«ШАГ ПО ПУТИ ОТКРОВЕННОСТИ НА СОВЕТСКОЙ СЦЕНЕ»

Статья Энтони Остина в газете «Нью-Йорк Таймс» от 8 мая 1980 года [1] 


Юрий Любимов, режиссер авангардного театра на Таганке, поставил сильный спектакль о проблеме морального выбора в годы сталинского террора 1930-х годов и сумел сделать поразительный для советской сцены бросок к откровенности.

Эта инсценировка г-на Любимова и  писателя Юрия Трифонова по роману последнего «Дом на набережной», вызвавшему споры после его публикации  в 1976 году, получил то же сценическое наименование и был пропущен с незначительными цензурными купюрами.

Режиссер-борец назначил премьеру на очередное воскресенье, и пока ждет этого дня со скрещенными пальцами [2]. Многослойная бюрократия в сфере советской культуры в прошлом меняла свои решения по таким вопросам даже накануне премьеры.

Но если все пойдет хорошо, «Дом на набережной» станет в московском культурном пространстве прорывом не менее значительным, чем инсценировка романа покойного Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»,  поставленная г-ном Любимовым в 1977 году.

Холеный преуспевающий ученый

В некоторых отношениях даже произведение Булгакова – мистическая сатира на советское общество 1930-х годов – должно уступить по действенности роману г-на Трифонова. Позавчера, на предварительной премьере нового спектакля, зрительный зал ощутил катарсис. Рассказ о сталинском прошлом то вызывал трагическое чувство, то заставлял испытывать жалость, а то и смешил, и при этом вызывал неизбежные ассоциации с настоящим.

Глебов, холеный, преуспевающий, стареющий ученый, житель современной Москвы,  случайно сталкивается с неряшливым, опьяневшим рабочим (поденщиком), в котором,  к своему ужасу, узнает друга детства. Охваченный памятью о тех днях, когда они были молоды и полны ожиданий, а их жизнь вращалась вокруг огромного жилого дома на набережной, Глебов приветствует его. Но рабочий сплевывает и отворачивается, делая вид, будто не узнает, и тогда Глебов понимает, что остался непрощенным за то, о чем всю жизнь старался забыть.

Этим эпизодом начинается роман; в спектакле, благодаря мастерскому приему художника Давида Боровского [3] мрачное, проснувшееся воспоминание о том, что случилось так давно, передается грозно нависающим фоном громадного дома в стиле конструктивизма 1930-х гг. Стеклянная стена этого дома возвышается до потолка и разделяет сцену. Актеры подают свои реплики из-за этого стекла, их голоса слышны благодаря микрофонам; только временами окна и двери открываются, и актеры пересекают роковую линию, оказываются на авансцене, и создается ощущение, что мертвые присоединяются к живым.

«Зачем винить меня в том, что случилось? Вини не меня, а время», - кричит Глебов, рвущийся к сцене через проход между креслами зрителей. Это – вчерашний Глебов, каким его помнит Глебов нынешний. Образы из его прошлого воссоздают его стремления, рассказывают об испытанных чувствах любви и ужаса.  Все  ускоряющиеся калейдоскопические сцены то уводят в прошлое, то снова возвращают к настоящему, и постепенно ведут нас к акту предательства.

«Что такое прошлое? - вопит Глебов, видя себя таким, каким он был, когда, мучаясь, размышлял о том, какой выбор сделать. Прошлое — это то, что мы помним. Если мы перестанем помнить, то прошлое перестанет существовать и все будет в порядке».

Но теперь мы уже знаем, что бедный, загнанный, стареющий Глебов не может найти мира в этой жизни именно потому, что старался забыть, как однажды, когда это было важнее всего, он не сумел постоять за своего любимого профессора, не захотел противостоять махинациям службы госбезопасности.

Отсюда косвенно следует и более важный моральный вывод: только тщательно изучая все сталинское прошлое, только задаваясь вопросом о том, какую часть вины личность должна взять на себя, а не переложить на плечи других, не списать на «время», современный советский человек может найти себе оправдание и начать новую жизнь.

«История моего поколения»

Г-н Любимов, закаленный тактик в борьбе с цензурой, предпочитает изъясняться осторожно: «Если вы хотите оставаться великой нацией, вы должны изучать свою историю", - так ответил он на вопрос, почему для спектакля была выбрана именно эта работа. "Это — история моего поколения. Я чувствовал, что должен это сделать».

Почему цензоры — по крайней мере, до сих пор — оказались столь снисходительны к этому спектаклю (хотя по мнению ряда выдающихся писателей, высказанному приватно, "в надежной обстановке", эта пьеса — самая сильное антисталинское произведение, появляющееся на советской сцене), остается вопросом… Контрольный орган, представляющий Министерство культуры и другие государственные учреждения, включая, несомненно, и КГБ, снял упоминания о Сталине и Николае Ежове, главе тайной советской полиции, сократил обличительное высказывание относительно «космополитизма», т. е. о евреях и либералах... но и это не привело к серьезному ослаблению пьесы.

Гораздо более потрясающие театральные эффекты г-на Любимова остались нетронутыми. К примеру, некоторые переходы к обстановке тридцатых годов сопровождаются сталинскими песнями, которые исполняет хор девочек в красных пионерских галстуках. Этот штрих превращает патриотическую песню и бравурную музыку в зловещее высмеивание самообманов той эпохи. А мрачная фраза следователя, который выжимает из Глебова показания насчет «недооценки классовой борьбы» его профессором, сопровождается ощущением, что невидимые лица подслушивают этот  разговор, и это создает атмосферу всеобщей слежки.

Для г-на Любимова, награжденного орденом Трудового Красного Знамени за вклад в развитие советского театра и являющегося мишенью периодических нападок советской печати за посягательства на политические табу, пути советской бюрократии часто неисповедимы. Постановка им оперы Чайковского «Пиковая Дама» была отменена перед назначенной в 1978 г. парижской премьерой как «осквернение культурного наследия России»  [4]. Недавно ему разрешили поставить «Бориса Годунова», но не во Франции, а в Италии [5]. У него были взяты анкеты для поездки в Сант-Франциско, где он собирался поставить «Преступление и наказание», но этот проект был отменен [6]. На этот произвол он смотрит философски: «Никогда не угадаешь... Думали, что «Мастер и Маргарита» никогда не будет пропущен», - но он прошел», - говорит он,. Он мог бы добавить, что этот спектакль все еще притягивает большие толпы к театральному входу [7], и это несмотря на то (а может быть, потому), что спектакль подвергся критике в «Правде».

«С другой стороны, - говорит г-н Любимов, - хотя я уже 10 лет добиваюсь разрешения на постановку новой пьесы «Живой» по деревенской повести Бориса Можаева [8], по сравнению с «Мастером и Маргаритой» гораздо менее противоречивой, мне все еще это не удалось».

Многие здешние поклонники г-на Любимова  считают чудом не то, что он терпит некоторые неудачи, а то, что ему так часто удается ставить спектакли, которые явно раздражают некоторых высокопоставленных людей в Министерстве культуры. В кругах интеллигенции это объясняют и тем, что Леонид Ильич Брежнев, после того, как  г-н Любимов написал ему письмо о необходимости экспериментального театра, отнесся к Театру на Таганке с сочувствием и интересом, стал рассматривать его как своего рода выпускной клапан .

Можно было бы сказать, что в конце концов «Дом на набережной» уже появился в виде изданной книги. Но в Советском Союзе то, что разрешено к публикации, часто не допускается на театре; влияние театра на людей более непосредственно. А г-н Трифонов первым признал, что пьеса по его книге, поставленная в стиле г-на Любимова, вызовет больше нервной дрожи, чем роман.

«Я не думал, что спектакль будет таким хорошим, - сказал г-н Трифонов. - Он обогатил мою прозу, введя фантазии. Эротическая сцена со стеклянной стеной, которая служит и зеркалом, и памятью, - результат воображения. Я очень доволен этой пьесой и ее постановкой. Надеюсь, что публике она понравится».
Примечания

[1] Э. Остин – московский корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в 1979-1981 гг.

[2] Премьера состоялась 2 июня 1980 года. В 1984 году, когда Ю. Любимова лишили советского гражданства, спектакль был снят с репертуара. Он был восстановлен в 1986 году и оставался в репертуаре до 1999 года.

[3] Д.Л. Боровский –  работал в Театре на Таганке с 1967 года, с 1973 года – главным художником; в 80-90-е годы  оформил ряд оперных и драматических спектаклей Ю. Любимова в театрах Италии, Германии, США и других стран.

[4] В 1997 году опера в музыкальной редакции А. Шнитке и художественном оформлении Д. Боровского была дважды исполнена на сцене МХАТ имени А.П. Чехова.

[5] Речь об опере "Борис Годунов".

[6] «Преступление и наказание» Ю. Любимов ставил шесть раз: в 1977 г. — в Венгрии (Будапешт, Театр Вигсинхаз), в 1980 г. — в Московском Театре на Таганке, в 1983 г., — в Англии (Лондон, Театр «Лирик»), дважды — в 1984 г. — в Австрии (Вена, Академический театр), в Италии (Болонья, Арена дель Соль) и в 1987 г. — в США (Вашингтон, Арена Слейдж).

[7] Спектакль до сих пор в репертуаре Театра на Таганке, хотя после ухода Ю.П.Любимова из театра, а потом и из жизни прошло уже немало лет, и теперь это совсем другой театр.

[8] Спектакль был поставлен в 1968, однако запрещён как антисоветский. Премьера «Живого» состоялась только в 1989 году.

Статья подготовлена к публикации  Яной Джус, студенткой Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ (проект «Зарубежные театроведы о русском театре», руководитель Е.И.Леенсон)