Наталия Каминская. Энциклопедия русского стёба

Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага; приятно зреть, как он, упрямо склонив бодливые рога, невольно в зеркало глядится и узнавать себя стыдится… Да, да, конечно, это Пушкин, из «Евгения Онегина», глава шестая. Почему без кавычек и подряд? Да потому, что кто ж не знает? Спектакль Юрия Любимова, в котором втрое сокращен текст пушкинского романа, порублены онегинские строфы и вольно переставлены их куски, явно подразумевает, что «Онегин» — всем до оскомины знакомое «наше все». Но в таком случае зачем в пресс-релизе… синопсис? Представьте, зрителей снабжают кратким изложением сюжета, цитаты из которого, в отличие от пушкинских, надобно закавычить, ибо, друзья мои, такого вам еще читать не доводилось! Ну например: «…ложась спать, Татьяне снится страшный сон». Или: «Татьяна… выходит замуж за военного Генерала». Или: «Татьяна по-прежнему любит Онегина, но отказывает ему в романе…» Нет слов, в сочетании с набоковскими комментариями, пронизывающими любимовский спектакль, а также с музыкой Чайковского и Шнитке интеллектуальный размах синопсиса (да и сама его идея) производят сильное впечатление. Однако Бог весть, в какой уголок мира поедет однажды этот спектакль? Если в Африку, на, так сказать, прародину поэта, то там шпаргалка будет в самый раз. Африканская тема, между прочим, в спектакле присутствует. Кусок из первой главы, где автор вопрошает: «Придет ли час моей свободы?..» и мечтает «под небом Африки моей вздыхать о сумрачной России», звучит в лихих негритянских ритмах, под танцы-бубны и без малейших признаков русской театральной хандры.

Отсутствие сплина, феноменальная моторность, мощная веселая энергия — все эти поразительные для восьмидесятилетнего Мастера биологические качества сообщены спектаклю и представляют собой, кажется, самостоятельную эстетическую ценность. На уровне хлесткой пародии и бесшабашной игры со всем на свете: с двухэтажным пространством (художник Борис Бланк), с интонациями (то завывания Андрея Вознесенского, то медитации Бориса Гребенщикова, то «бельканто» филармонических чтецов) — короче, на хулиганской градусной отметке происходит в этом спектакле радостное узнавание былой Таганки. Хуже — со смыслом. Значительно хуже. То есть, можно сказать, совсем какой-то «плюсквамперфект» получается. Азартно сдираем с Пушкина хрестоматийный глянец. Прикалываемся по поводу всех этих «мой Пушкин», «Пушкин — наше все» — пишем это большими буквами на майках, там же «I love Пушкин», в лучших традициях ширпотреб-промоушн. И правильно — туда их всех, вместе с Цветаевой и Аполлоном Григорьевым. Собственно, ширпотребный размах прошлогоднего юбилея поэта на многие годы перекрыл все возможные достижения в области дальнейшего популизма вокруг Пушкина. Юрий Петрович Любимов, славный своим отвращением к официозу и стадной психологии, остается верен себе. «Энциклопедию русской жизни» он превращает на сцене в «энциклопедию русского стеба», что, признаться, выглядит логично.

Принимаю все, что делает этот стеб в спектакле категорией игровой. И «рэп», и гитарное пение, и деревенские сцены, исполняемые как частушки, и «загипсованные» белые цилиндры, и изумительную игру с занавесками, и клоунаду с няней («я не больна… я влюблена») и бесконечных населяющих фойе скульптурных пушкиных, откровенно пародийных (их автор скульптор Л. Баранов). Принимаю и хулиганские вторжения в текст («Таганку долго я терпел, но и Любимов надоел» или пушкинские непристойности из черновиков). Есть вещи и подороже. Есть некий пластический культурный контекст: теневой театр со знакомыми силуэтами, цилиндрами, тростями, чепцами и проч. Есть звуковая память: голоса Собинова и Козловского, Яхонтова и Яблочкиной. Есть, наконец, голос самого маэстро, изумительно читающего стихи. А комментарии Набокова? А варианты из черновиков, озвученные при исполнении двух ключевых писем: Татьяны к Онегину и обратно? По большому счету, все это — тоже стеб, но уже интеллектуальный, приятно щекочущий вкусовые рецепторы. Здорово. Снимаю шляпу. Не ту, конечно, что «…проезжая мимо станции, с меня слетела…» (см. приведенные выше цитаты из пресс-релиза). В этой связи надо бы что-нибудь сказать об актерах. Они в основном молодые, за исключением старожилов А. Граббе и Ф. Антипова. Антипов очень хорош. В нем чувствуется закваска прежней Таганки, где в стихи вкладывалось нечто большее, чем вселенская ирония, а именно: нерв, гражданский темперамент, отчаяние, горечь и вера. Актерская молодежь нынешней Таганки ровно и в меру азартно жонглирует пушкинскими персонажами, меняется ролями, выделяется Д. Муляр, на чью долю выпадает, по большей части, роль самого Евгения. И все же «плюсквамперфект» торжествует. В формах остроумно схваченной бестолково-крикливой, моторно-циничной, «клиповой» нашей жизни нет личностного содержания. Большой капустник, более приличный на материале «Домика в Коломне» или «Графа Нулина», разрастается, однако, на ниве «Евгения Онегина». С тем обстоятельством, что Пушкин был большой хулиган, смиряются ныне даже школьные учителя словесности. Но дальше-то что? Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага? Да ведь, похоже, врага больше нет. Бесить некого. Вот и эпиграммы не получилось. Содержимое восьми глав великого романа осталось в памяти тех, кому без надобности услуги пресс-релиза. По скромным подсчетам, это — все население России начиная с восьмого класса средней школы.