Марина Давыдова. Таганка, полная огня

45-летие знаменитого театра отметили с размахом, но без помпы. Юрий Любимов подарил к юбилею себе и зрителям премьеру «Сказок», в которых Ганс Христиан Андерсен, Оскар Уайльд и Чарльз Диккенс легко породнились друг с другом и с цирковым искусством.

Тесный предбанник театра был забит народом. На подступах спрашивали лишние билеты. Промелькнули лица Тонино Гуэрры и Марка Захарова. Чуть позже подъехал опоздавший Сергей Капица. Было морозно, но солнечно. И вдруг на минуту пахнуло атмосферой старой Таганки. Даже под ложечкой защемило. Ведь как бы было хорошо! Атмосфера есть, а всего прочего — ну там Политбюро, управлений культуры, Гришина с Зимяниным, марксизма-ленинизма в институтах и прочей дребедени — нет. Увы… В прошлое — даже недавнее — не вернешься, а без Политбюро с марксизмом-ленинизмом оно и вовсе будет не прошлым, а всего лишь наивной грезой об идеальном театре, над которым не властно неумолимое время.

Время, как правило, властно. Сколько легендарных сцен оно превратило в поросшие мхом гробницы. Пересчитаешь — ум вскружится. Театр Любимова — легендарный и живой. Иной, чем прежде, но живой. Что-то сущее он утратил, но на гробницу решительно не похож, а его харизматический создатель вот уже много лет вызывает не театроведческое даже, а какое-то антропологическое изумление. Любимову 80, а он все еще ставит лихие спектакли. Любимову 85, а он моложе некоторых молодых. Любимову 90, но его режиссерская рука по-прежнему крепка. Любимову за 90, а он выпускает «Сказки».

Ясно представляю себе, как идут годы, и я, уже старая перечница, опираясь на палочку, с одышкой и кряхтением подхожу к Таганке, чтобы попасть на очередную премьеру неувядающего маэстро. На вопрос знакомых: «А вы будете писать рецензию на эту премьеру?» — я отвечаю дребезжащим голосом: «Помилуйте. Какая рецензия! Это ведь уже не из области искусства, это из области фантастики». Сия фраза, в сущности, и есть главный вердикт, который потрясенные критики последние десять лет регулярно выносят в кулуарах творениям маэстро.

В чем секрет такого удивительного творческого долголетия? Видимо, в изощренной театральной форме, которой Любимов всегда придавал куда больше значения, чем его современники-соотечественники. У тех, у кого не было формы, а был один лишь социальный запал, после исчезновения определенного исторического контекста, остался пшик. А у Любимова — все-таки форма. Прежде на нее как-то не особенно обращали внимание, ибо в своем безудержном формотворчестве режиссура Любимова всегда была неразрывными нитями связана со временем, с его проблемами. Теперь форма стала самодовлеющей.

В «Замке» Кафки, «Антигоне», «Хрониках Шекспира» ее приоритет уже наметился, но кое-какое содержание (в смысле социальный пафос) там все же просвечивало. Любимов как-то по инерции еще продолжал доругиваться с тоталитаризмом. Как-то рефлекторно еще махал кулаками, хотя драться уже было не с кем. В «Сказках» он ни с кем не ругается, ни на кого не намекает, ни к чему не призывает, ни от чего не предостерегает. «Сказки» — это абсолютный примат формы. Причем по преимуществу цирковой. О чем поставлен этот спектакль, я сказать не берусь. Почему сюжет «Русалочки», обрываясь, сменяется «Счастливым принцем» Уайльда, а он, так и недосказанный, плавно перетекает в святочные рассказы Диккенса, осталось для меня волнующей загадкой. Я запомню лишь, как тень возлюбленной, явившаяся Скруджу (Алексей Граббе), летает над сценой на трапеции вниз головой и играет при этом на скрипке. Как прыгают на батуте ведьма и русалочка. Как по тесной, уставленной этими самыми батутами сцене едет на велосипеде почтальон. Как небольшой оркестрик, состоящий из артистов театра, играет на разных инструментах, а какой-то господин (кажется, он был в цилиндре) показывает старые как мир фокусы.

Этот театр немного напоминает театр Карабаса Барабаса. В хорошем смысле. В самом хорошем. Ведь своего Карабаса Толстой писал с Всеволода Мейерхольда. Просто в руках у нашего Карабаса вместо плетки неизменный, задающий спектаклю ритм фонарик. А на сцене вместо кукол — люди. И чем более послушными и синтетичными становятся артисты «Таганки» (в «Сказках» мы видим уже третье поколение, воспитанное маэстро), тем реже мы запоминаем их по фамилиям.

В самом финале уже на поклонах вышколенная труппа Любимова начинает опять прыгать на батутах, а один прыгает так, что захватывает дух. Юрий Петрович меж тем выходит из зала к сцене. «Ап!» — кричит он, когда номер заканчивается, и мы восторженно аплодируем неувядающему маэстро, совершенно позабыв о том, кто только что прыгал. Ведь прыгавший уже не носитель каких-то смыслов и не артист-личность (а сколько личностей было прежде на «Таганке»!), он совершенный носитель театрально-цирковой формы. Безымянный лицедей, умеющий петь, ходить по канату, жонглировать, стоять на голове и заодно создавать драматический образ. Ведь «Таганка» — уже не место изощренной эстетической фронды, не отдушина для западников и либералов, не субститут свободной прессы. Не кафедра, не трибуна, не окно в действительность. Это просто восхитительный аттракцион одного не стареющего душой режиссера.