• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

М. Аргус. ВЫСОЦКИЙ. МЕСТО ДЕЙСТВИЯ – МОСКВА

ИЗ ТЕАТРАЛЬНОГО ДНЕВНИКА


Обычай говорить о мертвых только хорошее, сам по себе симпатичный и трогательный, в конце концов приводит нас к тому, что мы говорим хорошо только о мертвых. Тогда вообще все слова утрачивают смысл, перестают различаться, и мы, как онемев, досматриваем «Горестное и грандиозное действо о Владимире Высоцком, его славе без признания, уходе и преображении», как могли бы назвать в средние века эту повсеместно идущую пьесу, в очередной акт которой мы ныне вступили.

Шекспир, говорят, сюжеты заимствовал, наш Евгений Шварц тоже обожал эту работу, что только подчеркивало их первозданную оригинальность, - ибо важнее сюжета нежданная мотивировка и гениальная реплика. И вот сама действительность как бы не устояла – и это свое «Действо» разыграла по древней, сложившейся и заранее угадываемой конструкции. Смотришь и чувствуешь: ты все это как уже знал, так и должно было кончиться, и чем роднее, тем горше на душе и теплее на сердце. Ибо это история победы, пусть задыхающейся, запоздавшей, но наступившей раз и навсегда.

Все знакомо до слез, и даже битва Вдовы с Собутыльником на фоне не построенной дачи (одно время казалось, что в любой газете Э. Володарский будет нападать на отца поэта, ссылаясь на безвестную нам книгу М. Влади, а она, отказываясь быть его союзницей, будет нападать на Э. Володарского) — все это огорчает, конечно, но еще как бы и напоминает: все так и должно быть, как будто существует непременный ритуал опошления перед канонизацией…

Вот два «отрывка» из общего повествования, которые были разыграны на Таганке и у Никитских ворот. Конечно, надо добавить — в театрах, но и это совпадение еще раз подчеркнуло: место действия — Москва.

Таганка — театр Высоцкого, его своеобразная духовная родина, не меньше, чем Большой Каретный. И спектакль таганковцев можно бы назвать «Возвращением домой». Здесь есть улыбки, шутки, смех, но им отведено скромное место, подобающее при разговоре, который тяготеет — не столько к трагедии даже, сколько к мистерии.

Высоцкий здесь и автор основного массива текста, и до мистериальной остроты непосредственный участник спектакля. Вот, пожалуй, первое и едва ли не наиболее сильное впечатление: какая-то неуверенность, слабость, почти неокончательность смерти поэта. Просто другие актеры собрались и подают реплики со сцены, а один отвечает им откуда-то с левого, если смотреть из зала, угла балкона.

Впрочем, часть текста звучит и из середины зала, с режиссерского стула, освещенного лучом прожектора. Так что оглядываться зритель должен, где бы он не сидел, и, уже оглянувшись, с досадой ловит себя на этом: а что, собственно, я рассчитывал увидеть?

Все-таки жизнь движется в совершенно невероятном направлении. Пушкин двух лет не дожил до появления фотографии. К Высоцкому на помощь успел магнитофон, спрямивший для него непроходимые издательско-полиграфические лабиринты. Для бытия поэзии у нас выстроены комфортабельные дворцы, они даже перенаселены, но вот ему пришлось раскинуть палатку на городской площади.

А все-таки жаль, что мы не услышим дыхания поэтов, ушедших до него, - а все-таки счастье, что его дыхание сохранено для нас. Кажется, еще чуть-чуть, и смерть должна будет осознать свое поражение. Право, когда о победе над нею рассуждал Николай Федорович Федоров, замечательный русский философ конца прошлого века, эти рассуждения выглядели куда более бессмысленными, чем сегодня.

- Где твои семнадцать лет? - кричат прямо-таки ему друзья. - Где твой черный пистолет? Где тебя сегодня нет? - И он, как человек вежливый, отвечает. Несмотря на смерть.

Здесь, пожалуй, десятки микроспектаклей: столько же, сколько песен. Те, кто играл с ним рядом, сегодня как-бы разбирают данные им листочки. Каждый — как одна сторона, часть воссоздаваемого вместе образа: Горацио ведь друг, соратник, отчасти и повторение Гамлета — вот Леонид Филатов и играет то друга, а то и самого поэта. Вениамину Смехову достался Клавдий, противник. Но и он, выйдя за рамки образа, говорит от лица самого поэта. Николай Губенко, режиссер, превративший вечер памяти, то есть концерт, в стройный и плотно сложенный спектакль со стальной драматургией, и сам берет гитару. Очень своеобразный, чисто актерский ракурс находит Виталий Шаповалов: он исполняет роль простодушного героя этих песен. Страсть и захлеб привносит сюда Валерий Золотухин. Горечь и траур овевают музу Аллы Демидовой. И пусть простят нас те, кто не упомянут: в спектакле нет лишних, безразличных, соединительных слов.

Может быть, кульминационной по силе стала «Банька по-белому», рассказ о страшных годах культа, где сердце поэта рвется надвое: и говорить не хочется, сил нет, и молчать немыслимо.

Огромную связующую роль выполняет зрительный зал на сцене — ряды театральных кресел, намертво спаянных в подвижную, но жесткую геометрическую конструкцию. (Художник Давид Боровский). Она занимает практически все пространство сцены, сковывает и ограничивает каждый шаг героев и поначалу ничего вроде бы не предвещает, кроме нашего зрительского раздражения.

Но этот громоздкий и как бы невнятный символ в уже классической таганковской традиции начинает рождать конкретные, неотъемлемые для данного зрелища значения. Он может оказаться решеткой, надгробной плитой, лабиринтом и нашим, зрительного зала, сценическим аналогом — и в конце концов обретает и общий смысл во всей своей громоздкости и пафосной неудобности для сценического существования, смысл, который, пожалуй, назвать, сформулировать сложнее, чем ощутить.

Есть здесь и частные, мелкие, но союзники этой безликой, непроходимой силы. Вот некий, видимо журналист с молодежным задором в глазах под респектабельными, социально значимыми очками, возглашает что-то вроде того, что ведь есть же настоящие, идейные, нужные песни — что вы тянетесь за этим хрипатым блатняком?

А что, и в самом деле есть. По крайней мере были. Конструкция взмывает, и под ней оказывается стройный хор пионеров. А двое совсем крохотных солистов, еще без красных галстуков, выходят к авансцене. Правда их ожидает непредвиденное препятствие: из решетки рядов на пол выпал Серега — тот, что только что промолчал всю песню «Сказать по-нашему, мы выпили немного»

Дети пытаются понять дяденьку, но, коль скоро это им не удается, делают вид, что его нет. Выходят и поют:

Пусть он маршалом стал,

Нестареющий наш генерал,

В нем живет тот полковник,

Что в партию нас принимал.

И дальше песня заботливо сообщает место действия: Малая Земля, знаменитая в те годы больше, чем Большая.

Эта донельзя скромная по художественным достоинствам песня выполняет важнейшую функцию. Времена меняются, память склонна спешить, и вот сейчас уже может показаться, что Поэт и определял эстетические нормы своего времени. Она же, извлеченная из Леты, обозначает весь широкомасштабный фон, на котором и был исключением Владимир Высоцкий. Д`Артаньян авторской песни, где Окуджава стал арбитром и законодателем, благородным Атосом.

Вот сфера действия этой и ей подобных песен в центре внимания спектакля по пьесе Марка Розовского «Концерт Высоцкого в НИИ». Портрет нестареющего генерала-маршала висит над сценой, как под дирижаблем. В грустной этой комедии почти все время ничего не поют, ни того, ни этого.

Игорь Николаевич, «большой начальник» (Владимир Долинский) был бы счастлив, если бы его сослуживцы пели или слушали что-нибудь про маршала. Но им, видите ли, подавай этого самого актера-хрипуна. Они уже и объявление повесили о его вечере. А такие вечера не то, чтобы запрещены, но ведь и не разрешены, и черт тут поймет, что делать, чтобы снять это злосчастное объявление.

У Игоря Николаевича два соратника — демагог Станислав Сергеевич (Игорь Старосельцев) и молодой бюрократ новейшей формации железный
Шурик (Владислав Юрченко). Кажется, все. Ибо остальные работники НИИ со страстью пеших путешественников через Сахару желают прильнуть к роднику песен «не разрешенных, но и не запрещенных». Но что, собственно, может значить желание массы, если над Игорем Николаевичем выстроена внесценическая пирамида все более больших начальников — некая дама, над ней же Любомудров, а уж над ним «сам» Суслопаров?

Бюрократ, по определению, слышит голоса только сверху. Все время кажется, что силы неравны, и вечер в НИИ не состоится. Его запретят. Нет, лучше - «перенесут» на когда-нибудь никогда. Не выйдет — закроют зал и спрячут ключи. Оборона многоступенчата и эластична.

Но всенародное признание, оказывается, не так просто отменить. Демократия здесь является робкой, косноязычной и неумелой. Три инженера, пришедшие требовать вечера, легко обводятся вокруг руководящего пальца.

Секретарша, она же близкий друг Игоря Николаевича, тоже просит за Высоцкого — точнее, за людей, мечтающих его услышать. В ответ она слышит целые залпы демагогии, клеветы — чего угодно. Слова начальника не важны, важно, что решать имеет право только он. Точнее — делать вид, что решает, ибо все решено над ним.

Наверное, самая яркая актерская удача — культорг Эра Георгиевна (Виктория Раецкая). Она не блистательна, видимо, махнула рукой на свои женские прелести в суете между службой и семьей. Более того, она не слишком умна, а то и откровенно туповата. Что и чудесно: самые многозначительные намеки — не стоит дразнить гусей — до нее просто не доходят: при чем тут гуси?

Но вот душа живая каким-то образом у нее не только сохранена, но и определяет все ее поведение. Вряд ли умелая работница. Вряд ли горячо любимая жена. И карьеру она не сделает. А почему? Она — человек, у нее есть вкус, тяга к настоящему, столь редкостному и все-таки неотменимому. И смотрите: у нее не умерло и чувство собственного достоинства, напрочь неизвестное ее начальникам. Пока есть такие простоватые, обиженные, неуступчивые культорги — ничто еще, знаете, не пропало.

Сама по себе деятельность НИИ оттеснена куда-то на второй план. Прежде всего здесь делают карьеру начальнику, а все остальное потом. И производственные затруднения парадоксально разрубаются тем же абсолютным оружием, которому суждено здесь победить: концертом Высоцкого. Где-то есть министр и два поссорившихся академика. Но в ситуации тупика вдруг выясняется: одно их всех объединяет. Какая-то необоримая тяга услышать эти песни…

Пьеса, собственно кончилась. Начинается концерт. На сцене — один потерпевший первое поражение Игорь Николаевич. Только что он услышал, что разрешить — разрешено. И, собственно говоря, всегда было можно.

Что, собственно, играет здесь актер? Вы знаете, ничего. Он сидит и слушает. Все ту же мучительно-сокрушающую «Баньку по-белому». Неизвестно, входило ли это в режиссерский и актерский замысел, но образ- лживый и жадный бюрократ, глухой ко всему, кроме карьеры, - стирается, истаивает, исчезает. Перед нами просто человек. Который ведь тоже не может не слышать.

История с песней «Охота на волков», изложенная самим Высоцким, доказывает, что и такое возможно, реально. «Меня зовут к себе большие люди...» Вот и Игорь Николаевич, «больший начальник». Что ж, надо и из него доставать человека. Задача адски трудная. Но у искусства нет заведомо неподъемных задач.

Невеселая комедия о концерте Высоцкого в НИИ становится рассказом об одной частной победе, так или иначе предвещающей общую победу певца и поэта Владимира Высоцкого. Которая, как кажется нам сегодня, призвана свидетельствовать о насущной и общей неизбежной победе достоинства, демократии, искусства.


 

Нашли опечатку?
Выделите её, нажмите Ctrl+Enter и отправьте нам уведомление. Спасибо за участие!
Сервис предназначен только для отправки сообщений об орфографических и пунктуационных ошибках.