есть ли он вообще? Более того, искренняя игра Ренаты Литвиновой  с наполненными паузами и броскими интонациями подчёркивает, что Раневская не может быть другой, все ее бытовые пороки, которые приводят к разрушению вокруг, не могут быть излечены, ведь принадлежат ее человеческой натуре. Так, Раневская в постановке принимает облик чудаковатой героини, которой словно нет места на земле, среди людей. Но не в этом ли вечном одиночестве сущность человека? Единственным спутником Раневской на сцене становится такой же инопланетный брат Гаев, который говорит невпопад, неожиданно переносится с места на место, и будто не принадлежит настоящему; он сломан жизнью, как детская кукла с вывернутыми ногами.

Ане, безусловно, передается легкомыслие матери. В первой же сцене она появляется и свободно, безудержно машет руками, а на рукавах ее висят перчатки, словно у маленькой девочки, и даже большие кудри Ани напоминают ребяческие. В то же время любимый ею Петя Трофимов говорит так гордо, ярко и воодушевленно, с таким порывом ищет человеческую истину, чистоту и справедливо упрекает русское дворянство в крепостническом образе мыслей. Хочется ему верить, соглашаться, кричать вместе с ним, но меняется отношение, когда он отрекается от любви, считая себя выше неё. “Вы смелее, вы честнее, вы глубже нас, но будьте вы великодушны хоть на кончике пальцев”, - так с завыванием говорит ему Раневская в диалоге о парижском подлеце, и хочется умолять вместе с ней, потому что желаешь лучшего для Пети, и для каждого героя в пьесе. В постановке Шапиро будто меньше осуждения,  чем в тексте Чехова, здесь автор не пытается научить, а констатирует факт, и сам до конца не понимает, что делать с уходящим временем, театром поэтому открывается новая чувственность.

Так постановка Шапиро показывает героев “Вишневого сада” как нелепых, надломанных людей, неспособных осознать время и контекст своего существования, стремительную смену эпох. Иногда кажется, что они не до конца люди: хочется упрекнуть Лопахина в вечном желании властвовать (он даже пытается управлять музыкой, при появлении венского оркестра на сцене), рожденным несправедливостями прошлого, Трофимова в неспособности любить или Варю в неспособности позволить любовь Пети и Ани и сделать шаг к своей любви с Лопахиным… Они все потерянные, застрявшие между прошлым и будущим, как больной бледный Фирс, оставленный наедине с театральными шторами, неспособный постичь, что находится за и перед ними, и как никогда в “Вишневом саде” героям хочется сострадать.