Ирина Корнеева. Карета до востребования

Премьера спектакля «Горе от ума — горе уму» в Театре на Таганке официально назначена на 30 сентября, когда Юрий Петрович Любимов будет отмечать свое 90-летие. Но уже сегодня, по сложившейся в театре традиции, его новую постановку увидят первые зрители на превью, то есть открытых репетициях Юрия Любимова грибоедовской комедии.

Накануне мы узнали, что за четыре месяца «закрытых» репетиций сменились три Чацких и в финал вышли: специально приглашенный актер израильского театра «Гешер» Игорь Миркурбанов и артист Таганки Тимур Бадалбейли. Что одну из молодых великосветских дам — Наталью Дмитриевну Горич — сыграет-станцует Илзе Лиепа. И что Юрий Любимов, дабы комедия больше соответствовала сегодняшним ритмам, основательно сократил Грибоедова и сделал из его крылатых фраз свою фирменную театральную инсценировку.

Юрий Любимов: Спектакль мы сыграем летом на Чеховском фестивале, потом в сентябре в день моего рождения. Он войдет в репертуар, а дальше все будет зависеть от публики, станет ли она его посещать. Мы живем на сборы: они помогают, если сборы хорошие, то я могу хоть какие-то премии выдавать.

А так ведь очень скудное существование. У депутатов зарплаты намного лучше, чем у артистов. Но я не жалуюсь, нет…

Российская газета: Можно объяснить, почему к своему юбилею вы выбрали именно Грибоедова?

Любимов Из-за названия — «Горе от ума — горе уму».

РГ: Которое вы подкорректировали.

Любимов: Не я, это у Грибоедова было несколько названий. Как можно уверенно сказать, которое он считал правильным? Пьеса при его жизни не исполнялась. Некоторые критики откопали, что где-то в военном гарнизоне в Ереване играли кусочки из нее. Но фактически премьера состоялась только после смерти Грибоедова. В Москве ее исполняли великие артисты Малого театра. Когда государь Николай I приехал и посмотрел спектакль, он сказал: прекрасно, это лучше, чем у нас в Петербурге. И пригласил их в Петербург…

РГ: В день юбилея вы не хотели бы сыграть Фамусова, как когда-то?

Любимов: Вряд ли это нужно. Многие устраивают нечто подобное, а когда это делают многие, мне не хочется повторяться: зачем? Это было бы шоу, а их и так уже столько в ящике! Информации никакой, все только все время друг другу что-то дарят…

РГ Один из немаловажных моментов вашего спектакля — это ритм. Чтобы его удержать, много потребовалось сделать купюр, монтажных перестановок?

Любимов: Да, и в результате мы пришли к варианту свободного монтажа. Спектакль идет час тридцать пять, а так его нужно было бы играть часа три. Пьеса по конструкции все-таки в чем-то старомодна. В Париже, где, как мне рассказывали, сделали хороший перевод, пригласили прекрасных артистов, которые следовали каждой букве, зал полуспал. И в антракте половина публики ушла.

РГ: Но у вас-то не заскучаешь, как в Париже… Если говорить о персонажах комедии, кто из ее героев вам чаще всего сейчас встречается на улице?

Любимов: Чацкий — редко. Скалозубов — полно. Молчалины — очень часто. У них своя точная философия. .. Я считаю, пикировка Чацкого с Молчалиным — центральная сцена пьесы, очень остроумно написанная. Но артисты плохо читают стихи. Странно, у меня в театре 44 года их читали. А сейчас отвыкли серьезно работать — не стремятся хорошо, кропотливо выделать роль, что всегда видно. Настали времена халтуры — в ящике, в газетах, в театрах. На скорую руку слепят антрепризы, несколько раз сыграют, соберут что-то… У меня «предприятие» серьезное: «Добрый человек из Сезуана» сорок четыре года идет, «Тартюф» — больше тридцати, «Шарашка» по «В круге первом» Солженицына — одиннадцать лет. Но традиции, которые тут были, и чтобы они не развалились, надо держать неимоверным трудом. К сожалению, театры стареют, иногда — безнадежно. Или превращаются в музейный театр и одаренные люди это сохраняют, как Малый театр. Последнее время все чаще вспоминаю горькую фразу Немировича, когда ему сказали: ну что же вы, не замечаете, что с театром-то вашим творится? Он ответил: вижу, но это неизбежно…

РГ: Что, по-вашему, в людях стало хуже: душа или язык?

Любимов: Да и то, и другое. Так что можно понять решение Чацкого: и это — родина? Я ею недоволен. Карету мне, карету!

РГ: Он вам симпатичен как человек?

Любимов: Да. И тут я не согласен с Пушкиным, которого боготворю… Мне вообще-то грех, конечно, жаловаться. Во-первых, видите, я - долгожитель, ведь уже 90 почти что. Но работать здесь очень тяжело. Дисциплина отсутствует, трудно людей просто собрать, чтобы что-то сделать: один не придет, другой проспит, третий заболеет — больничный получить ничего не стоит. ..Там жизнь для меня легче. И платят хорошо.

РГ: А это очень существенно.

Любимов: А как вы думаете?! Советские правители решили, что за границей я погибну. Но потом пригласили обратно. Раз самые высокие правители позвали, я приехал. Но если задать вопрос, раздумываю ли я теперь, зря или нет, я не сразу смогу ответить. Такой воз тянуть… И при том, что здесь люди не хотят работать.

РГ: У вас замечательная помощница в театре — жена Каталин, способная многих вдохновить энергией.

Любимов: У Кати, как у иностранки, другие представления о чистоте, о порядке. Она, правда, иногда очень нервная, но со мной, наверное, будешь нервным… Потом мне сын помогает. Он говорит на многих языках, как и Катерина. Петя воспитывался в Англии, сейчас живет больше в России. Он очень меня поддержал, когда я заболел: довели эти стервецы — свои же, артисты, когда я делал «Антигону». Трудная пьеса Софокла, требующая большой техники, у них ее нет, не умеют они владеть голосом… И я слег серьезно. Катя, Петя и доктора, которые ко мне очень хорошо относились, меня просто вытянули с того света. Я отключен был недели на три. Очнулся, ничего не понимаю: где я, чего… Заново учился ходить, действовать. Но старательно никому ничего не говорил, у нас же любят сразу начать причитать, обсуждать болезни в прессе, а я этого терпеть не могу.

РГ: У вас в «Горе от ума» в корсетах, держащих спину, ходят и мужчины, и женщины. Для внутренней дисциплины, для осанки того века?

Любимов: Это для костюма, просто для стиля.

РГ: А для души?

Любимов: А для души у нас — сам Грибоедов. Если постигнут. На сцене, конечно, стилизация, антиквариата вы не увидите. У нас прозрачные стулья, все время двигающиеся занавески, которыми создается иллюзия разных комнат. Это московский дом крупного чиновника — вроде мэра города или его заместителя. Или же дом миллиардера в центре Москвы, не на Рублевке. Нравы все узнаваемы. В «Горе от ума» они, как и в любом хорошем произведении, описаны на все времена, — поэтому-то они и становятся великими произведениями. Иногда уходя в тень, если облачка закрывают солнышко, потом опять появляясь, когда обстановка меняется. А сейчас в обществе обстановка очень похожая — прямо как в «Горе от ума»…