Дарья Мартыненко. Древнегреческая трагедия Еврипида «Медея» в минималистичной постановке Владислава Наставшева

Латвийский режиссер Владислав Наставшев поставил «Медею» в 2013 году на сцене Гоголь-центра, а через три года — в Рижском театре имени Михаила Чехова. Он взял за основу самую древнюю письменную версию мифа — трагедию Еврипида — и вычленил из нее самое важное с точки зрения чувств главной героини. Спектакль передал отчаяние обманутой женщины, которая одновременно и несчастна, и одержима местью. Роль Медеи исполнила известная латвийская актриса Гуна Зариня.

Наставшев сделал постановку крайне минималистичной. В ней всего шесть персонажей: Медея, ее муж Ясон, отец его невесты Креонт, Вестник и сыновья Медеи и Ясона. Мальчики также заменяют хор коринфских женщин. Они поют отрывки из пролога «Медеи» в переводе Бродского. Высокие детские голоса рассказывают историю о Золотом руне, колдовских хитростях матери и измене отца. И в их исполнении эти события звучат еще трагичнее. Но прежде чем начать повествование, они обрисовывают горе матери: «То не птицы бездомной крик заглушен листвой, / то несчастной колхидской царицы слышен истошный вой… Той семьи уж нет. Ей пришел конец. / Лег в чужую постель детей отец, / чтоб их мать наполняла воплем пустой дворец». А в это время Гуна Зариня, сидящая в профиль, изображает отчаяние Медеи, но без лишних звуков и слез. Ее страдания выражаются в пластике и безмолвном, но пробирающем крике, в котором лишь иногда прорываются возгласы. Ее прическа, макияж, движения и крики указывают на сходство Медеи с древнегреческими сиренами — женщинами-птицами, которые своим сладостным пением заманивали и топили мореплавателей. Этот мифологический сюжет включает хитрый план мести колхидской царицы: под видом смирения и благодарности отравить невесту мужа своим подарком.

Все актеры одеты в простую черную одежду. В спектакле почти нет декораций. Перед зрителями — лишь черный квадратный помост, два стула и однотонный фон, цвет которого меняется в зависимости от эмоций героев. Он становится ярко-красным дважды: когда Медея напоминает Ясону о колдовских злодеяниях против своей семьи и друзей, которые она совершила ради него, и когда колхидская царица убивает своих детей. Так красный цвет символизирует кровь на руках Медеи: старую и новую.

Колдовство Медеи Наставшев показывает с помощью пластики. Она словно управляет стулом, на котором сидит Ясон, флажками в руках Вестника. Ей достаточно надеть на себя пеплос и диадему, чтобы они стали отравленными, и просто прикоснуться к детям, чтобы убить их. Да и та легкость, с которой Медея перемещается по сцене, извивается на стуле, делает ее какой-то «другой», по сравнению с остальными персонажами, — неземной и волшебной.

На протяжении всего спектакля главенствует одна мизансцена: два стула стоят друг напротив друга. Справа сидит Медея, слева — то сыновья, то Ясон, то Креонт. Этот прием Наставшев позаимствовал у перформера Марины Абрамович и использовал в древнегреческой трагедии не случайно. Это отсылка к античным картинам и вазам, на которых фигуры изображали в профиль. В конце постановки Медея поворачивает стулья уже лицом в зал. Она самодовольно говорит с убитым горем Ясоном, торжествует, что принесла изменнику-мужу столько боли, но не хочет больше смотреть на него. Убив детей, Медея словно освобождается от связи с мужем, и наконец чувствует себя независимой. Словно успокаивается и умиротворенно улыбается, потому что больше не с кем бороться и некому мстить.

Кровь на руках Ясона говорит о том, что он сам виноват в гибели детей, невесты и ее отца. Здесь режиссер словно занимает позицию Медеи. Он изображает уже не того блистательного аргонавта, который приехал за Золотым руном, а старика, у которого больше ничего не осталось и который под чарами жены даже не может подняться с пола. Последние слова Ясона превращаются в безмолвный плач. И такая концовка возвращает зрителя к началу постановки. Ясон и Медея словно меняются местами. Она в прямом смысле подкрашивает губы кровью, которую пролила, и насвистывает мелодию, которую уже никогда не споют ее сыновья.

Постановка у Наставшева получилась лаконичной, но именно такая форма не отвлекает от главного — трагедии женщины, готовой убить своих детей ради мести.

Преподаватель - Елена Леенсон