Мария Чванова. Белая ворона среди спектаклей

Браться за “Вишневый сад” мне трудно, потому что масштаб пугает. Количество трактовок, которыми обросла пьеса, заставляет усомниться в правильности любой своей догадки. Но с каждым просмотренным спектаклем становится понятно, что слово “правильно” не применимо к этому произведению. Чехов подарил нам загадку, ответ на которую уже больше века пытаются найти режиссеры и, по-видимому, прекращать попытки пока не собираются. 

Адольф Шапиро ставил “Вишневый сад” четыре раза, последний из которых прошел на сцене МХТ в 2004 году в честь юбилея самой первой постановки Станиславского. Большая ответственность, томное ожидание в театральных кругах и вот премьера: пустая сцена, обрамленная занавесом МХТ, актеры говорят почти весь спектакль полушепотом, а Раневскую играет Литвинова. Что это было? И почему так зацепило? 

Спектакль можно смело назвать белой вороной среди “Вишневых садов”. На сцене МХТ произведение Чехова предстает перед нами в самом чистом виде. Роль режиссера кажется не такой заметной, как, например, роль актеров или даже художника. 

Посмотрим, как Давид Боровский, художник-постановщик, организовал пространство сцены. Как говорил сам Шапиро, чеховские пьесы - это всегда отъезды и приезды. Занавес открывается с приездом Раневской не наверх, как обычно, а внутрь, создавая тем самым главную декорацию. По обе стороны сцены висят плотные полотна, словно стволы деревьев, между которыми повешена белая вуаль. Текстура обеих тканей создает сильный контраст: темно-зеленые шторы не пропускают свет, подчеркивая пустое, заброшенное пространство дома, в то время как полупрозрачный тюль, сквозь который бьют софиты, служит метафорой цветущего сада. Вспоминается спор Станиславского с Чеховым, как же правильно: вишнЕвый сад (плодоносящий, вечный) или вИшневый (мимолетный, как фантазия). 

У Шапиро, все-таки, вИшневый сад, как у автора. Перед отъездом Варя говорит Лопахину, что жизнь в этом доме закончилась, но на самом деле она закончилась еще до начала спектакля. Об этом говорит маленький велосипед утонувшего сына Раневской вдалеке сцены и пустые полки шкафа, к которому обращается Гаев. Герои представляют собой огромные тени, блуждающие по стенам - это все, что от них осталось (художник по свету - Глеб Фильштинский). Сам спектакль существует лишь в театральной условности, ведь чайка на занавесе, символ МХТ, не исчезает с началом действия, как бы говоря, что все, что происходит на сцене не может происходить за ее пределами.

Еще одно сходство чеховской пьесы и спектакля Шапиро: это жанр - произведение остается в глазах обоих комедией. Нужно отдать должное режиссеру, уникально подобравшему актерский состав. Литвинова в роли Раневской очень неожиданное, но выгодное решение. Насколько Литвинова чужда классической постановке, настолько Раневская чужда в своем доме. На ее шее висит жемчужное ожерелье (вероятно, из Франции), а на плече лисья горжетка - богатые украшения противоречат атмосфере в доме. Актерская игра в данном случае полностью оправдывает парадокс персонажа, ведь Раневская сочетает в себе полное отсутствие здравого смысла и в то же время невероятное обаяния. Манерный полушепот, которым разговаривает Литвинова, вызывает раздражение, но любой, кто повышает на нее голос, например, Петя Трофимов, вываливающий на нее всю правду, кажется нелепым. Сцена их диалога очень важна, потому что это единственный раз, когда Раневская повышает голос. Ее не злит бедность, продажа сада, но осквернить своего любовника, обокравшего ее, она не позволит. И только зритель проникается к Раневской уважением, оно объявляет, что это всего лишь шутка. Зал смеется. Героиня становится предметом любования, но бесполезным и неизменным. 

Я не упомянула других актеров, которые заслуживают этого внимания: Сергея Дрейдена

в роли Гаева, Андрея Смолякова в роли Лопахина и др. Шарлотта получилась особенной. Раневская произносит: “Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя”. Шарлотта - это единственный персонаж, который смотрит на себя. Вопреки ее безумию и циркачеству (Евдокия Германова мастерски веселит публику), она говорит о важных вещах - о настоящей любви, о происхождении. В этом доме такой жизни нет места, что видно даже по ее пластике: она быстро бегает из одного конца сцены в другой мимо героев, плавно размахивающих руками. 

Шапиро удалось материализовать тот самый воздух между строками. 

Магия спектакля в том, что он оголяет героев и знакомит зрителя с каждым их них очень близко. После просмотра на душе тоскливо, словно Раневская уехала, а мы остались вместе с Фирсом в пустом доме.