Роман Должанский. «Наизусть и с выражением»

"Коммерсант", 28 октября 2003 года

Наизусть и с выражением Юрий Любимов перечел русских поэтов

На новом спектакле Юрия Любимова волей-неволей начинаешь чувствовать себя как на экзамене по русской литературе, который проводится в форме угадайки. Поэтические строки и высказывания писателей и поэтов о времени и друг о друге узнаешь с чувством облегчения. Не узнаешь – со стыдом. Список авторов такой, что приличному человеку положено опознавать все подряд по первому слову: от Пушкина до Иосифа Бродского, а между ними – весь Серебряный век русской литературы. "До и после" выдуман и скомпанован Юрием Любимовым как свободный коллаж стихов и судеб, как трагикомический карнавал гениев на фоне эпохи.

Впрочем, сам режиссер предложил для обозначения жанра представления не коллаж, а другое, выдуманное, производное от "коллажа" слово – "бриколаж". Неологизм отсылает к французскому существительному, обозначающему мелкую безделицу, пустяк, поделку. Себя господин Любимов называет бриколажником, что тоже звучит вроде бы как производное – от французского "бриколер", то есть человек, занимающийся мелкооплачиваемой работой. Да еще наискосок через всю программку написано легкомысленное "фокусы-покусы, накося выкуси" (это тоже из кого-то из поэтов вырезка, забыл, из кого,– вот он и стыд!). Как бы ни были трагичны судьбы персонажей, театр все равно остается игрой, забавой, хулиганством и комедиантством. Тем более Таганка, задиристая и бесшабашная вольница.

Но смотришь на сцену и мечтаешь: вот хотя бы 10% театральных режиссеров умели бы так ставить безделицы, пустяки и поделки, как умеет заварить, застроить, закрутить театральное действие 86-летний таганковский мастер. Трудно ожидать от критика, что он найдет в почерке дуайена режиссерского цеха новые "наклоны". На спектакли Юрия Любимова приходишь сегодня не затем, чтобы поразиться новизне этого самого почерка, а затем, наверное, чтобы вновь попасть под власть сценической формы и режиссерского мастерства. Есть в этой зависимости от железного ритма последних таганковских представлений Любимова какая-то театральная наркомания. Хочешь не хочешь – затягивает.

Как затягивает взгляд чернота квадрата Малевича. В "До и после" он высится посреди подмостков Таганки – как сцена на сцене. Впрочем, модернистская черная дыра оказывается с театральным фокусом: в квадрате сделаны вертикальные прорези, и именно из них, как из щелей времени, вылезают на свет божий персонажи любимовского бриколажа. Квадрат как шинель, из которой все они вылупились (и в которую, как в вечность, их утягивает в финале). Не только люди, но и маски: Арлекин, Красное Домино, Коломбина, Пьеро, когда-то вброшенные в русский театр блоковским "Балаганчиком", кувырком выбрасываются теперь из большого черного окна, пляшут, страдают, ерничают и дурачатся. Горький старательно окает и аккомпанирует кому попало на контрабасе. Северянин взбирается на постамент и объявляет себя гением. Машет рукавами желтой кофты Маяковский. Карабкается по невидимой лестнице Мандельштам. Интеллигентно рефлексирует Чехов. Говорит колкости Зинаида Гиппиус... История литературы превращена в прихотливый калейдоскоп, в коловращение, в азартную игру с судьбой – кому какая фишка выпадет, кому с кем оказаться на сцене встык. И самые неожиданные ассоциации наверняка окажутся к месту. Вот нарисованные прямо на лице Иосифа Бродского большие очки – как похожи они на грим из великой сказки "Принцесса Турандот" Вахтанговского театра, где когда-то начинал актером Юрий Любимов. А сам Бродский сделан рыжим клоуном в полном соответствии с замечанием Анны Ахматовой: "Какую биографию они делают нашему рыжему!"

Любовь Селютина в роли Ахматовой проходит через весь спектакль черной траурной вдовой со своей "Поэмой без героя". Она существует отдельно от других, будто хозяйка призрачного, странного бала, где Бродский читает нобелевскую лекцию, точно меряет ногами по периметру тюремный двор, где разыгрывают фрагменты из цветаевской пьесы, где уживаются антагонисты и соединяются крайности и резкий красный цвет вклинивается в строгое противостояние черного и белого. Зал смотрит "До и после" очень серьезно, проникшись судьбами персонажей, но кое-где можно было бы и посмеяться. Все великие действительно не только пророки, но и клоуны. Юрий Любимов знает, к чему клонит. Сорок лет Таганки вместили в себя несколько эпох и множество метаморфоз. Благословенны те пророки, с которых судьба успевает снять пророческую миссию и дает им возможность стать свободными клоунами, сочинителями восхитительных и волнующих пустяков.