Анастасия Деева. Сверхчеловек в диалоге с богами

Темнота в зале постепенно рассеивается. Перед глазами зрителя сцена, на которой стоит, чуть возвышаясь, прямоугольный блок, что-то вроде обширной черной плиты. C противоположных сторон от нее поставлены стулья: справа сидит женщина с чуть склоненной головой, а напротив нее – два мальчика. Мы только немного успеваем привыкнуть к холодному, скорбному полумраку, как дети затягивают печальную песню, похожую на причитание плакальщиц: «То не птицы бездомной крик заглушен листвой, то несчастной колхидской царицы слышен истошный вой». Это сыновья Медеи, играющие в спектакле Наставшева греческий хор, пытаются таким способом хотя бы ненадолго унять скорбь матери, заглушить ее отчаянные крики. Медея в исполнении Гуны Зарини беззвучно вопит, отвернувшись от детских глаз.

Сценография выдержана в строгом минималистском стиле, режиссер позволил себе лишь роскошь в виде двух стульев, один из которых закреплен за Медеей. На протяжении всего спектакля она корчится на нем, иногда сходя на сцену; в ее теле напрягаются все жилы, видно, как дрожат от конвульсивных движений мышцы женщины. Ее боль, злость и ненависть находят в этой болезненной резкой пластике свое воплощение. Она то сворачивается в позу эмбриона, то застывает на стуле на краю сцены, словно над пропастью, то замирает на нем в стремительной позе бегуна, будто в попытке приблизиться к покинутой Родине. Оказывается, что, используя один единственный стул, можно создать ощущение предельного и истощающего физического и эмоционального напряжения.

Часто бывшая жена Ясона подходит к пустому стулу, который стал территорией ее чувств: страсти и ненависти к предателю-мужу и его новой избраннице. Обуянная этими эмоциями, Медея в полубреду обнимает, гладит стул, утыкается лицом в спинку, целуя ее, и тут же отталкивает стул. Привязанность к Ясону еще не прошла, но простить супруга женщина не может. Стул Медеи в какой-то момент становится воплощением ее самой: колхидская царица, зацепившись ступнями за ножки, из последних сил ползет по сцене, чтобы подтащить его к стулу Ясона. После нескольких эпизодов безумных чувственных пластических этюдов, уже сидя на стуле, который практически вплотную стоит со стулом обидчика-мужа, Медея холодно улыбается. Нарушение клятвы Ясона перед богами и его предательство Медеи должно быть отомщено любой ценой: «Если брачных уз коснулася обида, кровожаднее не сыщите вы сердца на земле».

В творении Наставшева мы видим совершенно иную Медею, нежели у Еврипида. Древнегреческий драматург не наделил колхидскую царицу теми магическими силами, тем могуществом, что даровал ей молодой режиссер. Одним своим взглядом она заставляет Креонта вжиматься в спинку стула. Когда же женщина плавно усаживается на сына Менекея, обвивая руками его шею, в ней видится анаконда, чье тело — один сплошной мускул; угрожающе она опутывает тело врага. Произнеси он хоть одно слово, которое может ее не устроить, как она выжмет из него все жизненные соки. Даже в речи Медеи проскальзывают шипящие нотки, она хищно растягивает «с», «ц», «з» и «щ». Через мгновение она перевоплотится в гарпию и замрет над Креонтом, устремив одно острое крыло в небо.

Она сильна и прекрасно знает об этом, в конце концов едва ли внучку самого Гелиоса и дочь океаниды Идии можно назвать обычной женщиной. Медея отбрасывает Ясона одним молниеносным взглядом, мучает Посыльного, чтоб тот в жестоких подробностях рассказал о трагедии, случившейся в царском дворце. Она являет собой одну из Эриний, богинь ненависти и мести. Колхидская царица отличается от других героев спектакля своим внешним видом. Ее шея и лицо отливают искристым золотом, вокруг глаз поблескивают розово-желтые рисунки, а губы такие темно-алые, что кажется, будто они накрашены чьей-то кровью.

Одним из важнейших средств художественной выразительности в «Медее» Наставшева становится огромный световой экран, на фоне которого происходят события. Он меняет цвет в зависимости от того, каким настроением наделяет режиссер те или иные сцены. Ярко-красный – цвет агрессивности, опасности, бесконтрольной страсти, импульсивности и могущества; мы видим его в эпизоде ссоры Ясона и Медеи. Темно-синий – цвет — отражение дьявольско-эротического начала и одновременно с этим — спокойствия и умиротворенности, когда колхидской царице рассказывают о гибели новой жены Ясона и Креонта. Значения цветов неочевидны, как и настроение Медеи. Она мстит аргонавту, которого все еще любит, а ее месть, хоть и восстанавливает в какой-то степени справедливость, но вопрос о том, стоила ли эта игра свеч, остается открытым.

Музыка тревожная, всегда балансирует на грани стройного произведения и режущей слух какофонии. Иногда она похожа на стремительный полет стрелы, причем зритель чувствует боль мишени, в которую стрела вонзилась. Подобный эффект достигается благодаря монотонному высокому звуку скрипки. Гром виолончелей то и дело раскатывается по залу, невольно он ассоциируется с непокорным морем, которое отделяет Медею от Родины.

В своем прочтении «Медеи» Наставшев рассказывает нам историю о том, как человеческие отношения переходят в более значительную плоскость, в плоскость отношений между людьми и высшими силами. Я считаю, что Медею можно назвать сверхчеловеком, и именно поэтому нам, обычным людям, никогда не понять ее завершающего аккорда в мести Ясону. Она убивает своих детей с холодным спокойствием, Наставшев не воссоздает те переживания, которым подверглась Медея у Еврипида.

Медея и Ясон сидят не напротив, а рядом. Все потому, что диалог между ними бесполезен, убийство детей создало такую ситуацию, исход которой не могут определять простые смертные. Бывшие супруги ведут пламенный разговор с богами, пытаясь обличить грехи друг друга перед олимпийским сонмом.

Преподаватель - Елена Леенсон