М. Дмитревская. «НОВАЯ МИСТЕРИЯ-БУФФ» ПЕТРА ФОМЕНКО

ИСТОРИЯ ЗАПРЕЩЕННОГО СПЕКТАКЛЯ

Закрытый, запрещенный, не допущенный до премьеры спектакль «Мистерия-буфф» Петра Фоменко, который они с Марком Розовским делали к 50-летию Советской власти в 1967 году в театре им. Ленсовета, — не просто одна из театральных легенд, но и существенный, отчасти роковой момент в творческой судьбе Фоменко: на несколько лет он был отлучен от профессии и вернулся в театральный Ленинград только в 1972 году, приглашенный В. С. Голиковым в театр Комедии.

Об этой «Мистерии-буфф» и по сей день люди, видевшие спектакль, рассказывают как о сильнейшем, невиданном впечатлении тех лет. Это был «глоток свободы», это был уникальный случай рождения в российском театре спектакля-политического кабаре. До сих пор некоторые считают, что такого пиршества режиссерской фантазии не знал ни один следующий спектакль Фоменко. «Что они там вытворяли!» — много лет воспоминания об этой «Мистерии-буфф» сводятся к этой фразе (глаза говорящего при этом загораются и закатываются к небу).

Много раз мы предполагали опубликовать материалы о запрещенном когда-то спектакле, планировали сделать подборку «Три жизни Петра Фоменко» («Мистерия», театр Комедии, «Мастерская») но по самым разным причинам публикация не случалась. «Мастерская П. Н. Фоменко» готовилась к своему 10-летию, а в Москве (декабрь 2002 года) проходила Всероссийская режиссерская конференция. На ней вдруг кто-то неожиданно задал Фоменко вопрос о «Мистерии-буфф», и Петр Наумович начал рассказывать.

П. Н. Фоменко

Помните, у Маяковского есть предуведомление: «В будущем все играющие, ставящие, читающие, печатающие «Мистерию-буфф», меняйте содержание — делайте содержание ее современным, сегодняшним, сиюминутным». Он завещал оставлять канву, но менять этот вечный сюжет поисков земли обетованной. И мы, конечно, там погуляли…

Марк Розовский написал большие куски текста. Конечно, мы были идиотами, считали, что это может пройти:

Ах! Ох! Уф!
Новая «Мистерия-буфф»!
Заманчиво, не так ли,
Создать такой спектаклик!
Актеры счастливы. Радостны лица.
Народ у входа в театр толпится.
Режиссер доволен. Директор рад.
Пьеса революционная. Сплошной Петроград.
Все прекрасно. И готов отчет
За этот трудный юбилейный год!
Идея нравится всем до единого.
И даже начальству тоже.
Но тут возникает вопрос непредвиденный:
А кто сможет?
С кем говорить? Кому предложить?
Кто возьмется? Кому удастся?
Этот — литературная килька. Тот — кит.
Кандидатур — масса!
Совсем запутались. О боже,
Кто сможет?
Вот Вознесенский. Конечно, хороший поэт…
Но ведь времени у него нет.
Звоним прямо на поэтический трон:
— Андрей Андреич! Не возьметесь?
— Не могу. Занят.
Пятый день ищу женскую рифму на слово
«синхрофазотрон»!
— Ну, а все-таки, Андрей Андр… Аллё, алле, алла!
У Евтушенки тоже дела.
И вообще он в последнее время стал потише.
Ему с Софроновым на этой неделе 
надо быть в Париже!
А кто свободен? Наверное, мастера-сатирики?!
Вот кто привык к перелицовке и стирке!
Леонид, скажем, Ленч
Или Борис Ласкин…
Нет, не годятся. Ленч носит френч.
Ничего не поделаешь, он
Сатирик старых времен.
А Ласкин? Что Ласкин?
Ласкин в политике не натаскан!
А если… Сергей Михалков?!
Может, нам и нужен таков?
Э, нет, это выбор опасный:
Напишет как басню гимн
И как гимн басню!

И мы еще удивлялись, что это вызывает неприятности. Какими безумцами надо было быть! Но это был восторг невероятный, и, если бы спектакль вышел, он мог бы идти целый сезон каждый день и собирал бы аншлаги. Там была Дама-истерика — Аллилуева, и это не было тогда пошло, потому что было опасно для жизни.

Там сперва был ад, потом преисподняя, было семь пар нечистых, которые лезли на железный занавес, и, несмотря на запреты пожарника по фамилии Фурай и сто его докладных, занавес медленно поднимался, и они сыпались с него, как тараканы с матраса… Ссыпались — и открывался рай. В раю звучала песня, которую в то время почему-то любил петь певец М. Магомаев: «Небо, небо, небо, небо, небо…» В раю лежали весьма обнаженные ангелицы и те, кто в этом раю обитал. Члены политбюро. Все они лежали укрытые газетой «Правда». А Толя Равикович был не обнажен, потому что он был в этом раю без партнерши. И он находил топор, огромную колоду и делал себе усекновение… Вот так мы хулиганили. Там было два диктатора, Мао Цзедун, Дин Раск (если вы помните такую политическую фигуру), там были канканы, голые страшные ноги, которые пробивали насквозь пианино. Это был экспрессионизм на уровне нашего голодного идиотизма, первый глоток свободы, которая потом показала нам кукиш. А местами спектакль доходил до трагических мгновений, мистериальных, высоких размышлений о себе самих.

Как и у Маяковского, у нас было семь пар нечистых, но каждый был один, а парой была его тень, которую он бросал в будущее или в прошлое — в общем, куда-то… В спектакль мы вводили финал из Евангелия от Матфея. В то время это было опасно. Мы вводили Нагорную проповедь, поскольку у Маяковского есть Новая нагорная проповедь, начинающаяся словами: «Мой рай для всех, кроме нищих духом». Он осквернил Нагорную проповедь, потому что она совсем о другом: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное». И в спектакле после слов Маяковского с небес звучали другие слова — евангельские, истинные.

Я благодарен судьбе за этот спектакль, за наш идиотический восторг. Я понимал, что подвел Игоря Петровича, хотя он не очень мучился по части защиты спектакля. Это, наверное, было тогда бессмысленно. После первого же просмотра в театре им. Ленсовета ко мне подошли два замечательных ленинградских критика, И. И. Шнейдерман и Р. М. Беньяш, и сказали: «Молодой человек, у вас много вещей с собой? Возьмите вещи и уезжайте». Вещей было немного, но я не послушался, и спектакль сдавали еще четыре раза. Игорь Петрович Владимиров похудел в эти дни, побледнел, потому что это все ему, конечно, было тяжело.

В этот период я познакомился с легендарным человеком из Управления культуры Пал Палычем Быстровым. Это была ситуация из Достоевского. Низенький человек лебезятниковского плана имел ко мне большую слабость, говорил, что его дочь хочет со мной познакомиться, и, чтобы выпить, назначал свидания в ресторане Витебского вокзала. Вы знаете, палач и жертва встречались с радостью. И выпивали… Вот маленький сюжет для небольшого этюда…

Потом пришел Н. П. Акимов как главный эксперт. Это можно документально подтвердить, есть софроновский журнал «Огонек» тех времен, где все было опубликовано. Он сказал: «Я не люблю Маяковского, но то, что я увидел, — это не Маяковский».

С последней шестой сдачи выгнали всех зрителей, проверяли, нет ли людей под креслами…

Редакция «Петербургского театрального журнала» давно знала, что в литературной части театра им. Ленсовета хранится текст пьесы. Теперь к нам в руки попало даже несколько вариантов «Новой Мистерии-буфф». Поскольку спектакль сдавался несколько раз и каждый раз текст перекраивался, дописывался, марался, менялся, то какой из вариантов являлся каноническим для первой и для последней сдачи1967 года, сказать трудно. В одном из вариантов содержится правка начала 1989-го, когда М. Розовский, видимо, хотел подновить текст. Приводим несколько отрывков из первой редакции — не в качестве академической публикации, но чтобы дать читателю почувствовать специфику запрещенного спектакля.

Эпизод 8. «Черная сотня»

V Нечистый
Что за орава?
II Нечистый
Да-а… Явно не овцы!
I
Это махновцы!
(С гиканьем и свистом появляется троица хамов)
IV
Посторонитесь! Хам грядет!
VII
А хамство — квинтэссенция.
Драка. Пьянь. Коловорот.
И ненависть к интеллигенции.
1 Хам
Мы всех скоро задавим
И да запомнится вам:
Погибли и Авель, и Каин…
На свете остался лишь Хам!
Припев: Век двадцатый доигрался,
Началась такая муть…
В море собственного хамства
Не боимся утонуть! 
2 Хам
Эй вы! Трепещите колоссы!
А ну, признавайтесь скорей:
Кто Ньютон и кто Ломоносов…
И кто по фамилии Эйнштейн!
Припев: Век двадцатый доигрался,
Началась такая муть…
В море собственного хамства
Не боимся утонуть!
<...>
Эпизод 9. «Диктатор»
VII Нечистый
Ну, а теперь посмотрите сюда.
Что там, нечистые, гляньте…
V
Вода!
VII
Ну, а в воде? Посмотрите получше!
V
Кто-то плывет… Старикашка дремучий!
II
Верно!.. А с ним окружение рядом!
III
Странно он движется… Как-то все задом…
IV
Задом-не задом — плывет по-собачьи!
V
Лозунги рядом… Что все это значит?
VI
Это, должно быть, такой, видно, стиль!
VII
В час проплывает тысячу миль!
<...>
Диктатор
Я переплыл экватор,
Но, тем не менее,
Я мировой диктатор.
Мое почтение!
С востока дует ветер,
Прошу запоминать:
Я — Солнце!.. И на свете
Двум солнцам не бывать!
Я на митинге стоял.
Сто тысяч раз портретенный…
В ус не дул и все мечтал
Казнить кого б наметить нам!
Пускай народ ишачит!
Я воевать хочу!
Я плавать по-собачьи
Всех в мире научу!
Это снять. А это сжечь.
Да здравствует страдание!
Означает кнут и меч
Перевоспитание!
<...>
Эпизод 10.«Я не могу»
(из бочки с визгом вылезает Дама)
Осторожней! Не рвите!
Шелк тонкий!
Мужик! Помоги поставить картонки!
Послушайте,
Я не могу!
Не могу я среди звериных рыл!
Отпустите меня
К любви,
К игре.
Кто эти перила? 
Это тени перил,
стоящие берегами кровавых рек?
Послушайте,
Я не могу!
Даже как любить, я забыла уже.
Отпустите!
Не надо!
Мимо я!
Я хочу детей,
Я хочу мужей,
Не могу я жить нелюбимая,
Послушайте, я не могу!
(поет романс «Дорога в жизни одна, ведет нас к смерти она…»)
<...>
Нация у меня самая разнообразная.
Сначала я была русской -
Россия мне стала узкой.
Эти большевики — такой ужас!
Я женщина изящная,
О душе памятуя,
Богу пою свою аллилуйю!
Поехала в Индию
И в итоге
Очутилась в Швейцарии…
По дороге заехала в Рим. Город вечный. 
С неба — манка.
Я на минуту стала итальянкой.
<...>
Потом поехала на край света
Искать свой рай.
Рай оказался потерянным где-то.
А света не имел
Край.
Гналась за богом по морю, по полю -
И вот я турчанка
Гуляю по Константинополю.
Стала к долларам подбираться ближе -
Уже парижанка.
Гуляю по Парижу.
<...>
Милые красные!
Милые белые!
Милые правые!
Милые левые!
Ну, не надо! Не подымайте ругань!
Бросьте друг на друга коситься!
Протяните руки!
Обнимите друг друга!
Пусть северный полюс
Соединится с южным!
Консолидация! Дружба!
Все очень мило!
Маяковский обожает Ермилова,
А Ермилов Маяковского!
Никто ни на кого ничего не точит
Твардовский обожает Кочетова,
А Кочетов — Твардовского!
Без злобы, без свары, без всякой сложности,
А просто — единство противоположностей,
Словом, целуйтесь, а не ругайтесь, 
Словом, плодитесь и размножайтесь…
Финал
<...>

На пророков перестаньте пялить око,
Взорвите все, что чтили и чтут,
и она, обетованная, окажется под боком
— вот тут!

Кроме текстов, вариантов, правок, в литературной части театра им. Ленсовета хранятся несколько протоколов приемок спектакля.

Первый (2 машинописных страницы) — протокол обсуждения пьесы «Мистерия-буфф» от 17.10.1967 (после переработки театра). На обсуждении присутствовали всего четыре человека: Сурин (лектор-международник. Здесь и далее отсутствие инициалов — дань стилистике документа. — Ред.), Витоль (управление культуры), Цимбал (критик), Петрова (Горком КПСС).

Второй (81 машинописная страница) — стенограмма совещания при управлении культуры Ленгорисполкома. 16.11.67. На совещании присутствовали (цитируем по титульному листу): А. Я. Витоль, В. Н. Куштысева, Н. А. Качалова, Л. И. Григорьева, И. П. Владимиров, Н. В. Зайцев, М. Н. Любомудров, С. В. Владимиров, Е. С. Калмановский, Г. А. Лапкина, Ю. А. Головашенко, П. Н. Фоменко, Д. И. Золотницкий, Н. А. Райхштейн, З. Я. Корогодский, М. Г. Розовский, Н. Л. Песочинская, Л. В. Зотова (Москва), В. Д. Толстая, Н. А. Рабинянц, М. С. Каган, С. Л. Цимбал, Р. М. Беньяш, В. А. Сахновский-Панкеев,Сохор, А. М. Эстрин, Б. О. Костелянец, Кравцов, Степанов, Э. С. Капитайкин, Г. А. Горохова, Димант. То есть театр подкрепил позиции спектакля всем критическим цехом города Ленинграда!

Третий, записанный вручную, — обсуждение от 21.11.67. Здесь о спектакле говорили: Петрова, Сурин, Павлов, Степанов, Лебедев, Бессонов, Постышев (инициалы неизвестны. — Ред.); критики Климова, Р. Беньяш, Я. Маркулан, А. Юфит, Ю. Смирнов-Несвицкий, И. Шнейдерман, актеры театра И. Конопацкий, А. Эстрин, А. Анчиц, Л. Дьячков, Корвет, режиссеры Н. Райхштейн, И. Владимиров, Н. Акимов.

Мы пытались найти в протоколах хотя бы намек на причины, по которым спектакль был запрещен, но тщетно. Абсолютно все призванные на обсуждения спектакля критики, режиссеры, актеры высказываются положительно. Претензии, пожалуй, касаются только вопросов соблюдения меры и вкуса. Они хвалят спектакль не только потому, что спектакль действительно нравился, но и потому, что на таких приемках существовал негласный сговор всех присутствующих: защищать. Все понимали, что решается судьба спектакля, что протокол пишется для «Управы», обкома etc, и потому профессиональный и человеческий долг диктует только одно — отстоять спектакль. Свидетельств того, что спектакль закрывался руками Н. П. Акимова, найти никак не удалось, его слова из протокола чуть ли не самые апологетические, лексика свидетельствует о том, что он пришел защищать собрата по цеху и знает, что такое — угроза закрытия спектакля.

Акимов Н. П. Спектакль этот менее литературный, чем режиссерский. Спектакль этот доходит не столько текстом, сколько зрелищем, цель которого добрая, а не злая. Осуществлена попытка решить проблему революционного пафоса приемом театра 20-х годов. Поэтому не разделяю тревогу, высказанную здесь. Красочность, необычность, праздничность, оптимизм спектакля доходят прежде всего. Если не считать некоторых скучноватых мест во 2 акте, некоторых грубоватостей в первом акте, несколько затянут Мао Цзедун. Талантливость режиссера сильней директивности текста. Не было ощущения резкого разрыва между Маяковским и Розовским. Нельзя смотреть такой спектакль без зала. Никому же не приходит мысль в голову оценивать спектакль по зрительному залу (без спектакля). Проверить такой спектакль можно только на зрителе. Когда имеется ценность, созданная в театре, оценить ее лабораторным путем нельзя. Задача продлить Маяковского — сложнейшая. Очень хорошо было бы, если б такой спектакль существовал в ряду праздничных спектаклей города. Нельзя в такой форме отразить всю сложность современной жизни. Очень велика познавательная сила этого искусства, это серьезнее, чем любительский театр. Сохранить этот спектакль еще при двухмесячной работе невозможно. Партитура спектакля сложнейшая. Судьбу этого спектакля нужно решать оптимистичнее. Он станет любимым спектаклем — не за его ошибки, а за зрелищность, за праздничность, за все хорошее, что в нем есть и сохранится.

(Протокол от 21.11.67)

Витоль (Управление культуры). Во всех магазинах Швеции выставлены мемуары Аллилуевой, которые не вызывают особого ажиотажа. 18 фотографий в одном журнале мало говорят о ее трагедии. Должен быть ясно и точно определен главный удар. Враг № 1 — это двуликая Америка, покупающая мир, и мировой жандарм (тогда была Россия — сегодня Америка). Сегодня должна сильнее прозвучать тема Вьетнама. Нужно укрупнить тему Америки, это страшнее, чем убийство Кеннеди. Сытость оболванивает людей на Западе, атмосфера изобилия, развращенный мир. Очень нейтрален зонг о всемирном кавардаке — слишком общо.

(Протокол от 17.10.67)

Петрова (Горком КПСС). Безусловно, интересная работа, судя по материалу и по оформлению. Но по большому счету еще не происходит разговор о большой борьбе, которая происходит в мире. Фигура и образ Политикана должны вырасти, вряд ли правильно с помощью головных уборов строить собирательный образ Диктатора. Даму-истерику в смысле Аллилуевой сделать нужно более решительно, глубоко или совсем не делать.

(Протокол от 17.10.67)

Беньяш Р. М. (театральный критик. — Ред.). Я рада, что сегодня чувствуется атмосфера единодушия. Это, конечно, не свидетельствует о том, что все критики согласны во всем, но когда на твоих глазах совершается такое новое сценическое явление, глубоко талантливое и, что особенно важно для меня, глубоко личное, то равнодушным нельзя остаться…

(Протокол от 16.11.67)

Золотницкий Д. И. (театральный критик. — Ред.). Что касается работы режиссера, то некоторые вещи тут развиваются на интересном музыкальном принципе. Если чуть-чуть отвлечься и пофантазировать, то представляешь себе так: тут семь нотных линеек, есть диезы и семь бемолей. И я воспринял отдельные сцены как некоторого рода сюиты. Например, сюита потопа, которая идет, развивается и кончается кодой, где суммируются мотивы всего этого эпизода. И этот путь, подход, если я только угадал, интереснейшее творческое решение.

(Протокол от 16.11.67)

Сохор А. Н. (музыкальный критик. — Ред.). Я хочу сказать о зонге, который есть в спектакле: «Все выше, и выше, и выше…» Он получился, как у Брехта, бытовым мотивчиком. <...> Да, «Все выше, и выше…», о которой здесь были разговоры, была шансонетка, которая означала подъем юбки все выше и выше. Но этого уже никто из живущих не слышал, немногие знают, может быть, эту песню. Сейчас она заняла свое место, хотите вы или не хотите, и ассоциируется с определенным кругом представлений и идей. И никуда от этого не денешься. И сейчас разоблачать это не следует, это ничего не даст. Конечно, это музыка невысокого класса, двадцатых годов…

(Фоменко. Это песня тридцатых годов!)

Ну нет. В 1921 году в Киеве она написана нэповским поэтом (я забыл кем). Понемногу она распространялась и в 1927—28 была запрещена. Но затем снова всплыла и в 1933 году приказом наркома Ворошилова была утверждена в качестве марша для частей Военно-воздушных сил…

(Григорьева. И еще раз запрещалась в 1944 году!)

Если это нужно, то можно было бы вскрыть второй смысл этого мотива. Можно было бы взять мотивчик, похожий на этот… (играет на рояле)… и в том же ритме (поет на мотив «Оружьем на солнце сверкая…»).

Но, если говорить серьезно, то, конечно, не нужно этого делать. Это… не послужит правильному восприятию спектакля.

(Протокол от 16.11.67)

Корогодский З. Я. (главный режиссер ТЮЗа. — Ред.). В анализе спектакля, конечно, пальму первенства нужно отдать критикам, но и я хотел бы присоединить сюда свой голос, и даже не голос, а скорее чувство радости, что такое возникло и родилось, и в то же время чувство зависти — и личной, и общественной.

И не нужно быть осторожными в подборе похвал. Спектакль этого заслуживает. А если и есть частности, которые могут смущать нас, то они настолько мало значимы, что стоит ли тратить энергию, чтобы с ними спорить, — театр, режиссер и постановочная бригада прокорректируют многое.

(Протокол от 16.11.67)

Владимиров И. П. Нам повезло — мы встретились с человеком, который знает, чего он хочет. Радостно, что современность — это отношение к действительности. Сейчас уже есть ощущение праздника. Эмоциональный заряд таков, что зритель простит нам энное количество непонятностей. По-хозяйски, спектаклю нужно общение со зрителем. Пусть премьера 15,11 будет генеральной на зрителе.

(Протокол от 21.11.67)

Цимбал С. Л. (театральный критик. — Ред.). Мне хочется отметить в этом спектакле необычайно важную сторону: очень честную, я бы сказал, очень искреннюю внутреннюю активность. Он родился не из обращения к новому жанру, а из гражданственного представления театра, который не имеет права проходить мимо важных и трудных вещей, не имеет права не откликаться на многие вопросы, и театр выходит на широкую арену.

И еще — то, что было здесь уже сказано. Меня поразили возможности коллектива театра. Ведь это же первый спектакль такого рода, и нельзя предъявить претензий к актерам: они играли на таком накале и в такой согласованности, что остается впечатление, что они делали это всю жизнь!.. И это великая вещь. Из этого можно сделать вывод: такие спектакли нужно и должно ставить.

(Протокол от 16.11.67)

Калмановский Е. С. (театральный критик. — Ред.). Спектакль мне понравился, понравился сильно тем, что он очень серьезный. К сожалению, у нас в Ленинграде не хватает настоящей серьезности, не внешней. Есть многозначительное, но внутренней серьезности мало. И мне нравится, что этот спектакль серьезный, он берет важнейшие вещи. Не декларативно берет. Патриотизм.

<...>

Насчет формы. «Мистерия-буфф» не классика, не бессмертна. Попытка ее возобновить в той форме сценической, в какой она была, не правомерна. Маяковский полон революционного духа, и, очевидно, тут найден единственно верный путь: сделать спектакль, беря дух Маяковского.

(Протокол от 16.11.67)

Беньяш Р. М. Нечистый. Спектакль этот по своей природе, по своему жанру и по своему характеру принадлежит к произведениям искусства, которые шлифуются общением с залом. Я думаю, что если раз десять проверить его на зрительном зале, то он может быть доведен до высшего качества.

(Протокол от 21.11.67)

Фоменко П. Н. Для меня сегодняшнее обсуждение имеет исключительное значение. Оно проходит в моем родном городе, где я начал работать и хочу продолжать дальше. И я должен сказать, что таких кропотливых, доброжелательных, таких созидательных обсуждений я еще не знал. И это налагает особую ответственность на нас.

<...>

Я благодарен городу за то, что мы не вошли в общую праздничную афишу — нам дали время, чтобы поработать над спектаклем…

(Витоль. В промышленности мы уже перестали планировать полеты в космос!..)

Спектакль «Новая Мистерия-буфф» так и не был выпущен, оставшись легендарным запрещенным спектаклем П. Н. Фоменко.

Подготовила к публикации М. Дмитревская.

Приносим благодарность зав. музеем театра им. Ленсовета В. Матвеевой