Татьяна Колобакина. Старый новый Серебренников

Спектакль «Откровенные полароидные снимки» режиссер Кирилл Серебренников поставил еще задолго до того, как стал худруком знаменитого теперь и считающегося очень современным Гоголь-центра. На сцене театра им. Пушкина спектакль по пьесе Марка Равенхилла показали еще в 2002 году, а доступен онлайн он стал совсем недавно — во время пандемии 2020 года. И, если в начале «нулевых» спектакль с Ником в черном спортивном костюме, как у гопников, и развратными геями Тимом и Виктором в ветровках, с надписью «террорист» и портретом Че Гевары, казались смешными и воспринимались зрителями как часть той жизни,которую они видели каждый день и которую странно и ново было увидеть на театральной сцене, то в 2020 году такой спектакль уже не удивляет, а адаптация пьесы о британских «отщепенцах» в российских реалиях уже не выглядит такой свежей. Да и ошеломляющий тогда мат со сцены государственного театра сейчас уже стал почти нормой.

Можно сказать, что эта постановка Кирилла Серебренникова, тогда только театрального режиссера, уже имеет все элементы его фирменного стиля, который позже зрители увидят на «Платформе» и в Гоголь-центре. Хотя для 2002 года, когда и поставили «Откровенные полароидные снимки», наверное, он выглядел прогрессивно и даже революционно.

В спектакле Серебренникова зрительного зала как такового нет; все зрители сидят вокруг сцены-ринга (или арены), на которой и происходит театральное действие. Несмотря на то, что сценическое пространство организовано нетрадиционно, между зрителями и актерами, играющими в спектакле, все равно сохраняется дистанция и незримые стены: их лишь однажды разбивает капиталист Джонатан в своем монологе о гневе ближе к концу спектакля. Все же остальное время герои, хоть и иногда поворачиваются к зрителям лицом, никогда не выходят даже метафорически за пределы этого прямоугольника. Они существуют в своем мирке, на который зрители смотрят, как на аквариум с разноцветными рыбками или как на банку с пауками. Или, может, это не аквариум и не банка, а игрушечный домик со стенами, выложенными белой плиткой, и маленькими людьми внутри него, проживающими свои маленькие жизни.

В спектакле Серебренникова очень много персонажей, а сцены с ними и сами похожи на полароидные снимки: яркие, они часто меняются, и каждая новая отличается от предыдущей. Тем не менее, спектакль выглядит завершенным, ведь он начинается и заканчивается примерно одним и тем же, благодаря чему вся коллекция «снимков» собрана в единый фотоальбом. Первая и последняя сцена — это сцена с Ником и Хелен; спектакль начинается с возвращения Ника к Хелен после отсидки в тюрьме и заканчивается тоже разговором Ника и Хелен, в котором Ник решает вернуться к ней и — к самому себе. Возможно, вся эта фантасмагория — одно большое путешествие Ника.

И все же кроме Ника в пьесе есть множество других не менее интересных персонажей. Например, одна из героинь — стриптизерша Надя — вызывает, в отличие от других, не только жалость, но и — изредка — симпатию. Надю избивает ее молодой человек, но она не может от него уйти и вечно оправдывает насильника, пытается его понять; Надя все время произносит пафосно-лирические речи о смысле жизни, свободе воли и о любви, но ее никто не слышит. Ее друг Виктор не разделяет ее взглядов, да и сам честно говорит, что «любит фигню».

«Люблю фигню», в принципе, могло бы стать лозунгом всей пьесы Равенхилла и постановки Серебренникова. За весь спектакль мне так и не удалось найти среди персонажей хоть кого-то, кто не был бы карикатурным изображением «жертвы» капитализма, любителя Макдональдса или российского гопника. Даже постоянно повторяемая Ником фраза «я просто хочу о ком-то заботиться» с самого начала звучит недостаточно искренне, скорее она выглядит наигранной данью моде быть эмпатичным и хорошим, а к концу пьесы постоянное повторение этой фразы и вовсе начинает раздражать — ведь он говорит ее постоянно, но так и не предпринимает никаких попыток изменить свою жизнь. Увы, в этой постановке нет положительных персонажей, которые бы в ходе спектакля изменились бы в лучшую сторону; единственная, кто оказался к этому ближе всего — Надя, отказавшаяся от Ника и высказавшая желание быть одной.

Благодаря ритмичной клубной музыке и свету на сцене, все происходящее становится больше похоже на угарную вечеринку в каком-нибудь подвале подпольного клуба в большом мегаполисе, а не на попытку разобраться и отрефлексировать проблемы, которые вызвало капиталистическое общество потребления. Героев «колбасит» на протяжении почти двух часов: их речь быстрая, а движения резкие. Для зрителей же это больше похоже на очередное ток-шоу или любую другую развлекательную программу, которую можно посмотреть — пережевать — и затем забыть, как будто ее не было. Несмотря на монологи героев и героинь, от жалости к которым иногда сжимается сердце, после спектакля нет чувства опустошения, грусти или усталости от такого общества.

Настоящие чувства героев будто бы теряются среди всего этого карнавала. В середине спектакля, когда Ник признается Наде в любви, а она решает промолчать и прогнать его, весь этот серьезный разговор выглядит нелепо из-за детских шапочек с заячьими ушами на героях, пародией на военную песню с белым платочком на прощание. Таких искренних и важных моментов, буквально испорченных фарсом, очень много в этом спектакле — из-за этого он кажется шуткой при всей серьезности происходящего. Возможно, в этом и был замысел режиссера: показать, как мы бежим от своей реальности с искренними и настоящими чувствами в сторону симулякров, которые дают стабильность и контроль над ситуацией, пусть и через потерю собственного «я».

«Ничто ничего не значит. Весь мир ничто. Я во вселенной одна», — наверное, эти слова Нади и есть то, от чего убегают герои спектакля, прячась за различными ширмами из ими же придуманных смыслов. Перемешанные в непонятную субстанцию мысли и чувства — фальшивые и настоящие — делают спектакль говорящим про все сразу и — одновременно не говорящим ни про что.

Преподаватель – Елена Леенсон

.