Анастасия Денгаза. Кровь на руках Ясона

Первое, что бросается в глаза в спектакле Владислава Наставшева - это явное отклонение от внешности Медеи, описанной Еврипидом. Мне показалось, что древнегреческий драматург очень подробно описал образ главной героини: “в восточных одеждах Медея; у нее длинный овал лица, матовые черные волосы, тип лица грузинский, шафранного цвета и затканная одежда напоминает Восток”. От этого описания в постановке Наставшева остался только грузинский тип лица Медеи. Конечно, расхождения допустимы, и режиссер вовсе не обязан подбирать актеров для спектакля в соответствии с первоисточником. Однако это важная деталь, с помощью которой Наставшев с самого начала говорит зрителям, что это действительно личная интерпретация, и атмосферы Древней Греции в спектакле не будет.

Режиссер переносит действие пьесы в современные реалии. Об этом говорит реквизит -- это обычные пластиковые стулья с металлическими ножками, абсолютно не стилизованные под Древнюю Грецию. Одежда актеров тоже современная, простая и повседневная. Наставшев будто говорит, что такая история может произойти и в XXI веке. Типичная ситуация: муж изменяет жене и уходит из семьи, жена страдает. Правда, если появятся последовательницы Медеи, то это будет слишком жестоко, особенно по отношению к детям.

Владислав Наставшев исключил декорации из спектакля. На сцене располагается только небольшой прямоугольный подиум, актеры никогда с него не сходят, по крайней мере, это не показывают зрителям. Каждый раз, когда должен появиться герой или, наоборот, удалиться, -- опускается занавес. Зрители видят фонари, которые обычно находятся над сценой. Три фонаря падают с искрами и треском, когда Ясон и Медея ругаются. Они олицетворяют последние капли терпения Медеи, которая с каждым словом Ясона все ближе к тому, чтобы воплотить свой мстительный план в жизнь.

Из реквизита на подиуме есть только два предмета: стул и еще один стул. Причем большую часть времени они стоят друг против друга, боком к зрителям. Такая обстановка напоминает обстановку на приеме у психолога, когда напротив психолога сидит пациент, и между ними происходит личный, откровенный разговор. Стулья используются по-разному: они и падают, и служат “мостиком”, и отрываются от земли, и ездят по сцене, естественно, с помощью актеров. Например, в мизансцене, когда Креонт выгоняет Медею из города, она начинает вставать со стула, изгибаться, не отрывая рук от стула, двигать его за собой и снова садиться. Проделав это несколько раз, она оказывается очень близко к Креонту, и мы видим: чем Медея ближе, тем страшнее царю. А когда она ужев десятке сантиметров от него, он готов расплакаться от ужаса. С таким же успехом Медея могла бы резко подойти к Креонту и всем своим видом угрожать ему. Наставшев использует для этого стулья, дабы показать всю горечь, обиду, злобу и ненависть в движениях Медеи.

Все персонажи, кроме Медеи, только сидят на стульях. Медея на стулья еще и встает, и обнимает их, и лежит на них, и словами заставляет их падать. Во время ссоры супругов складывается ощущение, будто Медея бьет Ясона с помощью слов. Она проговаривает их резко, четко, отрывисто и злобно. И он получает воздушные пощечины, испытывает чувство удушения, падает со стула как в замедленной съемке (действительно эпичный момент). Казалось, будто Медея вот-вот скинет мужа с подиума, не коснувшись его и пальцем.

Цветной задник также помогает разобраться в настроении Медеи и в ее отношениях с собеседниками. В сцене, которую уже не раз я приводила в пример - ссора с Ясоном, стена позади подиума красного цвета. Это отчетливая ярость, кипение, накал и даже страсть, которая все еще присутствует между Медеей и Ясоном. Розовый цвет задника мы видим в мизансцене, когда Медея будто показывает смирение, согласие с решением мужа и даже “благодарность”. Это все тот же красный цвет злобы, но завуалированный белым цветом спокойствия. Голубой цвет во время разговора с Креонтом свидетельствует о его холодности, отстраненности от жизни и судьбы Медеи, ему безразлично, куда она пойдет, как будет жить -- лишь бы выставить ее за пределы города.

Последняя мизансцена тусклая, не с серым фоном, а будто с отсутствием цвета -- и у Ясона и у Медеи уже нет смысла жить, как и желания. Существование стало блеклым. И супруги, осунувшись, сидят и обсуждают, кто будет хоронить детей. Отец тщетно пытается вымолить у Медеи возможность проститься с сыновьями, при этом его руки в крови. Чьей? Если бы он касался своей будущей жены, то уже бы умер сам. Значит, это метафора его причастности к смерти детей. Он изменил Медее, не разгадал ее злого умысла и довел до того, что она убила их сыновей. Она мажет этой кровью свои губы и насвистывает единственную мелодию, которая звучала в спектакле, и которую пели дети. Учитывая, что в трактовке Наставшева Эгея не было, Медее некуда идти, кроме как вслед за своими детьми. Как и Ясону. Супруги принимают такую судьбу и, погружаясь во тьму, готовятся к встрече с сыновьями.

Преподаватель - Елена Леенсон