Джон Хиггинс «Оперные качели и карусели»

TIMES, 8-05-1984, p.8

Жизнь вокруг режиссера Любимова редко бывает скучной. Его постановка «Риголетто», которой  открылся Майский музыкальный фестиваль, вызвала отклики в печати задолго до зловещих вступительных аккордов оперы Верди. Приходы и уходы певцов и дирижеров, чьи взгляды не всегда совпадали с мнением бывшего руководителя Таганки, сделали Коммунале похожим скорее на перекресток, чем на оперный театр.(…)

Сцена Коммунале  превращена в арену с манекенами, расставленными вокруг по рядам – некоторые из них  облачены в узнаваемые костюмы: Дон Жуан, Кармен, Дон Кихот, Паяц… Это похоже на волшебный бальный зал из представления Дягилева. Однако персонажи здесь только оперные, кроме Гитлера и Чарли Чаплина, перемещавшихся с одной стороны на другую. Это могло бы походить на греческий амфитеатр, если бы не ряд негреческих платформ, рамп, и спиральная лестница.

Любимов показывает отношения между диктаторами и шутами. Его Риголетто при дворе носит дурацкий колпак и красный нос, а возвратившись домой, надевает чаплинский котелок и длинное пальто, и принимает походку Чаплина.

Любимов снабдил Джильду вездесущими качелями – символом девической невинности и средством передвижения для «Caro nome», арии, исполнение которой Груберовой достигло совершенства, с чудесными трелями, когда она возносилась наверх в спальню, откуда ее похищали.

Качели использовались и  в следующем акте, чтобы обрушиться на Риголетто сзади, когда он искал свою пропавшую дочь, и затем в последнем акте –  когда Сарафучиле, облаченный в палаческое одеяние из черной кожи,  тащит их через сцену багром, чтобы использовать как мешок для мертвого тела Джильды.

Качаясь на своих качелях, Груберова показала, что она теперь ведущая в мире Джильда.

Любимов создал несколько впечатляющих сценических картин, таких как россыпь горящих свечей, которые держали манекены во время «Caro nome».  Однако он безжалостно заставлял певцов бросаться вверх и вниз по лестницам и наклонным плоскостям, когда они должны были бы сохранять свои силы для пения.(…)

Петер Дворский играл Герцога однозначным тираном. Претенциозное и неудачное украшение в конце «La donna e mobile»  вызвало бурю свиста, и Дворский ответил его хулителям, протянув свою финальную ноту вызывающе долго. Любимов связал его с манекеном Дон Жуана в глубине сцены – три черных фигуры в масках из оперы Моцарта снизошли при смерти Джильды.

Действие продолжалось и после того, как музыка кончилась. Любимов выйти на вызовы отказался. Зрители выкрикивали: «Ре-жис-сера!». Луч прожектора в конце концов выхватил его, окружил кольцом света, и свист и приветствия разразились вновь.  Любимов сделал несколько знаков зрительному залу, который был лучше освещен и виден, чем те, кто находился на сцене.

Около полуночи был слышен другой взрыв с улицы – похоже, Любимов уезжал из театра.