Ольга Фукс. Юрий Любимов поставил поэму Тонино Гуэрры

Премьерный спектакль режиссёр Юрий Любимов объявил «подарком к юбилею друга»

Если обычный театр начинается с вешалки, то Театр на Таганке на сей раз начался со смирной живой козы, приглашающей публику «вытереть ноги, прошествовать по дороге» через сцену в зал. Публика получила редкую возможность постоять на легендарной сцене, пройти между декорациями, которыми стали мозаики Тонино Гуэрры.
Они дружат давно — легендарные старейшины мирового искусства, разменявшие десятый десяток (Гуэрра младше Любимова на три года) и сохранившие удивительный вкус к жизни. Сценарист большинства великих фильмов ХХ века, соавтор Феллини, Антониони, Де Сика, Тарковского, Ангелопулоса, Бертолуччи, братьев Тавиани, автор уникальных фонтанов, мозаик, картин, панно, керамики, солнечных часов и памятников (например, две розы, растущие из одного стебля, чьи тени образуют профили Федерико Феллини и Джульетты Мазины, а в полдень сливаются в поцелуе), Тонино Гуэрра продолжает писать стихи, которые начал сочинять в юности, попав в концлагерь, — чтобы подбодрить сокамерников. Юрий Петрович сам недоумевает, почему не ставил раньше его тексты, и лукаво извиняется перед публикой, дескать, нет у нас рецептов, как поэмы ставить. Его собственный рецепт составлен из любования жизнью и горечи утрат, из повседневных мелочей и вечных вопросов, на которые никто не даст ответа, из духа музыки и памяти сердца, из вечного возрождения природы и неизменного увядания человека.
«Мёд» — эпитафия «уходящей натуре», миру, который жив лишь в памяти людей, «говоривших только на диалекте»: «Из тысячи двухсот нас нынче осталось девять». Два брата-старика (один — в исполнении Валерия Золотухина — служит телеграфистом на железной дороге, которую давно разобрали, и путь из большого мира окончательно зарос травой, другой, альтер эго самого Гуэрры — в исполнении Феликса Антипова — вернулся доживать свой век в родные края), столетняя Бина (то ли женщина, то ли мужчина с неизменной козой), мать Финела с дурачком-сыном, монах, охраняющий старинные книги, которые никто не прочтет, сапожники, которым некому тачать сапоги…
В этом мире время течет, не ускоряясь. И пчелы опыляют цветы, как повелела природа, а не едут, как в Америке, к фруктовым деревьям на поездах, развозящих ульи.
И люди не оторвались от своих корней, не разорвали человеческих связей, не затерялись на строительстве очередной Китайской стены и не забыли родной язык.
В этом мире важно все — как зимой кашляют кошки под абрикосом и согревает руки и душу тростник, высушенный еще летом. Как разнится вкус воды — колодезной и дождевой, «с запахом молний». Как благодарно шелестят страницы неведомых книг, спасенных монахом из залитой дождем библиотеки. Как горят опавшие листья, как умирает роза, бессильная удержать свои лепестки, и как умирают в больнице два брата, держась за руки до последнего.
Белый стих Гуэрры легко сливается с музыкой Шнитке и Мартынова — Юрий Любимов не скупится на эмоциональные кульминации, подчеркивая мерную поступь неумолимого времени. Такими кульминациями может стать что угодно — вид расцветшей вишни, перед которой не сговариваясь сняли шляпы оба брата. Или поступок местного дурачка, погасившего свою свечу — залог мечты — на продуваемом всеми ветрами мосту (соединившем театральный «Мёд» с кинематографической «Ностальгией»). Своим темным разумом он понял что-то страшное и загубил свою мечту.
Когда смотришь «Мёд», понимаешь, как мало их осталось — людей, говорящих на «диалекте» культуры великой, теплой, гармоничной и цельной. И позволяющих почувствовать страх и сладость от того, что слизываешь мед жизни с острого ножа.