Леонид ФИЛАТОВ: У меня нет ощущения, что я чего-то недоиграл

В канун Нового года состоялась премьера - Сергей Виноградов выпустил спектакль "Опасные, опасные и очень опасные связи": пьесу по мотивам романа Шодерло де Лакло написал Леонид Филатов.

В последнее время Филатов редко появляется на публике: говорили, что он тяжело болен и ему больше не суждено выйти на сцену... После спектакля прошло несколько дней, и я встретился с Филатовым: новогодняя елка, диктофон, стоящий возле чашек с чаем, трущийся о ноги толстый белый кот, изменившийся до неузнаваемости голос хозяина дома.

- Чем вас заинтересовал Шодерло де Лакло?

- Это очень театральная история, история, ставшая мифом, и значит, здесь можно дать не сюжет, а эпоху. А я люблю пьесы-стилизации, - хотя по спектаклю о том, что я сделал, судить нельзя, пьесы там не осталось. Но я не из тех самолюбивых сочинителей, которые на все обижаются. Для меня важнее результат. Хотя рецензии наверняка будут самыми разными...

- Много лет назад я брал у вас интервью в первый раз - на "Таганке" еще работал Эфрос, и внутритеатральная война была в разгаре. Тогда трудно было предположить то, что со всеми нами случится...

- Эфроса уже нет, и я очень надеюсь, что это произошло не из-за тех наших боев. Он не ожидал, что "Таганка" примет его приход как оскорбление - и я до сих пор считаю, что он был обязан подумать, прежде чем соглашаться. Эфрос, человек редкого душевного чутья, не сообразил, что это социально - да и морально - некрасиво. Нужно было начать с переговоров с труппой, заручиться ее согласием, проявить уважение к людям. А он пришел как поставленный свыше начальник к холуям, которые будут делать то, что он скажет. Но ведь любое сватовство предполагает взаимность... Я защищал мир, который не был таким, этот мир был моим. Приходить в него было нужно по-людски.

- Что осталось от прежней "Таганки"?

- Я не был там много лет, не видел последних спектаклей Юрия Петровича, не знаю, что делает Коля Губенко. Но если бы спектакли Любимова меня разочаровали, то у этого было бы достойное объяснение. Леонид Ярмольник замечательно сказал о Юрии Петровиче: "Дай нам Бог дожить до этих лет и не путать унитаз с рукомойником - большое будет достижение". А он делает полноценные, осмысленные спектакли.

- Во время конфликта между Любимовым, Губенко и артистами старой "Таганки" вы оставались в стороне...

- Просто я не общался с прессой. Но я поддерживал Николая: мне было очевидно, что правда - пусть временная - здесь. Совершенно ясно, что история склонит голову на плечо Любимову, но ведь это же не упраздняет морали...

- Те, кто поддерживал Юрия Петровича, говорили, что он отец, а актеры - его дети и этот дом построил он...

- Заслуги и славу, сделанное и возведенное никто у него и не отнимает. Но нельзя же считать людей за плесень на стенах: они служили ему и театру без славы, без званий, безденежно, как гребцы на галере. Ни квартир, ни зарплаты - ничего... Из всей старой "Таганки" в лицо можно узнать лишь нескольких человек.

- Зато все, кто работал в театре, чувствовали свою принадлежность к клану избранных, и это давало вам...

- Внутреннее право вести себя так, а не иначе. И эта иллюзия силы и внутренней правоты была связана с именем Любимова. Удары начальства доставались ему, а не нам, он был олицетворением клана, большой семьи, к которой мы все принадлежали.

- Мне казалось, что в старой "Таганке" - при всей ее созидательной силе - было и разрушительное начало. Одной рукой Юрий Петрович строил, другой разрушал...

- Сильно увлекаться политической борьбой вредно для мозгов, рано или поздно ты начнешь путаться. Человек раз и навсегда расставит плюсы и минусы, а мир-то меняется. Отсюда некоторая грубость ощущений, грубость мировоззрения. В нашей сегодняшней жизни все очень неоднозначно: тот прав - но на перспективу, а этот отстаивает вещи, которые могут быть полезны сейчас... Конечно, тут и интеллигенция наша виновата - очень уж она у нас задорная, очень уж хотела бежать впереди прогресса.

- Когда наметился кризис внутреннего братства "Таганки"?

- Очень давно. Дело было не только в театральных людях, но и в самом Любимове, в его частых отъездах за рубеж. (Поэтому-то Сталин после войны и сажал тех, кто увидел другую жизнь.) Ее увидел и Юрий Петрович - история его выдворения на самом деле непроста. И его пребывание за рубежом, и его возвращение имеет демократически бойкое объяснение. Но есть и другая, не такая красивая версия, о которой мне не хотелось бы говорить.

Впрочем, дело было только в Любимове. Мы все старели, а театр - дело одного поколения, и продлить его жизнь нельзя - сколько новых сил ни вливай.

Внутренний кризис "Таганки" начался, когда наше поколение устало - сил на общественные эскапады уже не хватало, да и на спектаклях было тяжело. Одно дело, когда "Пугачева" играют молодые мальчишки, другое - те, кому под сорок-пятьдесят. И сердце не то, и дыхалка сдает, все в поту, и большинство уже не держит дистанцию...

- Как это проявлялось в отношениях?

- Актерская профессия предполагает честолюбие, а одни из нас снимались очень много, другие же совсем не появлялись на экранах. Но для кино артиста подает театр - на сцене я должен стоять не там, где меня видно. Раздражение вырывалось на поверхность: кто-то обижался, кто-то отказывался играть...

"Таганка" сыграла свою роль и реанимации не подлежит. И сам Юрий Петрович не подлежит реставрации. Любимов гений: у него нет большого образования, зато он, как зверь, чувствовал, что носится в воздухе. Но с годами это чутье исчезает. Тем более сейчас в стране происходит такое, что не могут сформулировать и молодые люди. Среза сегодняшней жизни нет в прозе, никто не может понять, в каком, собственно, мире мы живем. Такое уж у нас сейчас время-безвременье: чтобы его увидеть, надо от него отойти.

- Как вы сейчас живете, чем занимаетесь?

- Больше я не могу стоять на сцене - теперь я на ней сижу. Иногда я выхожу минут на десять в концертах вместе с моими товарищами, Качаном, Задорновым... Но о том, что прошло, я не жалею. Хотелось бы быть помоложе и поздоровее, но у меня нет ощущения, что я чего-то недоиграл.

- Вы увлекались многим - снимали кино, писали...

- Это все баловство, ходьба налево: я мог снимать фильм, а мог и не снимать. У меня нет хобби, которое могло бы меня развлечь, но чем-то ведь заниматься надо... Поэтому я и царапаю бумагу.

Сейчас я сделал заказ для "Современника" - к юбилею театра Миша Ефремов будет ставить "Голого короля". К тексту Шварца нынче вернуться нельзя, и они попросили, чтобы я написал о голом короле еще раз. Я не пытаюсь обскакать Шварца, но надо понимать, что пришло другое время - исчезли иносказание и эзопов язык. Другое дело, что качество шутки от этого изменилось - и не в лучшую сторону. Нужно было искать эквивалент сегодняшней речи, но при этом делать ее более качественной.

- Выходит, вы написали пьесу на языке, который ненавидите?

- Им говорит телевизор, а значит, и наиболее активная часть населения. У некоторых из моих персонажей остались шварцевские имена, другие преобразились - в пьесе действуют ткачи и политтехнологи, которые советуют королю выйти голым...

- Вы были счастливы...

- На "Таганке". Там была нормальная жизнь, там я полюбил и женился. Я пришел на "Таганку" в двадцать один год, ушел, когда мне было за сорок - без малого через тридцать лет... Отношения складывались по-всякому - жизнь далека от идеала. Но Учитель остался и останется человеком, которому я обязан очень многим.