Константин Кедров. "Звезда бессмыслицы" над Таганкой

Театр Юрия Любимова встречает 40-летний юбилей премьерой спектакля "Идите и остановите прогресс (обэриуты)"

Юрий Любимов мог бы сказать о своей новой театр-феерии словами героя пьесы: "Меня интересуют только три вещи: Бог, Время и Смерть". Поскольку все три всегда были и навсегда останутся непонятными, их манящая и отпугивающая притягательность круче всех интриг и сюжетов. Сначала о Боге. Богословское открытие обэриута Александра Введенского: "Возможно, всюду Бог". Бог как возможность. Любимов это почувствовал еще и по-режиссерски. Ведь режиссер в этом смысле - бог. Всюду возможен неожиданный режиссерский ход.

Но не спешите умиляться. Для Александра Введенского, арестованного, а затем сгинувшего на этапе во время транспортировки в первый же год войны, возможность Бога - это, прежде всего, возможность гибели. Скорее всего, его просто расстреляли в пути, поскольку все подозрительные лица в первый год войны попали в расстрельный список. Прощай, небо. Прощай, солнце. Прощай, жизнь. Этот лейтмотив Введенского в спектакле присутствует постоянно, как неожиданное для обэриута, совсем традиционное восклицание: "Господи, помилуй нас". Но не просто восклицание. При этом вдруг разверзается и уходит вниз земля-сцена. И так же неожиданно вдруг вздыбливается вверх. Я увидел такое впервые. Сцена превратилась в черно-белые клавиши рояля, на котором играют что-то великое. Черные клавиши - провалы могил и белые - вздыбленные холмы. И непонятно, то ли погребают и опускают в могилы множество белых трупов - скульптур из папье-маше, то ли, наоборот, мертвые встают из могил, превращаясь в живых людей.

При этом в обнимку со скульптурными манекенами сталинского пионерлагеря живые герои выглядят бабочками, только что выпорхнувшими из этих мертвых личинок-скульптур. То ли, наоборот, готовыми окуклиться в гипсовых истуканов.

Человек, сошедший со знаменитого саркастического автопортрета Малевича, где затравленный супрематист изобразил себя в стилистике Дюрера, читает стихи Введенского, Хармса, Олейникова, Заболоцкого. Нет, не называйте это стихами. Это считалки, бор-моталки, пыталки, что-то рыдающее и пляшущее, пляшущее и рыдающее. Даже капитулянтский стишок Заболоцкого, когда, спасаясь от верной гибели, он стал выдавливать из себя некое подобие советского поэта, звучит, захлебываясь в сарказме. "Зачарована, заколдована, с ветром в поле когда-то повенчана", - все это звучит в плясовом ритме под нервный тик музыки Владимира Мартынова и саркастический перепляс ансамбля Татьяны Гринденко. Триумвират Любимов - Мартынов - Гринденко существует уже десять лет. И это тоже один из режиссерских ходов Любимова. Он всегда умеет находить то, что ему созвучно и нужно. Вспомним прошлый триумвират: Любимов - Высоцкий -Боровский. Это становится вполне сопоставимым по энергетике. Я не раз возмущался, да и теперь возмущаюсь тем, что музыка заглушает треть, если не половину текста. Ладно, когда это просто текст, а если это текст Введенского, и без того заглушенный временем? Но каждый раз шепчу себе: "Смирись, гордый человек". Смирись и убедись, что гениальность - это умение приносить в жертву многое. В том числе и гениальный текст. Да, музыка заглушает. Да, многое непонятно, а то и просто неразборчиво. Да, каждый актер в отдельности как бы не существует, превратясь в деталь живого сценического горельефа. Но зато горельеф навечно.

- Как хотите, Юрий Петрович, но слишком много всего. Зрение и слух не справляются, - говорит один из сподвижников, когда мы по традиции удалились в легендарный таганский кабинет Любимова.

- Ха-ха, мне всегда это говорили! - парирует довольный мэтр, доедая подгоревшую гречневую кашу (все, что осталось в театральном буфете). - Давайте лучше водочки выпьем, вон там, под столом, припрятана. А вы, если хотите, коньячок или виски. Кто чего хочет.

- Похоже, что вы создали мистическую трагедию, - говорю я.

- Ха-ха, была оптимистическая трагедия, будет мистическая.

Кто-то замечает, что эта постановка сильнее позапрошлой премьеры - "Фауста".

- Это посильнее, чем "Фауст" Гете, - смеется Юрий Петрович.

А что, пожалуй, Введенский покруче Гете. XX век в России это вам не XIX в Германии.

У меня такое ощущение, что я все еще беседую с Юрием Петровичем о премьере "Идите и остановите прогресс". Вот ведь еще финал - когда сцена вдруг ступеньками не то уходит вниз, не то поднимается вверх. Замолкли крики. Заткнулась музыка. И с тихим шипением над сценой начинает раскачиваться знаменитая Звезда бессмыслицы Введенского и Любимова. Она похожа одновременно на маятник и НЛО. Раскачивается, отсчитывает что-то свое, бессмысленное, в наступившей тьме. И когда она перестает шипеть, светить и качаться, мы все отчетливо понимаем, что Бог уже наступил.