Алена Карась. Вокруг Александра Солженицына

Независимая газета, 1998, 6-12 сентября, с. 23

Знаменитый русский писатель отпраздновал свое 80-летие на премьере спектакля Юрия Любимова «Шарашка» в Театре на Таганке

Это был особый вечер. Люди медленно прогуливались по фойе, слушая старинную скрипичную музыку в исполнении ансамбля под управлением Татьяны Гриденко. Маленький оркестрик придавал всему вечеру несуетность особого свойства. Карта Архипелага ГУЛАГ молчала в углу. Сходились люди – у одной из стен актер Александр Цуркан радовался встрече с прототипом своего героя Руськи – Сергеем Николаевичем. Семь лет своей каторги в Речлаге, а потом работу в «шарашке» - с Солженицыным, Копелевым – он считает прекраснее своей сытой жизни в Америке, куда переехал вместе с семьей по предложению Солженицына семь лет назад.

Зал не был переполнен – вечер был протокольным, послы Германии, Чехии, Китая, крупные государственные чиновники не смогли создать аншлаг: кто-то не пришел, и некоторые места пустовали. Потому г-н Красавченко, торжественно пробиравшийся через весь ряд с огромным букетом, в конце концов разместился один на трех креслах, уложив цветы (не от президента ли?) на два свободных кресла. Цветы так и остались на этих креслах, стыдливо краснея за своих хозяев.

Режиссер был на высоте своих седин, лет, опыта и красоты. Перед началом в зале повисла напряженная тишина, которая всегда знаменует крупные события. Что-то должно было случиться. Два императора заняли свои кресла. Спектакль начался…

Режиссер давно уже двигался к этой форме, по которой все больше тоскует драматический театр, - к форме музыкально-драматического кентавра, оратории, где речь вернется к своему музыкальному праисточнику, где проступят черты античного театра, в котором поэзия и пение праздновали в игре актера свой прекрасный и единственно возможный брак. Мы знали, что он прекрасно умеет делать оперу, что он необычайно музыкален, мы видели также и его неудачи на пути создания театральной оратории (в «Докторе Живаго», например).

Мускулистый язык солженицынской прозы оказался как нельзя более кстати фактуре распевов Владимира Мартынова. Строгое мужское – обычно связываемое с монастырским – пение, скорбно возвышаясь над прозой, дает ей еще одно измерение: память поэтического слова, столь важного для Любимова и Солженицына. Подобно строгому церемониймейстеру всего действа, читает Любимов внутренние монологи Сталина, пропевая их как арии, отбивая ритм, как в стихах. Без него спектакль потеряет по крайней мере ритмически.

Ритмом поминальной оратории пронизано и движение актеров по кругу, по огромной деревянной дороге через весь зал обратно на сцену, где строго возвышаетсясталинский амфитеатр — скамьи Верховного Совета и лагерные нары одновременно. Это движение в зал — не публицистическая таганская вылазка, но приобщение партера к адову кругу прошлого. В «Шарашке» легко воплотилась форма скорбного и умного поминовения мертвых, более того — оплакивания народа, который уже почти мертв. Любимов не боится аскетичной и суровой мысли «В круге первом» - мысли о безмолвном, спящем народе, который сам виновен в своем полумертвенном бытии.

Вместе с пением скорбно погружался партер не только в круг страданий, но и в круг солженицынских мыслей — разных, трудных. «Народ любит товарища Сталина, только сам народ никуда не годится», - читает Любимов. А кто-то из персонажей печально подхватывает: «Никакого человечества нет, а есть только отечества, отечества… И разные притом».

Когда отшумели и отпели голоса «Шарашки» - старых и новых актеров Таганки, представших здесь вновь единой, целостной труппой, - на сцену вышел писатель. И продолжил поминовение: «Какие люди погасли!» Огромная мощь его облика была ни с чем не сравнима, даже в те минуты, когда он отказывался от президентской награды — ордена Святого апостола Андрея Первозванного (которым президент наградил писателя, как и предполагала «НГ» в пятничном номере).

Два восьмидесятилетних императора на таганской сцене праздновали свое уходящее величие и дарили присутствующим давно утраченное чувство реального масштаба событий и лиц новейшей русской истории.