Хэл Пайпер. Удивительно, что эта пьеса идет в Москве

The Baltimore Sun, 4 июля 1977

Москва. “Мастер и Маргарита” в московском Театре на Таганке – это скорее реверанс Булгакову, чем театральное представление. Сатира на сталинское время и пороки советского общества заканчивается верой автора в то, что “все будет правильно, на этом построен мир”. Актеры возвращаются на затемненную сцену с портретами Булгакова, русского писателя, прославившегося в 1920-х, запрещенного усилившейся цензурой в 1930-х и посмертно реабилитированного в послесталинскую Оттепель. 

Зажигаются газовые огни, и сцена озаряется благоговейным сиянием.

Актеры на поклоне не улыбаются, аплодисменты приглушенные, вдумчивые, продолжительные. А некоторые в зале демонстративно не аплодируют вовсе.

Спектакль, который в другой стране стал бы лишь очередным громким и язвительным упреком обществу, в Москве оказался крупным культурным событием. В основе государственного контроля в Советском Союзе лежит идея, что искусство должно иметь социально-политическую направленность, поэтому все новаторское, все, что расходится с установками партии, обращает на себя всеобщее внимание. 

Из всех видов искусства кино привлекает западных художников-новаторов больше всего. Кино позволяет преодолеть физические границы, увековечить многомерную, осязаемую реальность. 

По причине прямо противоположной театр является самым живым искусством в Советском Союзе. Театр позволяет выйти за рамки постоянной фиксации, сказать что-то жестом или интонацией – менее уловимыми для цензоров.

Мэтр советского театра – Юрий Любимов, директор Московского театра на Таганке. Его творчество – это гораздо больше, чем утвержденный цензурой сценарий.

Любимов смотрит на жизнь – и, в частности, на проблему нравственного выбора, который она заставляет нас делать, – как бы извне, со стороны, исследуя ее вместе со зрителем.

В “Мастере и Маргарите” один из героев с гордостью сообщает дьяволу, что в Советском Союзе “атеизм никого не удивляет”. Когда он произносит эти слова, в зале зажигается свет, заставляя зрителей задуматься над этим заявлением.

Позже дьявол объясняет, что прибыл в Москву посмотреть, изменились ли люди. Когда Булгаков писал эту книгу 40 лет назад, речь, несомненно, шла о плодах революции 1917 года, которая должна была привести к созданию нового общества и “нового советского человека”. 

“Изменились ли эти горожане внутренне?”, – торжественно вопрошает Сатана, и в зале снова зажигается свет, а дьявольская свита внимательно разглядывает зрителей.

Затем Сатана освобождает “мастера” – правдивого писателя, помещенного в психиатрическую лечебницу за книгу о Понтии Пилате. Чтобы мастер мог закончить свой труд, Сатана возвращает ему рукопись романа, которую тот ранее в отчаянии сжег.

У Булгакова этот момент почти проходной, шуточный фокус с участием черной магии. Любимов же превращает его в кульминационную сцену спектакля: гигантский маятник перед сценой начинает бешено раскачиваться, Сатана кричит: "Рукописи не горят", – разбрасывая по сцене страницы машинописного текста.

В каждом из этих эпизодов драматургическое мастерство режиссера значительно расширяет границы сценария.

Большинство самых известных спектаклей Любимова поставлены не по пьесам. Если же это пьесы, Любимов позволяет себе вольности, как, например, заставить Гамлета произнести монолог "Быть или не быть" дважды – "с разных точек зрения", по словам режиссера.

Он адаптировал для постановок на сцене романы, такие как “Мастер и Маргарита”, повести и поэзию. Композиция из стихов Пушкина – одна из самых популярных его постановок. 

Готовя спектакль, Любимов собирает и редактирует материал, затем ставит его на сцене, обходясь минимумом реквизита, который помогает раскрыть идеи режиссера.

В спектакле “Обмен” по повести Юрия Трифонова на авансцене натянута бельевая веревка, на которой висит фотография мужчины. Действие начинается с ссоры между родственниками мужа из-за того, что его жена неосмотрительно перевесила фотографию отца супруга из гостиной.

По мере того, как развивается этот конфликт поколений, Любимов время от времени подсвечивает фотографию, чтобы заострить внимание на той или иной реплике или показать неоднозначность сказанного.

Таким образом, театр Любимова в высшей степени новаторский, сюжет для него имеет второстепенное значение. Это “режиссерский театр”, в отличие от “актерского” или “литературного театра”.

Разговор с Юрием Любимовым – это такое же театральное действо, как и его спектакли. Говорится гораздо больше, чем способна отразить стенограмма. Разнообразие сценических эффектов, звонкие музыкальные аккорды и игру света Любимов переводит на язык взглядов, ухмылок и жестов. 

Сложно ли было получить разрешение на постановку "Мастера и Маргариты" с ее религиозной символикой, колкостями в адрес бюрократии и цензуры  и появлением на сцене обнаженного тела?

"Я планировал сделать ее к 10-летию нашего театра в 1974 году", – ответил режиссер. "Прошло три года, прежде чем она была согласована". На последних словах он вскинул руку вверх, указывая на потолок–местоположение предполагаемого начальства. 

Несмотря на рост его международной славыи то, что Любимов давно известен своими  смелыми постановками, московская интеллигенция была удивлена, что он вообще получил разрешение.

Любимов ездил ставить оперы на Запад, а в следующем году планирует руководить постановкой в Сан-Франциско. 

Некоторые циничные московские интеллектуалы считают, что спектакли Любимова, которые играются два-три раза в месяц в крошечном, на 650 мест Театре на Таганке, наделяют Советский Союз незаслуженной репутацией свободной страны, в то время как обычным советским театралам они почти недоступны.

Но с “Мастером и Маргаритой” все не так гладко. Рецензия в “Правде”, подписанная “Н. Потаповым”, критикует режиссерское прочтение как “вульгарное” и, как ни странно, слишком близкое к оригиналу.

Потапов писал, что неоспоримый сатирический талант Булгакова был испорчен его "ограниченным взглядом". Вместо того, чтобы осовременить изначальный сюжет, перенести место действия из 1930-х годов в 1970-е, Любимов оставляет авторские рамки.

"Я просто поставил спектакль", – сказал Любимов, ухмыляясь с дьявольской невинностью. – "Я воспринял рецензию в “Правде” как комплимент. Я готов следовать за такими мастерами", как Булгаков. Он не сделал акцента на слове "мастер", но по контексту это было понятно.

Любимов достал черновик хвалебной рецензии на “Мастера и Маргариту”, которую должны были напечатать в “Литературной газете”. Она была уничтожена, когда на Любимова напали в "Правде" (в спектакле Левий Матвей говорит Понтию Пилату: "Трусость – самый тяжкий порок").

Но кто-то прислал Любимову черновик. Его глаза сияли. 

"Рукописи не горят", – произнес он.

Перевод с английского языка Марии Литвиновой, студентки ОП «Филология» НИУ ВШЭ. Руководитель — Серафима Маньковская