Дарья Гнатченко. Мир без надежды

“Если есть город, без которого мир был бы лучше, то это этот город”

фильм «Догвилль» (реж. Ларс фон Триер, 2003 г.)

Какова природа жестокости? Как она проникает в наш мир? Как в нём существует? Возможно ли искоренить её, или мир есть лишь нескончаемый поток людских страданий? На эти вопросы можно искать если не ответы, то хотя бы предположения в спектакле Юрия Бутусова «Добрый человек из Сезуана», поставленном в Театре им. Пушкина в 2013 году.

Замысел Бутусова здесь абсолютно пессимистичный – нет вариантов существования в Сезуане (да и, если по Брехту, в любом месте нашего прогнившего мира), где можно было бы сохранить человеческое лицо. Спектакль начинается с Ванга, превращенного в юродивого, умственно отсталого. Делая главного проводника зрителя по истории таковым, Бутусов забирает последнюю возможность осмысленно и трезво существовать в этом городе – всегда это слом и психики, и, следственно, мировосприятия в целом.

Какой же предстаёт перед аудиторией Шен Те, и как развивается её персонаж? С первого своего появления она уже артикулирует этот удручающий режиссерский взгляд на мир. Шен Те у Бутусова – это поломанная жизнью, перекособоченная женщина, с оплывшим макияжем и скрипяще-кричащим голосом, походкой и пластикой, смутно напоминающей Артура Уи из ещё одной брехтовской пьесы. Шен Те сама против своей добросердечности, например, когда приходят родственники-попрошайки в лавку, она приглашает их зайти таким голосом, от которого просто мурашки по коже.

Что же это значит? Доброта Шен Те заключена в её тело, если можно сказать, насильственным образом – ей не подходит быть ни душевной, ни нежной, ни чувственной (какой она, к слову, показана в постановке Ю. Любимова в 1963 г.). Нет, Бутусов режиссёрски давит и искусственным способом запечатывает историю из пьесы в мир, где просто не может существовать добрых людей.

Жестокость пробивается сквозь ткань спектакля в каждой сцене: Шен Те срывается на диалоги и песни на немецком, превращаясь из страдающей девушки в смутно напоминающую фюрера скрюченную фигуру с обезображенным лицом, а Шой Та – это не защищающий личные границы Шен Те герой, как показано в пьесе, а злой и порочный человек (апофеоза эти качества достигают в конце, когда Шой Та ходит в расхлябанном костюме и покрикивает на всех, купаясь в море сигаретных упаковок).

Говорить об остальных героях спектакля в контексте доброты – нет смысла. Это целиком прогнившее змеиное логово, где нет ни любви, ни сочувствия, ни нежности. Коррумпированный Полицейский в плаще, который боится говорить громко и всегда шепчет свои предложения в микрофон. Порочная и истеричная домовладелица Ми Дзю. Ян Сун, который с первой их с Шен Те встречи только отвращает от себя – его резкие движения, высокий-кричащий голос, обрюзгшее тело явно не принадлежат мечтательному летчику.

Всех героев пьесы Бутусов наделяет смертным грехом. Ми Дзю явно олицетворяет блуд, Ян Сун – зависть, цирюльник Шу Фу – гнев, а госпожа Ян – алчность. Если в пьесе у Брехта это чувствуется, но не акцентируется, то Бутусов, наградив персонажей этими классическими пороками, получил возможность «выжимать» их характеры до конца, не боясь условностей или излишней гипертрофии.

По Бутусову, положительных качеств нет и у самой Шен Те. Да, они проявляются в сюжете, однако переложенные в данный сценический мир, мир холодный, бесчувственный и враждебный каждому, ни доброта, ни хотя бы порядочность не могут ему противостоять. Хорошим примером является сцена, где героиня обнимает мальчика, однако ни тепла, ни доброты в этой сцене нет. Доброта лишь в самом факте объятия, на самом деле же Шен Те думает только о себе, кричит на немецком только о своей личной боли, а мальчика держит не нежно и ласково, а вцепившись в него из последних сил.

Стоит также отметить сложную актерскую игру у актёров Бутусова – она будто двуслойная. На нижнем слое актёры играют одинаково гнусных, подлых и прогнивших людей. На верхнем же слое находятся арки персонажей, которых написал Брехт. То есть, возвращаясь к тому, о чем я писала выше, Шен Те может делать добрые дела, но только как формальность, не имеющую под собой ничего искреннего и настоящего.

Даже сама сценография не даёт надежды – это черное пространство, где постоянно царит беспорядок: мешки, стулья, упаковки от сигарет – всё всегда существует в хаосе, распространившимся по всему пространству сцены. Всё это месиво из мусора освещено жестким белым, отчасти нуарным светом, который четко разделяет белое и черное. Такой приём также погружает сцену в кромешный мрак, а героев на сцене, наоборот, высвечивает так, будто они находятся на допросе. Свет в спектакле действительно обличает персонажей, не даёт им уйти в тень. Нет, за ними наблюдает невидимый глаз Бога, от которого нельзя ни спрятаться, ни скрыться.

А каковы же Боги в этой постановке? Может быть, хотя бы в них Бутусов видит спасение? Увы. Бог здесь один – это молчаливая и неподвижная девушка, внимательно наблюдающая за всем (она даже сама не просит крова в начале). Первые слова от неё зритель слышит только в конце, после суда, когда она говорит, что Шен Те может появляться только раз в неделю, и уходит.

Невозможно не провести параллель между этим спектаклем и фильмом Ларса фон Триера «Догвилль», снятом в 2003 году. Бог в спектакле Бутусова – это как раз Джейн из работы Триера. Как и Джейн в «Догвилле», Бог посмотрел на этот город, на так называемого самого доброго человека, на порядки и традиции местных жителей и ушёл. «Всех расстрелять, город сжечь», как говорится в конце фильма. Разочарованный Бог покидает и сцену, и нас всех.

Подводя итог, стоит сказать, что Бутусов зашил в традиционный текст пьесы свою новую, удручающую, но, к сожалению, актуальную повестку о том, что надежды на доброту нет, как нет надежды ни на человека, ни на его способность пробудить в себе любовь и сострадание. Нам остаётся лишь кричать с мольбой «помогите», взывая в кромешной тьме к Богу, как Шен Те в конце спектакля.

Майнор «Театр с нуля», преп. Елена Леенсон