Арюна Доржихандаева. «Сутра» как выражение жизни

Балет “Сутра” Сиди Ларби Шеркауи может вызвать либо недоумение, либо бесконечное восхищение. Однако в любом случае, остаться равнодушным к произведению не получится. Зрителю оставляют выбор: смотреть спектакль и час с небольшим восхищаться уникальным сочетанием хореографии и Кунг-Фу или синхронно с действиями на сцене пытаться вникнуть в смысл постановки. Если есть возможность, то, несомненно, стоит посмотреть такое произведение дважды: чтобы и насладиться зрелищем, и понять, проинтерпретировать. Каждый может увидеть в спектакле что-то свое, но, конечно же, Шеркауи вложил и собственные смыслы, которые передаются через хореографию. Не раз в своих интервью хореограф говорил, что ему важны физические движения, т.к. они могут сказать намного больше, чем кажется. Поэтому не случайно именно монахи Шаолиньского монастыря вышли на сцену, ведь каждое движение восточных единоборств отточено до автоматизма, при этом являясь сильным и осмысленным.

“Сутра” - это не абстрактное слово, а вполне полновесное и подходящее к балету название. Слово “сутра” означает сжатое, зачастую афористичное, высказывание, в котором выражается вся полнота учения, чаще всего древнеиндийской философии. “Сутра” должна быть точной и недвусмысленной, содержать не только сущность вопроса, но и все его аспекты. Смысл термина отлично соотносится с действиями на сцене, т.к. постановка длится всего час и десять минут, что, в стереотипном видении театра, достаточно мало. Кроме того, если учесть, что в постановке не произносится ни слова, нет никаких пояснительных или вспомогательных средств, то весь смысл должны передать движения на сцене. Поэтому часовой балет можно принять за ту самую “сутру”, за краткое, но предельно ясное пояснение философии автора. Именно “сутра” напрямую связана с шаолиньскими монахами, т.к. сутрой называются также и ритуальные, религиозные или основополагающие тексты философии индуизма и буддизма.

С самого начала на сцене находятся взрослый мужчина европейской внешности (сам хореограф Сиди Ларби Шеркауи) и маленький мальчик азиатской национальности. Покажется, что они лишь играют в кубики, однако буквально следующее движение хореографа говорит нам - они играют роль демиургов в этой постановке. Как только пальцы Шеркауи складываются в подобие человека, на сцену выходит монах, взбирается на пока непонятное зрителю сооружение и повторяет движения условного творца. За этими “махинациями” очень внимательно следит мальчик. Далее зрителю становится понятна суть постройки и сценографическое решение, которым занимался британский скульптор Энтони Гормли. Основным и единственным приемом будут двадцать деревянных ящиков, которые сразу же напоминают гробы, т.к. вытянутый прямоугольник подогнан точно под человеческий рост. Точно такие же маленькие копии коробов - это брусочки мальчика. Вся сцена перетянута нейтральным серым полотном, которое создает ощущение пустоты и бесконечности, т.к. со стороны зрительного зала кажется, что все углы сглаживаются и пространство не имеет конца. Однако благодаря свету видны музыканты, которые находятся “глубже”. Так, простота и в то же время оригинальность сценографии помогают частично понять задумку постановки: через танцевальные движения и техники Кунг-Фу, с помощью коробов и немых отношений между людьми на сцене, передается философия жизни, о чем подробнее будет сказано далее.

Интерпретировать произведение можно по-разному, однако здесь будет представлена индивидуальная и не претендующая на истинность трактовка. Так, спектакль - это набор ситуаций из жизни, с которыми сталкивается каждый человек. Эти ситуации могут быть независимыми друг от друга, но чаще всего их все же связывает некоторая тонкая и очень условная нить сюжета. Можно возразить: если вся постановка - это иллюстрация разных жизненных эпизодов, то почему авторы не провели четких границ между ними?

Ответ прост: человек не делит свою жизнь на сцены, каждый воспринимает течение времени как одно целое, одно событие перетекает в другое, одно забывается, но на его место обязательно приходит другое. Поэтому спектакль представлен как непрерывное действие, ведь все “внутренности” постановки объединены одной идеей: все показанное - это жизнь.

Соответствуя вышеописанной концепции, в спектакле ярко выделяются некоторые эпизоды жизни. Первой такой сценой является танец самого Шеркауи внутри собственного короба (который отличается от остальных). Его движения скованы узкими стенами, он пытается устроится внутри хоть как-то, чтобы было удобно. В какой-то момент он “складывается” в позу эмбриона и закрывает лицо ладонями в жесте, выражающем плач. Короб - это стереотипные рамки общества, под которые подстраивается человек в течение жизни. Здесь не говорится о разумных ограничениях вроде правовых законов, а именно об общественном мнении, которое порицает и не дает жить свободно многим. Человек пытается подстроится под все условности, зачастую так и не находя достаточно комфортной для себя “позы”. Во время этого действа на “крыше” короба сидит мальчик, который в какой-то момент спускается к Шеркауи, и они пытаются двигаться внутри уже оба. Это сцена воспитания, когда мальчик повторяет каждое движение за взрослым. Они переживают внутри этой рамки и ссоры (характерное движение не-прикосновения друг к другу), и моменты счастья (гармоничные, синхронные позы, нахождение чужих рук и взглядов друг друга). Когда родитель пытается подтолкнуть своего ребенка к действиям, помочь ему выбраться из капкана мнений чужих людей, когда у него не получается и он останавливается перед тупиком потолка короба, а потом показано маленькое движение отчаяния - мужчина закрывает сначала глаза, а потом уши. Ребенок повторяет все действия за ним. Спустя еще какое-то количество попыток и невероятных фигур из человеческих тел, ребенок выбирается из короба, однако Шеркауи остается внутри и накрывает себя им, имитируя настоящий гроб.

В это время мальчик вынырнул во взрослый мир, где нужно постоянно учиться и уметь постоять за себя, но он сомневается и стучится в закрытый короб хореографа, зовя его. Подобная сцена также присутствует далее в спектакле (31.00), где Шеркауи лежит внутри своего короба, пытаясь выбраться, но “на воле” оказываются лишь отдельные части тела.

Особенную атмосферу создают полная темнота на сцене - единственный круг света направлен на мужчину, чьи тени расползаются вокруг короба.

Это был лишь один пример изображения жизни танцем и фигурами человеческого тела, далее также будут появляться ситуации, например, изображение предательства (25.00) или войны (27.00).

На первый взгляд, коробы могут показаться громоздкими, нефункциональными, однако именно они и становятся актерами на сцене. Они складываются в оригинальные фигуры, рушатся, служат укрытием для незадействованных людей.

Далее в одной из сцен зрителю открывается еще более глубокий замысел автора и сущность странного реквизита. Так, коробы как бы опускаются на головы монахам, которые идут по кругу очень медленно, что создает эффект большой тяжести. В этом кругу присутствует и сам Шеркауи. В данной сцене коробы - это человеческая ноша, проблемы, грехи прошлого и настоящего, то, что в какой-то мере ограничивает человека. Если прежде человек находился внутри короба, а его стены и были рамкой, то здесь этот груз жизни буквально давит каждого, но люди продолжают идти. Это создает картину серой толпы, которая живет, не поднимая головы, волоча свои собственные проблемы на своей же спине. В это время ребенок стоит на таком же коробе в центре круга и смотрит на все происходящее. Ребенок не стал частью этого действия, потому что его разум еще чист,  он многого не понимает и глядит на все наивным детским взглядом. Так, коробы помогают создать большую игру реквизитом, через которую также просвечивают смыслы.

Очень важно остановиться на одном фрагменте спектакля, где в центре, в позе “лотоса”, сидит мальчик со сложенными в молитвенном жесте руками. Изначально коробы были прислонены к нему, а далее монахи, находившиеся внутри, медленно опускали их, выбираясь из них наружу и принимая такую же позу, как у ребенка (22.50). В итоге получился образ цветка, применительно к концепции этого спектакля на ум приходит именно лотос.

Лотос может быть символом чистоты (что относится к мировоззрению ребенка) и духовного раскрытия, мудрости, которая достигается в тот момент, когда человек выбирается за рамки общественных ограничений.

Эта сцена была специально выбрана как показательная не только игры с коробами и раскрытия некоторых философских мыслей, но и выражения одной из главных идей всей постановки в целом - это отношения между Востоком и Западом. Именно из-за этой оппозиции важно было указывать в начале черты внешности мужчины и ребенка, а также сделать ремарку про отличающийся короб.

Сиди Ларби Шеркауи - это “западный человек” со своими ценностями и принципами в жизни, который хочет познать и, возможно, принять восточную культуру, а она, в свою очередь, отвергает его попытки. Шаолиньские монахи - образец Востока и его мировоззрения, духовности и т.п. В этой сцене “лотоса”, одновременно с монахами, Шеркауи пытается повторить их движения (они кувырком выбираются из своих коробов), однако у него не получается, он лишь встает вверх ногами в собственных рамках, упирается в пол и потолок, но никак не избавляется от ограничений. В итоге он также принимает молитвенную позу, но все еще остается внутри короба. Это показывает, что западный человек может пытаться проникнуться идеями и философией Востока, однако это требует определенных усилий и взаимодействия непосредственно с людьми, т.к. в одиночку достичь цели не получится.

Стоит сказать о реквизите: у всех монахов деревянные короба (возможно, у многих возникнет ассоциация между Востоком и деревом, т.к. все восточные храмы построены из дерева), но у Шеркауи короб сделан из материала, похожего на металл, что соотносится с постиндустриальной Европой, где очень мало деревянных построек.

Отношения двух сторон света поддерживаются и костюмами. Изначально мы видим монахов в их традиционных боевых костюмах, хореограф же одет в такие же, как у них, брюки, но в черный еловой пиджак, рубашку и кроссовки, что действительно больше отражает западную культуру. Однако далее (33.40) зритель видит, что монахи теперь в черных костюмах, что отсылает к наряду Шеркауи. Это можно трактовать как попытку одной культуры попробовать подстроиться под другую, узнать и примерить ее на себя в буквальном смысле.

Монахи продолжают демонстрировать различные техники Кунг-Фу в костюмах, показывая, что совмещение культур возможно, да, оно не естественно, хотя и не вызывает полного отторжения. Далее эта идея поддерживается сценой, где монахи повторяют движения Шеркауи, что со стороны похоже  на урок. Возможно, они говорят друг с другом при помощи языка жестов, сообщают что-то друг другу, сохраняя молчание. Повторяется и сцена хождения по кругу, однако теперь монахи тащат ношу по полу, что показывает общность людей, т.к. независимо от принадлежности к какой-либо национальности у многих одинаковые проблемы и грехи.

Однако не все идеально, соединение Востока и Запада не может пройти безболезненно. Монах демонстрирует технику “змеи” (44.20), а Шеркауи начинает подглядывать и повторять его приемы. Так начинается некоторое противостояние, потому что повторить абсолютно идентично такие движения невозможно, у хореографа возникает собственный стиль исполнения, что приводит к конфликту двух культур, двух сущностей.

Действие поддерживается и музыкой, которая прекрасно вписывается в каждый образ на сцене. Фоном для этого своеобразного поединка или диалога Востока и Запада служит напряженная, отрывистая музыка. На фортепиано звучит стаккато, а скрипки прерывают пассажи, что создает эффект оторванности музыки, дополнительного напряжения.

И так было в каждой сцене, эмоциональная окраска музыки полностью соответствовала действиям людей. Иногда звуки затихали, чтобы зритель мог услышать звон мечей, одновременно сильные и легкие шаги и прыжки монахов и т.д.

Особенно яркой сценой является эпизод падения коробов, внутри которых люди, все вместе напоминало игру «домино». В последнем деревянном коробе находится Шеркауи, который буквально “вываливается” из него, ведь он для европейца чужой.

Пока он приходит в себя, коробы выстраиваются в длинную стену. Это стена между двумя культурами. В течение всего спектакля постоянно поддерживается визуальный конфликт между “своими и чужими”. Например, мальчик с легкостью проникает за стену, лишь постучав, но Шеркауи мечется, а сделать этого не может.

В отчаянии он облокачивается на стену, а та падает, тем самым показывая частичное приятие восточной культуры западной. Эта метафора подводит зрителя к концу повествования. Музыка здесь напряженная, однако в момент появления надежды, когда стена падает, в ней проскальзывают мажорные ноты. В этот момент зритель видит, что монахи снова в своих традиционных костюмах. Это не отторжение от чужой культуры - это решение узнавать новое, узнавать, сохраняя свою индивидуальность, оставаясь собой. Они разрушают трудную конструкцию из коробов собственноручно, отодвигая каждый к стенам, освобождая место в центре. Это происходит в тишине, что показывает серьезность намерений.

Окончание спектакля - это общий танец, вобравший в себя многочисленные приемы Кунг-Фу. Движения на сцене смотрятся немного хаотично, но это не важно, т.к. оставаясь собой, люди смогли прийти к компромиссу. Очень трогательная, немного напряженная музыка, которая движется к своей кульминации, сливается с традиционными возгласами монахов, скрипом обуви и шелестом одежды, что, к большому удивлению, рождает гармонию. Нет отторжения кого-либо или чего-либо, постоянно ускоряющаяся музыка продолжает сильно волновать зрителя развязкой сюжета. Спектакль завершается мощно, общим танцем, когда музыка становится все громче и сильнее - музыканты продолжают играть в темноте сцены.

Таким образом, балет “Сутра” показывает течение жизни, со всеми ее проблемами и ситуациями.

Часовая постановка представляет зрителю цельную картину, соединенную из танца, приемов Кунг-Фу, реквизита и музыки. Будучи абсолютно лишенной блеска декораций, постановка вне контекста выглядит “непричесанной” и хаотичной, однако, как мы уже убедились, сквозь каждое действие каждого человека не сцене протянута нить сюжета. Конечно, остаются лакуны, которые трудно интерпретировать и вписать в общее повествование, но ведь не существует произведения, которое бы было понятным и до конца открытым и для исследователей, и для обывателей. Однако здесь все гармонично сплелось в гобелен человеческой жизни. На это работала также и сценография, т.к. обычные серые полотна привносили размеренность и текучесть жизни, ее ровный и порой скучный характер. Кроме того, при отсутствии декораций, уникальный реквизит создал особенную атмосферу постановки, делая ее одновременно и гениальной, и страшной в своей сути.

Харизматичная история, которой не нужно удивлять человека, потому что в ней он должен узнать себя. Показывая конфликт культур, попытки проникновения одну в другую, Шеркауи достиг непревзойденного баланса каждого элемента, сумел показать через движение важнейшие темы современности. Постановка обладает тем самым редким умением продемонстрировать весь авторский замысел через человеческие фигуры, через трудные метафоры из людей и предметов.