Арина Князева. День святого никогда

Вначале хотелось бы сказать о героине Шен Те & Шуй Та. У Бутусова она проделывает невероятный путь в погоне за счастьем, любовью, но натыкается только на страдания и какую-то тяжелейшую боль. И в пьесе Брехта, и у Любимова героиня мне не кажется попавшей в такую безнадежную ситуацию, как в этом спектакле, но Бутусова нельзя упрекнуть в преувеличении. Мне кажется, он специально уходит от политического (как у Брехта), чтобы сделать акцент на моральных терзаниях, именно поэтому спектакль напоминает «Догвилль» Триера (собака (dog) в городе (ville) на сцене присутствует: цели у нее никакой нет, так что, возможно, и правда оммаж), и у обоих их искусство-«камешек в ботинке»-неудобно [2]. Кстати, отсылка к Триеру есть еще точно в свете в спектакле, а также в декорациях: магазин Шен те разделяется дверью, стен нет, дождь—вода из бутылки, снег—бумажки. У Триера весь город очерчен мелом на полу, пару дверей и кровати. Возвращаясь к Брехту, Бутусов перенимает у него желание вывернуть внутренность героя, объяснить поступки через психологию и социологию, но от политики отстраняется. Главным в спектакле мне видится внутренняя борьба Шен Те и Шуй Та и «их» несчастная любовь к летчику. Думаю, не просто так на героине в какой-то момент части мужского костюма и женского уже практически сливаются: и размазанная тушь остается на Шуй Та, и красная помада. Мне кажется, я не могу точно сказать, что эта героиня добрая. Да, она вроде, как спасет кого-то, дает кому-то рис, но все это как будто не по-настоящему. Как будто об этом говорят только, чтобы убедить богов, а на самом деле все тут плохие люди, жестокие и беспомощные. Интересна трансформация психического состояния героини, которая в конце спектакля просто кричит: «Помогите»! Невероятный эффект эта фраза произведет на зрителя из-за своей безнадежности, потому что такого финала не ждешь. Хотя, конечно, потом думаешь, что печать безысходности в спектакле как будто прослеживались всегда, например, виселица, которая почему-то даже после того, как Шен Те вытаскивает из нее летчика, продолжает висеть над сценой. Почему? У Шен Те нет надежды на будущее, нет надежды на богов, она даже не надеется на себя. Бинарность этих героев я считаю передана идеально актрисой: по щелчку пальцев она перевоплощается в сурового Шуй Та, который может отказать всем тем, кому Шен Те не может. По движениям брат похож на Чаплина, такой же иногда смешной и очень харизматичный.

Также интересно, как автор подходит к репрезентации богов. У Любимова мы их увидели бесполезными бюрократами, у Брехта они – ненужные судьи, а у Бутусова маленький божик [3]— перевоплощающийся: альтер-эго Шен Те. Он не хуже остальных—такой же беспомощный, но не такой безразличный. В начале спектакля зритель ожидает увидеть трех богов, которые за доброту дадут денег героине, но видим мы молчащую девушку, которая вместо денег дает Шен Те простыню с набитой в нее пылью, но деньги у героини все равно есть (просто в материальном обличии), и на них она все-таки покупает табачную лавку. Мне кажется, этот бог как будто бы растерял своих коллег или они умерли, почему-то такое ощущение, что ему плохо и грустно, он поэтому молчит. Интересно, что это—женщина, интересно, что к ней обращаются как к богам. То есть во множественном числе, может, остальные герои видят еще двух богов, а мы только ее. В какой-то момент она-бог начинает, как в зеркале, повторять все за Шен Те, гладить свой живот, смеяться, начинает говорить. В другой сцене она-бог играет на барабанах, говоря какие-то речи. Потом она-бог становится мальчиком, которого Шен Те любит, а Шуй Та гонит прочь, затем она переодевается в форму работника табачного завода и поет немецкие зонги. Хотелось бы понять, задумывал ли режиссер факт перевоплощения, масок ее-бога или это случайность, чистое удобство для театра, чтобы не брать много актеров в спектакль? В какой-то момент она-бог даже успевает потанцевать с красным шариком и летчиком Шен Те на ее свадьбе. Может это и Шен Те. Потом ее-бога вытащит на сцену водонос, чтобы в очередной раз оправдывать Шен Те, но она остается лежать, не шевелясь. Она-бог уснула или потеряла сознание и помогла ее вернуть к жизни только вода водоноса. В конце ее-бога несет на руках водонос, снова ей плохо. Мне нравится, что она-бог постоянно в каком-то предобморочно-смертельном состоянии, это показывает не нежелание помогать, говорить, думать, разбираться, решать, а именно невозможность этого, даже на физическом уровне. Она единственный выживший бог, который не может выносить происходящего настолько, что в конце она просто разворачивается и уходит на громкое «Помогите!»

Хочется отметить палитру цветов в спектакле: черный, белый, красный. Красное только помада у некоторых из героинь и платье у Ми Цзю. В основном в спектакле черный, все очень темное: и сама сцена, и пальто у всех, и платья, и костюмы.

Интересно, что в спектакле у Бутусова присутствует какое-то гендерное неподчинение, не только Шен Те, которая перевоплощается в Шуй Та (это все-таки заслуга Брехта), но и девушки в мужских костюмах, в рабочей одежде, некоторые из них играют мужские роли. Сцена, когда то ли Шуй Та, то ли все еще Шен Те беременная сидит на полу, окончательно ломает представление о том, как обычно в театре представляются гендерные отношения, телесные трансформации и даже в какой-то степени боди-хоррор. Боди-хоррор, потому что, мне кажется, героиня живет с каким-то ужасом от происходящего со своим телом, он вынуждена скрывать его изменения, в начале она не уверена, принесет ли ей счастье человек, растущий внутри нее.

Важно сказать, что зонги имеют огромное значение для этого спектакля, несмотря на то, что они на немецком и многое из-за незнания языка упускаешь. Этот язык идеально вписывается в живую музыку, которая сопровождает героев практически везде и всегда, обеспечивая спектакль воздухом. Зонги, сливаясь с мелодиями, по темпу напоминают марш, а некоторые слова—крики о помощи. Я знаю, что в зале зрители могли видеть сверху бегущую строку, на которой был перевод, наверное, с ней было лучше смотреть и зонги обретали смысл. Но в любом случае они помогали сохранить гнетущую атмосферу.

В конце хотелось бы сказать, что спектакль мне очень понравился и что очень хочется посмотреть его вживую. К тому же, о нем говорить можно бесконечно, потому что в нем множество символов и отсылок, например, я нашла еще и аллюзию к Д. Линчу. Последний монолог-песню Шен Те считаю наиважнейшим зонгом, который показывает, в каком отношении с миром находится героиня. А когда она говорит о добре и зле: «Прогнило что-то в вашем мире, боги!», у меня появляется ассоциация с сегодняшним временем: с безысходностью и беспомощностью, с бессмысленной жестокостью—и что надежды пока не видно.