К. Ларина. Храбрый капитан?

Именно так называлась статья в Юманите, опубликованная в середине семидесятых и бережно хранимая мной до сих пор, потому что в ту пору каждое упоминание Таганки носило полулегальный, подпольный характер, почти диссидентствующий, хотя театр вполне легально стоял себе на Таганской площади, вызывающе пестрел афишами и столпотворениями у билетной кассы. Люди буквально жили у этого вожделенного окошечка, записывая номерки на ладонях и сменяя друг друга на ночное дежурство. Храбрый капитан Любимов не растерял своей мифологии и по-прежнему воспринимается нами почти как пророк, которому, как известно, в отечестве быть места не должно. Но странный парадокс — то ли времени, то ли места — в нашем отечестве Юрий Петрович занял приготовленный для него именной пьедестал, который раньше больше напоминал плаху с топорами, Лобное место для публичной порки. Обида на власть не стала обидой на страну. Он вернулся в распростертые объятья родного коллектива, но нацеловавшись и приглядевшись, театр и режиссер друг о друга отшатнулись и шатание это происходит до сих пор, изредка меняя амплитуду — от вялых перепалок до скандальных взаимных разоблачений. Кто кого предал — то ли Учитель учеников, то ли ученики Учителя — понять дано уже не нам, а потомкам, хотя навряд ли история гнусного деления бывших соратников станет частью Всемирной Истории. Она даже на историю Театра на Таганке не тянет по уровню мелочного бесстыдства, коим страдали обе стороны. Но факт есть факт — в одном здании пытаются ужиться два усеченных содружества -, их творческое соревнование нередко доходит до абсурда, когда на обеих площадках идут два спектакля с одним названием памяти погибшего друга — Владимира Высоцкого, когда в одном театре проходят коммунистические тусовки, а в другом — демократические посиделки. При всей своей кажущейся приземленности Юрий Любимов все равно живет отдельной жизнью. Он с той же благосклонностью принимает нынешние правительственные награды и прочие золотые маски, как когда-то принимал ордена в коробочках. Он так же плюет на критиков и театроведов, с упорством идиота настаивающих на творческом кризисе, а то и полном абзаце некогда великого режиссера. С журналистами разговаривает на своем языке, уважительно предполагая в них интеллектуально равного себе собеседника. Хотя иногда любит устраивать публичные высечки на тему как были баранами, так ими и остаетесь. С властью не расшаркивается, но и не дебоширит как раньше. Власть любит посещать его премьеры и дни рожденья, но расписываться на стенах легендарного кабинета никто ей не предлагает — масштаб не тот. Они делают вид, что не замечают легкого презрения со стороны седовласого хулигана. Звездная труппа его постепенно рассосалась, предпочитая сольные проекты когда-то витающему здесь духу восторженного коллективизма. Впрочем, новые юные дарования с тем же энтузиазмом водят звонкие хороводы вокруг живой легенды и не сетуют на собственную безымянность. Пока. Гулливер же предпочитает общаться с себе подобными — потому его близкими друзьями и постоянными собеседниками давно стали Федор Михайлович, Александр Сергеевич, Николай Васильевич, Михаил Афанасьевич да вот еще подтянулся Александр Исаевич. В этой компании он чувствует себя комфортно и уверенно — эти не сдадут и не швырнут табуреткой в спину.