Лев Карпинский. В творческом поиске

Сколько бы ни было написано об Октябрьской революции книг, сколько бы ни было рассказано с экрана или со сцены, каждое новое слово о ней не может не вызвать интереса. Это относится и к спектаклю Московского театра драмы и комедии «Десять дней, которые потрясли мир». 

Спектакль этот значится на афише как «народное представление с пантомимой, цирком, буффонадой и стрельбой, по мотивам книги Джона Рида». Представление начинается задолго до открытия театрального занавеса. Еще на улице, у подъезда театра, появляются революционные матросы и красногвардейцы, репродукторы разносят по улице и площади мелодии революционных песен.  Все это создает атмосферу праздничности предстоящего театрального зрелища.

Известна характеристика, данная Н. К. Крупской книге Джона Рида: «Это — не простой перечень фактов, сборник документов, это — ряд живых сцен», «эти картины, выхваченные из жизни, как нельзя лучше передают настроение масс», «книжка Рида — своего рода эпос». И хотя (оговорим это со всей определенностью в самом начале) прямого сходства между содержанием книги Рида и спектаклем искать было бы напрасно, режиссер Ю. Любимов, актеры стремиться воспроизвести на сцене «картины, выхваченные из жизни». 

Идейной направленности представления в значительной мере содействует режиссерский прием, распарывающий образ Ленина. Роль вождя революции не играет ни один из актеров, ему не посвящен ни один из эпизодов в отдельности, но присутствие Ленина ощущается во всем. Его оценки, определения помогают осмыслению происходящих событий.

 А на сцене действительно происходит нечто значительное, яркое и талантливое. Главное действующее лицо — революционный народ. 

Спектаклю стремиться дать живое представление о расстановке сил накануне и в момент Октября. Зритель видит художественное воплощение того редкостного узлового момента исторического процесса, который называется революционной ситуацией.: «верхи» по-старому не могут, «низы» по-старому не хотят.

В народе зреет идея революции, зреет неотвратимо. Искры осознания правды разгораются в огонь революции, огонь свободы. «Вечный огонь» — так и называется яркая пантомима, завершающая мысль о великом народном пробуждении: красная фигура языками пламени рвется ввысь, в то время как другие, черные и зловещие, безуспешно пытаются задушить, загнать за решетку мятущееся, пробивающиеся повсюду пламени. 

Страх перед народом в господствующих кругах отчетливо поступает в блестящих стенах «Буфет благородного собрания» и «Притча о чиновнике и сановнике». У дворянина, фабриканта, банкира и священника, обжирающихся за столом, вытянутом на сцену бурлаками, одна тревожная мысль, одна забота: «Ужасно много событий в стране. Все события, события… так хочется порядка, покоя …». 

Однако как этого добьешься? Остановить падение телеги, «залитой кровью и грязью романовской монархии» [1], не в состоянии ни смехотворные предложения об устройстве отвлекающий «зрелищ», ни тем более угрюмая, беспросветная тупость сановника6 отвечающего на ве сообщения об экономической разрухе, поражениях на фронте и бедствиях народа одни: «Никаких послаблений! Никаких реформ! Развал прекратить! Беспорядки пресечь! Все продолжать!»

Но вот первый удар: февраль 1917 года… в наступившей темноте слышны скрежет, грохот, а затем прожекторы освещают рухнувшую откуда-то свершу раму с портретом самодержца, опрокинутым вниз головой. Звучит голос Ленина: «Эта первая революция, наверное, не будет последней».

Второе действие спектакля и служит подтверждением этого предвидения. народ, не разрешив своих насущных требований о хлебе, мире и земле,  не желает того «покоя» и «порядка», которых, напротив, желает буржуазия. Разоблачение Временного правительства достигает большой силы общения, как разоблачение всяко половинчатости, гнусности, всякого словоблудия, лживости буржуазной демократии. Эпизод, когда въехавший на сцену на спинах обывателей, мещан, болтунов Керенский (эту роль отлично исполняет Н. Губенко) обещает заменить смертную казнь на фронте… ссылкой на передовую., установить мир… путем продолжения войны, а демократию свети к дискуссии, оставив народ без хлеба, показывает подлинную цену фальшивого «обновления» антинародной политики.

В отдельных сценах намечается тема, показывающая, как на развалинах старого возникают и действуют новые могучие «силы сцепления». Эта смысловая линия отвечает главной мысли Рида о причинах победы Октября — именно большевики выражали самые коренные и насущные чаяния масс. Они смогли поэтому сплотить и выковать железную армию социалистической революции. И вот солдаты революции произносят историческую фразу: «Которые тут временные! Слазь! Кончилось ваше время!».

Расклейщики афиш срывают старые объявления и вывешивают огромные плакаты: Всем, всем, всем! Хлеб — голодным! Землю — крестьянам! Заводы — рабочим! Мир — народам! Заставив какого-то буржуазного интеллигента прочесть содержание первых декретов Советской власти, часовой гордо подымает голову и говорит: иди и расскажи всем, кто теперь главный есть на этой земле.

Отныне наступает новая полоса в истории России… и не только России. В спектакле есть сцена судилища, устроенного сенаторами США на Джоном Ридом. «Поймите, революция — это болезнь» — кричат разгневанные сенаторы, больше всего на свете опасающиеся . Как б искусы русской революции не перекинулись на их крыши. «Будем считать советскую революцию недействительной. Не было революции. Ничего не было. Все тихо», — уговаривают они друг друга, изобличая себя точь-в-точь как иные современные твердолобые, не желающие считаться с реальными изменениями в мире.

Однако тема творчества нового уклада, организованного пролетарского действия и большевистского руководства этим действием, к сожалению, в спектакле по-настоящему не ощущается, остается лишь схематические наброском. И если говорись о просчетах постановки, то, на наш взгляд, это главный. Здесь коллектив во многом изменяет самому себе, своему замыслу о народном представлении. Ведь мы видим в народе не только энергию низвержения старого, но и главным образом творческую энергию строительства, самоорганизации. Показать это было бы лишь принципиально важно для всей для всей работы театра. правда, в одной сцене зрители как бы вместе с Джоном Ридом по его мандату проходят в Смольный — «улей революции». там кипит напряженная жизнь… но разве одной сценой можно исчерпать тему победившего народа?

Спектаклю отличает пристальное внимание к художественной форме. Вряд ли в наше время найдутся люди, которые бы такое внимание вздумали объявить формализмом. Последний начинает возникать лишь тога, когда забота о формах перерастает в их предпочтение перед смыслом, когда смысл теряется или искажается из-за приверженности к какому-либо приему. Так, например, в эпизоде смены Временного правительства рабочие, солдаты, матросы последовательно, один за другим, занимают те же места на той же самой скамье, которые за секунду до этого занимали бывшие министры Временного правительства. Происходит как бы механическое замещение одних лиц другими. Найден ли здесь правильны, политически точный образ? Сомневаемся. Ведь пролетариат не может просто занять пригретые прежними чиновниками места в старой государственной машине. Он должен сломать эту машину.

Об этом стоит упомянуть потому, что для спектакля о революции особенно важно глубочайшее единство художественного и политического подхода, однако в этой сцене и в некоторых других политической культуры и такта явно недостает. например, в зрительном зале установлены экраны для светов портретов Ильича, появляющихся в важные моменты сценического действия, и вовсе неуместно ничем не оправданное изображение на этих же самых экранах Брешко-Брешковского, ярой ненавистницы пролетарской революции.

В целом же новая работа молодого театрального коллектива несомненно заслуживает поддержки, которую и оказывают зрители своим горячим приемом.

 [1] В. И. Ленин. Письма издалека; письмо 1-е. Изд. 3, т. XX. С. 14.

Статья подготовлена к публикации Ксенией Корвель, студенткой образовательной программы "Филология" НИУ ВШЭ (проект "Театральный архив", руководитель Е.И.Леенсон)