Елена Ковальская. Антигона

Театр на Таганке отметил сорок второй день рождения «Антигоной» — спектаклем, который Любимову еще предстоит отшлифовывать (на премьере Юрий Петрович не присутствовал, был болен), но который и сейчас напоминает экспонат из музея постановочной культуры. И стилизованная под архаичные обрядовые напевы музыка Владимира Мартынова, и само действие тут — как будто части некоего ритуала, а ритуал увлекал многих крупных режиссеров, задумывавшихся о природе театра. В хоре участвуют певцы Ансамбля Дмитрия Покровского — их «народными» голосами Любимов пользуется как отмычкой к архаическим пластам в подсознании зрителей. Хор и актеры появляются из-за вращающихся полупрозрачных створок, словно из небытия, и туда же все уйдут в финале. Костюмы и гипсовые парики, уподобляющие актеров фигурам с афинских барельефов, придумал Рустам Хамдамов, не отказавший себе в удовольствии немного поглумиться: собрать, к примеру, парик корифею хора из пивных банок или выдать фиванскому царю похожий на чепчик тряпичный шлем. Режиссер и сам иногда снижает пафос, которым пронизан весь спектакль, — за это отвечает тот самый корифей хора, этакий брутальный Фальстаф на службе у греков (на голом крепыше Романе Стабурове — только юбочка и манжеты из газеты с заголовком «Власть народу»). Но важны тут не отдельные элементы действа (из них мало что по-настоящему цепляет), а то, что все они — пение, диалоги героев, ритмические движения хора — пригнаны один к другому так, что по спектаклю впору сверять метроном. И часы: монументальная вещь Софокла утрамбована до 75 сценических минут. При этом нужно учесть, что изрядную долю текста здесь занимает библейская Песнь песней: ею Юрий Любимов усилил любовную линию, занимающую в античной трагедии далеко не главную роль. Об этом и речь.

Софокл рассказывает историю из фиванского цикла, посвященного проклятому роду царя Эдипа. После смерти Эдипа городом правит Креонт, опекун эдиповых наследников. В спектакле Юрия Любимова первые буквы их имен — Полиник, Этеокл, Исмена и Антигона — вырублены в деревянных ставнях окон и горят мрачным светом, покуда публика в кромешной тьме ищет свои места. Дети выросли, и теперь приходит их черед испытать на себе родовое проклятие. Этеокл и Полиник, оба претендуя на царский трон в Фивах, гибнут в смертельной схватке. Первый пал как защитник города, второй — как преступник: он привел под стены города врагов. Одного хоронят с почестями, другого бросают на съедение диким животным. За преступного брата заступается сестра: Антигона вопреки приказу Креонта пытается совершить над телом погребальный обряд и гибнет сама. Потому что для Антигоны есть один закон — неписаный, вечный закон рода. А для Креонта закон другой, государственный. Закон как таковой был для древних греков относительной новостью и актуальным вопросом. С тех пор многое переменилось. В оккупированной фашистами Франции свою «Антигону» написал Жан Ануй, и это была история о движении Сопротивления: Креонт выглядел маршалом Петеном, сдавшим Францию фашистской Германии, а Антигона, жестяным совочком по ночам присыпавшая брата землей, оказывалась партизанкой-голлисткой и совестью нации. Шесть лет назад в Чеховском МХАТе пьесу Ануя ставил Темур Чхеидзе, и это опять была другая история: великолепный грузинский старик — Отар Мегвинетухуцесси играл Креонта, по-отечески любящего Антигону — Марину Зудину; он приносил ее в жертву порядку и покою нации и страдал при этом, как Авраам, занесший нож над Исааком. Но сегодня этот пафос был бы неуместен. Сочувствовать Антигоне сегодня — значит, оказаться на стороне родственников террористов-смертников, которым тоже не выдают тела. Сочувствовать Креонту — быть на стороне власти, от которой с души воротит. Любимов, давно оставивший пост главного публициста российской сцены, встает над схваткой и рисует Креонта и Антигону равно неприятными людьми. Молодая Алла Трибунская и ветеран Таганки Феликс Антипов изображают одержимых резонеров, жертвой которых пал невинный, Гемон — сын Креонта и жених Антигоны, которого играет Константин Любимов. Это единственный персонаж, кому режиссер позволил говорить по-человечески, вполголоса и без нарочитой аффектации. Потому что любовь, по Любимову, тиха и слаба, хотя только она могла бы, наверно, примирить враждующих. Песнь песней с самого начала звучит контрапунктом гневным филиппикам, но катастрофа неизбежна. Героев отгораживает от сцены экран. Свет гаснет. На экране живут и двигаются только тени.