Полина Кондрякова. «Медея» Владислава Наставшева – новый взгляд на античную трагедию

Обращение режиссеров к «архаичным» текстам всегда было одной из самых популярных практик в театральном пространстве. Такой «вызов» всегда требует кардинально новых решений - несложно рассказать современную историю ее же современным языком, гораздо сложнее и интереснее, взяв за основу текст античной трагедии V века до н.э., попытаться сделать его «визуально читабельным», захватывающим и неожиданным для зрителя.

Ключевой принцип спектакля «Медея» В. Наставшева – лаконичность, отсутствие лишних деталей. Всю декорацию составляют подиум и два стула, задник – цветовая проекция, меняющаяся от сцены к сцене. Костюмы героев totalblack очень просты, а музыкальное решение представляет собой вокал двух мальчиков, поющих античные стихи, положенные на простую мелодию, написанную самим В. Наставшевым и звучащую медитативным лейтмотивом весь спектакль. Более того, достаточно масштабные сокращения претерпел и оригинальный текст Еврипида, и состав действующих лиц. Режиссер оставляет только главное, ключевое, в итоге, получая концентрированную эссенцию «Медеи», что не может не производить сильнейшего эффекта на зрителя.

Примой наставшевского спектакля стала Гуна Зариня (Медея) именно на нее обращено все внимание, не будет преувеличением, сказать, что она является главной составляющей постановки, ее центом. Спектакль становится трагедией одного героя, мужские персонажи весьма побочны, вспомогательны, на их фоне вся неистовость Медеи только усиливается. Гуна Зариня, в совершенстве владеющая пластикой, мимикой и силой голоса, показывает необузданно страстную натуру Медеи – сильной, не перед чем не останавливающейся женщины, почти тирана, на фоне «слабых», гораздо более человечных мужчин.

Спектакль во многом не вписывается в «законы жанра» драматического театра, по своему визуальному решению он ближе танцевальным перформансам или современному балету, вспомним «ThePlace» Матса Эка с Аной Лагуной и Михаилом Барышниковым в главных ролях. Все повествование «Медеи» строится на череде мизансцен – ярких визуальных «вспышек», врезающихся в память. Сменяющиеся цветовые однотонные проекции фона отражают и усиливают настроение и эмоцию каждой сцены: холодный синий с Креонтом, агрессивно красный при первом разговоре с Ясоном и смягченный розовый, оттеняющий псевдопримирение Медеи с мужем.

Трагедия Еврипида в первую очередь о страсти, о самых низких и одновременно самых сильных человеческих эмоциях – в пластике Гуны Зарини это очень точно передается через «звериность» ее движений. Актриса замирает в изломанных гипертрофированных позах, а действие начинается с крупного плана её немого вопля. В разговоре с Ясоном, ее пластика и голос буквально сбивают его с ног, создается эффект ударов, хотя оба героя сидят на стульях в разных концах подиума. Невозможно не почувствовать постоянное напряжение тела, то якобы бегущего на месте, то сидящего «в столбняке». Она набрасывается на Креонта, как коршун или двигается будто змея, в сцене с мужем и детьми она обращается в подобие черепахи, где перевернутый стул становится импровизированным панцирем, а сама Медея «окаменелостью». В спектакле создается совершенно неожиданный и особый пластический язык, очень насыщенный визуально, сильный и яркий по своему эмоциональному посылу. Удивительно, как с помощью всего лишь двух стульев актерам и режиссеру удается разнообразить и расширить диапазон жестов и поз, избежать скуки при очень ограниченном наборе вспомогательных средств.

Благородная аскетичность делает спектакль очень убедительным, чтобы показать «вечное» не обязательно прибегать к бутафории, пышным декорациям, аутентичным костюмам и маскам. Большую часть времени герои обращены к зрителю профилем и воспринимаются только их силуэты в сильных, нередко неестественных позах, освещенные в контражуре. Такой способ репрезентации персонажей создает тонкую связь между очень современной по своему языку постановкой В. Наставшева и греческой чернофигурной вазописью. Не используя приемы античного театра с его хором и масками, режиссер насыщает постановку культурными кодами, архаикой в самой ее сути, хтоническим чувством.

Квинтэссенцией этого напряжения, страсти и боли является финальная сцена спектакля. Мы не видим никакой колесницы, запряженной драконами или яркого зарева света – нет. Перед зрителем всего лишь два человека – мужчина и женщина, сидящие, сложив руки на коленях. Но в том, как они сидят, в их мимике, интонациях речи чувствуется внутренний контраст подавленного и разбитого Ясона и ехидно торжествующей Медеи. Она пребывает в равнодушном спокойствии, в то время как Ясон буквально бьется в конвульсиях. Пронзителен жест Медеи, глядя прямо в зал, она красит губы кровью собственных детей с рук мужа и начинает насвистывать мелодию-лейтмотив. Последнее, что видит зритель – это большого, но сломленного мужчину и маленькую, но очень «твердую» женщину. Этот контраст – точка в спектакле В. Наставшева, полный боли финальный аккорд трагедии.

Преподаватель – Антон Хитров