Князева Арина. Герои исполнители

Вначале хочется сказать, что ребенком посмотрев множество вариаций «Вишневого сада», а потом читая пьесу на уроках литературы, все это казалось мне дико скучным и ненужным. Сейчас, в мои 20 лет «Вишневый сад» кажется мне необходимым и прозрачно понятным. Спектакль мне понравился, однако после него чувствуется какая-то опустошенность, но ни в коем случае не утомленность. Мне импонируют некоторые задумки режиссера, например, чайки с обеих сторон сцены приклеены на занавес, который открывается только когда появляется Раневская. Я думаю, что Шапиро решил сделать акцент на Раневской в своем спектакле, отдав роль Литвиновой. 

К.С.Станиславский писал, что «пьеса очень трудна. Ее прелесть в неуловимом, глубоко скрытом аромате. Чтобы почувствовать его, надо как бы вскрыть почку цветка и заставить распуститься его лепестки. Но это должно произойти само собой, без насилия, иначе сомнешь нежный цветок, и он завянет».[1] Мне кажется, «Вишневый сад» труден для постановки, потому что за непродолжительное время, в небольшом количестве реплик режиссер должен показать и смерть дворянства, и будущее, но главное— как красивый, но старый и бесполезный мир должен уступить место реальности. Режиссер не может раскрыть это сразу, ему надо как луковицу счищать каждый слой, постепенно показывая зрителю всю большую и большую невозможность, бесполезность и неустойчивость жизни перед будущим. В принципе именно так и поступает Чехов в своем тексте. Я не уверена хотел ли Чехов, чтобы театр был жизнеподобным, потому что он считал «Вишнёвый сад» комедией, а режиссёр Константин Станиславский — трагедией, на первых афишах значилось «драма»[2]. Мне кажется, у Адольфа Шапиро получилось сделать и так, и так, и так.

В своей рецензии мне бы хотелось обратить внимание на Раневскую-Литвинову. Вообще стоит учесть, что Литвинова - режиссерка по образованию, однако мы могли видеть ее во многих фильмах как актрису, например, у невероятной Киры Муратовой или у великого Алексея Балабанова, и это не просто так. У Литвиновой, как мне кажется, есть невероятная загадка внутри, которая раскрывается магическим образом, когда она выходит на сцену.  В «Вишневом саде» А. Шапиро Раневская показана Литвиновой немного отличной от чеховской Раневской: она инфантильная и надломленная. Однако Шапиро только пару раз напоминает нам о трагедии Раневской, поставив детский велосипед на сцену. Раневская предстает нам еще более, чем у Чехова, изолированной от внешнего мира, зацикленной на Париже, письмах от обокравшей ее любви, дороговизне. Мне кажется, Литвиновой удивительным образом удается вложить смысл чуть ли не в каждое слово своей специфической интонацией, а игрой она напоминает мне сильно натянутую струну или нерв, которые от перенапряжения могут с лёгкостью разорваться. Вспоминаются Марлен Дитрих или Грета Гарбо, их безучастное хладнокровие, сменяющееся предельной откровенностью и драматизмом, так же и у Ренаты. Момент, когда актриса начинает кричать на студента, который упрекает ее в том, что ее «любовь» ее обобрала, как будто наконец сдирает с нее маску аристократичной француженки, которая догоняется кофе после шампанского - оно пьется чтобы потом пойти спать. Любопытно также и то, что Раневской у Шапиро легко сочувствовать, она даже просит Петю (и как будто нас) «быть великодушным хоть на кончики пальцев», но страшнее то, как обыденно актриса говорит про смерть сына. К тому же, Литвиновой удается быть остроумной несмотря на трагичную судьбу и надвигающуюся продажу, после которой ничего как прежде быть уже не может. Я думаю, что Раневская у Литвиновой «выстраданная», это и делает ее особенной, и наверное, не всем по душе.

Что касается Леонида Гаева, у Шапиро он все такой же чеховский— «проел все состояние на леденцах», часто говорит некстати, любит обратиться к кому-нибудь торжественно, даже к «дорогому, многоуважаемому шкафу». На самом деле они очень похожи с Раневской по характеру, не просто же так они брат с сестрой: оба не могут с собой совладать, оба проходят через внутреннюю борьбу.   

Мне очень понравилась Шарлотта в исполнении Евдокии Германовой, почему-то в пьесе она не представлялась мне такой яркой, а в постановке она как будто специально задействована, чтобы развлекать публику. Удивительно, как, дожившая до среднего возраста, Шарлотта на уровне мышечной памяти отлично сохранила технику выполнения фокусов, но ничего не помнит о своих родителях. Встав на стол, рассказывая, как стала гувернанткой, Шарлотта вдруг переходит на немецкий, а потом, под стучащий звук пальцев Епиходова – своеобразный цирковой барабан, идет по лавочке, как акробат в цирке.  Евдокии Германовой удается представить нам именно ту героиню, которая у Чехова остроумная, забавная и очень интересная. В мужских костюмах и с клоуновским гримом, говорящая с такой же (клоунской) интонацией, Шарлотта очень точно подмечает все происходящее на сцене, часто вызывая у зрителей смех. Она показывает фокусы, а у Пищика неожиданно вырывается: «Очаровательнейшая Шарлотта Ивановна...я просто влюблен-с.…»- иШарлотта говорит о том, что он не способен любить. У Евдокии Германовой так гармонично, так естественно получается показать трагизм через клоунаду;  она органична в этой роли благодаря невероятной пластике и большим печальным глазам.

Епиходов, которого играет Сергей Угрюмов, напоминает героя Франца Кафки, не знаю задумывал ли режиссер что-то на этот счет или это простая случайность. Я думаю, что Епиходов, как Грегор Замза из «Превращения», маленький человек, которого никто не слушает, с которым вечно случаются неприятности, и если он превратится в таракана, вряд ли кто-то заметит его исчезновения.  Однако нельзя сказать, что Епиходов в постановке умный, его стратегия—строить предложения из вводных слов. Он скорее комичен и не потому, что он 22 несчастья, а потому что постоянно жалуется на судьбу, искренне веря, что он жертва, и не прилагает никаких усилий для изменений. В принципе, как и любой герой «Вишневого сада». 

Интересно, что Чехов дорожил Лопахиным, считал именно его центром драмы.[3]  В этой постановке у меня Лопахин вызвал отвращение, свой совет про дачи он дает как нравоучение, на сцене выглядит высокомерно. Первый раз, смотря пьесу, я абсолютно не понимаю Лопахина, хотя, казалось бы, что здесь понимать, он ведь хочет помочь семейству. Дело в том, что мне кажется: именно в этом спектакле Лопахин изначально имел коварный план забрать Сад себе. Я не могу сказать точно, почему именно в режиссуре Шапиро у меня возникло такое прочтение его задумки, но Лопахин в этой постановке не кажется мне смотрящим в будущее или мудрым, а скорее злорадным и даже жестоким. 

Что касается сценографии, она аскетична и минималистична. Перед нами огромное пространство сцены, как будто бесконечное за спинами актеров, с высоченными потолками, развивающимися шторами в стразах, с чайками по бокам. Традиционно чайка— одинокая, несчастная птица, обреченная с криком кружить над водой. Разве не так чувствуют себя герои пьесы, мечтающие вернуться в Париж, на несуществующие средства, говорящие друг с другом, не слушая собеседника, растрачивающие одолженные деньги на ненужное – и все это попивая шампанское?

Безумная мечтательность, беспомощность и противоположная им реальность отлично переданы соединением аскетичной сцены и пафосных, иногда нелепых костюмов героев. Интересно, что на протяжении пьесы герои переодеваются несколько раз, вначале многие в белом, сиреневом, розовом цвете, позже—в черном, темном.

Странно для меня, что Шапиро ставит на сцену велосипед, на котором, должно быть, катался утонувший сын Раневской – и решает ничего с ним не делать. Один раз Гаев пытается на нем поездить, но это превращается в странный танец под игру оркестра. В какой-то момент Раневская вроде бы возражает Гаеву, но потом оставляет его на велосипеде, нелепо отталкивающимся ногами от пола.

Режиссеры часто стремятся донести до нас трагедию Раневской с помощью детских вещей. Например, Стрелер в своей постановке «Вишнёвого сада» (1974) использует игрушечный поезд, который выезжает, как бы напоминая об уходящем времени и о смерти мальчика, возможно, Шапиро хотел сделать что-то похожее, но, по-моему, получилось непонятно. Сада как такового в постановке нет, герои только трогают длинные шторы и вглядываются в них как в окна. Также в спектакле в финале мы не слышим ни звука лопнувшей струны, ни звука топора, а только монолог мудрого Фирса, которого все забыли. 

В конце хочется сказать, что постановка Адольфа Шапиро действительно уникальна именно тем, что режиссеру удалось, следуя тексту, сделать ее интересной, комичной и трагичной одновременно. Особенно хочется выделить подбор актеров в этом спектакле, которые настолько вписаны в свои роли, хотя изначально, может, и представляются зрителю не соответствующими этим ролям. Добавлю еще, что в огромном, ничем не заставленном пространстве сцены, постановка выглядит очень насыщенной а после ухода со сцены всех героев чувствуешь пустоту, а затем— чувство ностальгии.

Примечание

[1] Воспоминания Константина Сергеевича Станиславского о создании "Вишнёвого сада" А. Чехова.

[2] Макеенко, Е. Вишневый сад / Е. Макеенко. — Текст: электронный // Полка : [сайт]

[3] Николай Эфрос.
Альбом «Солнца России», № 7, 1914 год