Анастасия Деева. Мир, увиденный глазами особенного человека

Дмитрий Черняков известен своей любовью к приобщению европейской публики к русскому репертуару. Этим летом, 11 июня, в Королевском оперном театре Ла Монне состоялась премьера очередной интерпретации творчества Римского-Корсакова от Чернякова, «Царя Салтана», превратившегося из бесхитростной сказки в многомерную и бурную психологическую драму.

Пьеса открывается монологом Милитрисы, но это вовсе не белолицая красавица с налившимся румянцем, а обыкновенная женщина в охристом свитере и коричневой юбке-карандаше. Она представляет зрителю своего любимого сына, Гвидона, особенного ребенка, живущего в собственном, сотканном из фантазий, мире. Женщина хочет рассказать ему о том, почему все это долгое время с ними рядом не было отца, и делает она это, перевоплощая прозаичную историю в сказку.

Все действо разворачивается на фоне пожарного занавеса, оформленного в виде деревянных брусков, похожих то ли на деревянную стену, то ли на ту самую тесную и душную бочку, в которую затолкали царицу с ее ребенком. Актеры существуют на узкой полосе сцены на краю оркестровой ямы, от этого создается впечатление плоского, компактного мирка бедно обставленной квартиры, в которой из мебели – лишь несколько дешевых пластиковых стульев. На полу расставлены игрушки Гвидона: Царевна-Лебедь, белочка и 33 богатыря.

Скупое сценическое решение играет на контрасте с роскошью брюссельского оперного театра, пробуждая в зрителе чувства угнетенности и тоски. Именно таким плоским и враждебным видится реальный мир юноше-аутисту. Находясь все время в его неинтересном монохромном пространстве, Гвидон зажат и безучастен, единственно, что привлекает его внимание и внимание зрителя – это игрушки, выглядящие яркими пятнами на фоне голой стены.

Когда Милитриса начинает свое повествование, на сцене появляются известные русскому человеку герои Пушкина, облаченные в объемные, аляповатые, будто бы ватные костюмы: Ткачиха, Повариха, баба Бабариха и сам царь Салтан. С ними приходит и сказка, но сказка площадная, балаганная, лишенная повествовательной глубины, что передается и визуально. Персонажи рассаживаются в прямую линию, совершенно лишая мизансцену жизненного объема:, мы смотрим на двумерную иллюстрацию. Неестественность вызывает напряжение, легкое недоверие, а в моменты, когда на авансцене толпится несколько десятков бояр и боярынь, становится даже страшно.

Пожалуй, похожие чувства испытывает и сам Гвидон, в сознании которого материализуется рассказанная матерью история. Сперва он никак не вовлечен в процесс создания сказки, порой даже перестает обращать внимание на мать, но потом та показывает ему, что можно писать на стене. Он с упоением начинает вырисовывать черные угловатые буквы, стена и черный мелок становятся для него средствами самовыражения, но они – лишь обезображенное реальностью отражение чудесного мира, существующего в его сознании. Как только мать оканчивает свой рассказ, Гвидон погружается туда с головой, увлекая за собой и нас.

Именно в этот момент появляются объем и цвет, пожарный занавес поднимается, открывая зрительскому взору всю сцену и занавес-экран, за ним просвечивается хитро устроенная трехмерная декорация, похожая на пещеру.

Спектакль перешел на территорию безграничной фантазии сына Милитрисы, где сияют звезды, бурлят волны и ветер гуляет по морю. На экран проецируется анимация, которой управляет Гвидон. Он по-своему изображает стрельбу из лука по коршуну в сцене спасения Царевны-Лебедь, пародирует походки жителей города Леденца. Все здесь существует по законам его мысли. При этом само пространство сцены пусто, из декораций сохранились лишь игрушки и несколько квартирных стульев, режиссер отказывается от декораций, чтобы все внимание зрителя было отдано Гвидону и его миру. Иногда в анимацию вливаются герои: окруженная дивными акварельными садами возлежит на пригорке Царевна-Лебедь, в рисованных палатах проходит пир царя Салтана. В самые радостные моменты юноша полностью переносится в свои грезы, вступая внутрь своеобразной пещеры. Особенно трогательным становится его погружение в мечты о возможном счастливом детстве, где папа обнимает маму и играет с ним в солдатики.

Вновь опускается пожарный занавес, вновь пространство обесцвечивается и становится тусклым –  наступила пора возвращаться в реальный мир, куда Гвидона прямо-таки выводят за руку. Случается это из-за того, что приезжает отец юноши. После буйства красок, свободного полета фантазии очень непривычно наблюдать за тем, как на стене появляются условные изображения чудес из сказки. Белочка, которая, поднимись этот пожарный занавес вновь, могла бы задорно скакать по веткам, распевать песенки и грызть золотые орешки, видится нам кривым рисунком, сделанным куском угля. Возможно, юноше она все так же представляется рыжей проказницей, но для окружающих его людей – это лишь неряшливое подобие белки. Совершенно ясно видна антитеза, строящаяся на бедности реального мира и на бесконечных возможностях мира фантазий: пожарный занавес не смог заменить Гвидону экран, на котором могла ожить любая его мысль.

Юноша прощает Салтана, на авансцене начинают мельтешить многочисленные гости, сопровождающие «блудного» папу. Весь этот громоподобный шум, суматоха, неразбериха приводят в ужас несчастного Гвидона, он начинает в агонии колотить деревянную стену, пытаясь пробить ее и вернуться в свой мир, идеальное пространство художественного вымысла.

Сценография Чернякова направлена на то, чтобы позволить зрителю увидеть мир глазами особенного человека, дать возможность нам погрузиться в упоительное пространство фантазий, которое, безусловно, намного привлекательнее той «коробки», в которой живет Гвидон со своей матерью. Анимационные вставки, представляющие сюжеты, которые возникают в его воображении, поражают своей детализированностью и художественностью: чего стоит только трансформация Бабарихи в подобие морского чудища. Черняков заставляет нас задуматься над тем, как хорошо мы понимаем таких людей, и понимаем ли вообще. Он гениально создает атмосферу, способствующую присваиванию чувств главного героя зрителем. Наблюдая смерть Гвидона, мы буквально видим себя в этом доведенном до исступления герое.

Преподаватель - Елена Леенсон