Художественный совет Театра на Таганке обсуждает спектакль «Владимир Высоцкий». Стенограмма от 15 июля 1981 года

Выступают:
Булат Шалвович Окуджава — поэт
Александр Абрамович Аникст — литературовед, театровед
Борис Андреевич Можаев — писатель
Сергей Петрович Капица — физик
Михаил Павлович Еремин — филолог
Константин Рудницкий (Лев Лазаревич Рудницкий) — театровед, театральный критик
Майя Иосифовна Туровская — театральный и кинокритик
Белла Ахмадулина — поэт
Татьяна Израилевна Бачелис — театровед, киновед
Михаил Яковлевич Маров — астроном, астрофизик
Юрий Петрович Любимов — главный режиссер театра

Ю. П. Любимов. Для начала разговора я могу сказать, что — и говорю вам это прямо — я действительно сегодня вместе с вами и нашими актерами смотрел вещь первый раз. Так получилось. Я нарочно прогнал весь спектакль целиком сегодня, не посмотрев раньше, потому что все это трудно. Человек умер. Дистанция, если можно так говорить, со дня его смерти, короткая. Мне интересны ваши советы в смысле отбора песен и стихов — как все это вы — строилось.

Я понимаю, что надо сокращать, чувствую провисы, длинноты, сбой темпа. Поэтому я сейчас с вами на равных. Был момент, когда актеры просто устали, разошлись музыкально и от этого скисли. Начали они хорошо, потом был сбой. Но, очевидно, здесь есть порок в монтаже материала.

Прошу вас высказать свое мнение.

Б. Ш. Окуджава — поэт. Мне было бы интересней говорить в обстановке официальной и сказать в пользу вечера слова, может быть, горькие, в какой-то степени острые. Но так как здесь другая обстановка...

Любимов. Не волнуйтесь. Все это очень и вполне официально, потому что положение на сегодня такое, что мне предложили это провести у себя дома, на квартире. Зачем же скрывать распоряжение начальства.

Окуджава. На меня поэтическое представление произвело большое впечатление. Меня это очень взволновало. Но я не могу сказать, что вещь несколько растянута. Начинается какое-то повторение, наступает момент, когда что-то нужно убрать. 

Высоцкий — это крупное явление в нашей культуре. Он достоин не только такого спектакля, а каких-то слов и действий более значительных, и этому придет свое время. Замечательно, что вы первыми это сказали и сделали. Мы еще до конца не познали это явление и не знаем, как его квалифицировать до конца, полностью.

Самое важное тут для меня вот что. Существуют два взгляда на вещи. Если отталкиваться от поговорки «Не выносить сор из избы» (одни считают, что не нужно его выносить), то я придерживаюсь другой точки зрения: я считаю, что нужно выносить больше и как можно раньше, потому что если сора накопится очень много, тогда придется силой захватывать чужую избу, потому что жить в своей будет невозможно.

Я думаю, что Высоцкий относится к той категории людей, истинных патриотов, людей такого толка, которые считают, что нужно избу от сора очищать. Он был личностью страдающей. Мы живем в современном обществе, но грандиозное количество несовершенств не позволяет о них молчать — о них нужно говорить. Я думаю, что истинность и патриотизм заключаются в этом.

Недавно один крупный деятель культуры, говоря о наших с ним делах, сказал, что ваш спектакль не воспитывает борцов. Вот такая претензия. А я сказал, что нужно воспитывать не борцов, а людей, любящих Родину, и тогда из них получатся замечательные борцы в трудную минуту, а если воспитывать борцов, то получатся автоматы, и неизвестно, в кого они будут стрелять.

Я думаю, что Высоцкий имел совершенно точный прицел, и то, что он делал, и будет продолжать делать, это самое лучшее в наше время, в нашей культуре.

Вам виднее по ходу работы, что нужно сделать, чтобы довести спектакль. Какие-то части сократить, снять, потому что они повторяют друг друга.

Любимов. Что именно Вам бросилось в глаза в смысле повтора, растянутости, повторения?

Окуджава. Начало меня захватило, напряжение все усиливалось, не помню до какого момента, потому что был захвачен эмоционально. А потом в середине наступил какой-то провал. Во второй половине, очевидно, нужно сократить, потому что уже все ясно, его устами все сказано, и началось повторение.

Но конкретно мне сейчас говорить трудно. Я не специалист и мне трудно сказать, в каком именно месте нужно бы сократить или убрать. Я очень эмоционально все слушал и смотрел, не записывал, не делал конкретных заметок.

Вот и все. Низкий поклон и большое спасибо.

А. А. Аникст — литературовед, театровед. Я думаю, что не буду оригинален, сказав, что спектакль всех, кто его видел сегодня, глубоко взволновал. Этот спектакль является, в сущности говоря, выполнением долга театра перед одним из своих главных работников, главных создателей этого театра. Но значение этого спектакля гораздо больше. Все увидели год тому назад то, что даже не предполагали в такой степени — что Высоцкий стал поэтом масс, поэтом народа. И спектакль, который создал театр, является как бы данью этому всеобщему интересу и, скажу больше, любви, которую в широчайших кругах вызвали песни и поэзия Высоцкого. Театр подготовлен к такой работе своими предшествующими поэтическими спектаклями. Это не первый спектакль такого жанра. Но в данном случае речь шла о том, чтобы создать спектакль о поэте-песеннике.

Мне кажется, что в целом спектакль получился в высокой степени удачным. Прежде всего, в нем со всей явностью встает вся значительность содержания песенной поэзии Высоцкого. Мы видим, что это был поэт очень четкий в жизни, захватывающий в орбиту своего творчества те явления, которые считались как бы недостаточно поэтичными, а он поднял их на достойную высоту поэзии и значения. Он был художник жизни, художник правды. Он был поэт, который ставил большой, может быть, самый большой – нравственный вопрос нашего времени. И мы слышали, с какой силой звучит этот вопрос в его стихах. Мы слышали даже больше. Мы знаем, какой совет он дал всей своей жизнью и всем своим творчеством на этот вопрос.

Это спектакль о человеческом благородстве, о мужестве, о способности человека говорить правду всегда, каковы ни были обстоятельства. Это спектакль о той победе, которую одержал Высоцкий. Но вместе с тем мы чувствовали и знаем, какую огромную цену он заплатил за эту победу, какие страдания, муки, трудности он переживал как поэт. Все это получило замечательно воплощение в спектакле.

И еще одна сторона этого создания Любимова заключается в том, что творчество Высоцкого, как показал этот спектакль, крупных нравственных вопросов, ставит вопрос философский, вечный, всех нас глубоко волнующий — вопрос жизни и смерти. Это особое впечатление, которое создает постановка, созданная Юрием Петровичем Любимовым и коллективом театра.

Нас просили, мы сами достаточно опытные люди и зрители, видеть при всех огромных достоинствах этой постановки недоработки, недостатки и сказать о них сегодня. Прежде всего я скажу о том, что текст не всегда четко и ясно был слышен. Хотелось бы, чтобы каждое слово Высоцкого до нас доходило. Оно иногда пропадало: то дикция актеров была нечетка, то говорили тихо, то наоборот — слишком громко. Нужно поработать над тем, чтобы ни одно слово Высоцкого не пропало.

Что касается музыкальной стороны спектакля, здесь тоже увлечение звуком и ритмом иногда приводило к тому, что мы не слышали песню в целом. Над этим тоже надо поработать. Я присоединяюсь к мнению Булата Окуджавы, что кое-что нужно сократить. Сейчас по общему впечатлению трудно сказать: «Уберите эту песню, уберите ту», но чувствуется, что некоторые стороны творчества Высоцкого можно представить двумя-тремя песнями, но не пятью — это будет перебор.

Хочется, чтобы театр поработал над тем, чтобы сделать более компактным, более четким по своей выразительности, и когда это будет доведено до такого положения, которого заслуживает тема, нет сомнения в том, что этот спектакль будет иметь широкий успех, получит большой резонанс. Потому что пока Высоцкий не издан, не воссоздан, не представлен. У многих однобокое представление о нем, а здесь дана глубокая и широкая картина творчества этого замечательного представителя нашей художественной культуры. 

Я поздравляю театр с тем, что он решился на создание такого спектакля. Я глубоко уверен, что при всех трудностях, которые могут быть на пути утверждения спектакля, он все-таки получит путевку в жизнь. Этого заслуживает прежде всего сам Высоцкий, и этого заслуживает та большая, трудная работа, которую Юрий Петрович провел с коллективом.

Б. А. Можаев — писатель. Главное уже сказано. Повторяться не хочу. Нужно сказать, что спектакль есть, спектакль удался, и спектакль уже теперь, при первой его демонстрации, как говорится, в сыром виде, обладает необыкновенно мощной эмоциональной силой воздействия. Я был буквально ошеломлен первыми сценами и сидел в необыкновенном напряжении вплоть до военных сцен, в которых это напряжение меня несколько отпустило и даже показалось, что это сцены несколько проигрывают. Так сильна сцена «мир вашему дому», а стихи и чисто демонстрационная сторона (правда, об этом сейчас говорить трудно, по свежему эмоциональному восприятию) требует более компактной подтяжки к самой песне, эмоциональному заряду песни, ко всему, что связано с войной, что отражено песней Высоцкого, не бывшего на войне, но жившего в обществе, которое ее пережило. И, как всегда бывает, мы переживаем своих родителей, дети — нас; это сцепление времени проходит через души поколений, отражается в них, и порой бывает так, что человек не участвовал в войне, но оказался более сильно изобразившим и прочувствовавшим ее, чем те, кто были участниками войны. Такие явления в нашей литературе были. Наверное, они будут повторяться. В этом плане песни Высоцкого о войне звучат сильно и впечатляюще.

Хочется сказать о том, что в этом спектакле, очень мощном, эмоционально насыщенном, глубоком — конечно это почин, это дань уважения и любви, но в этом спектакле в полный голос впервые в таком обрамлении, хорошо оркестрованном спектакле в полную меру заговорил Высоцкий. И мы, так много слышавшие его песен, читавшие его стихи, в такой мощной концентрации вдруг почувствовали силу поэта, его необыкновенную многостороннюю творческую деятельность, охватывающую удивительно многие явления нашей жизни.

Конечно, крупный поэт — это прежде всего судьба! И здесь видна судьба. Судьба поэта определяет в конечном итоге все: и его удивительный почерк, его глаза, его взгляд, отражение времени своего через эту судьбу, своего поколения и даже традиции, которые он перенял и передал дальше. Поразительно!

Традиционные образы русской поэзии, связанные с понятием родины, святы для всех нас, они зазвучали необыкновенно свежо в таких песнях, как о доме, колее, о конях. И голос его поколения вдруг ожил, зазвучал со всей напряженностью, поразительной юношеской виноватостью за то, в чем он невинен и в чем бессилен принять участие, чтобы исправить, направить в другое русло. Эта боль от бессилия и в то же время желание раскрыть душу и сердце свое, чтобы помочь избавиться от определенных наших недостатков, этот голос его поколения очень точно и сильно звучит в этом спектакле.

В этом спектакле сильно и мощно звучит тема Родины, и все несчастья, которые приходится переживать, естественны, бояться говорить об этом нечего, потому что люди, говорящие об этом, желают сделать только доброе. Болевые моменты нашего бытия, недостатки, как мы привыкли говорить в нашей обыденности, читаем в прессе, печати, требуют, заставляют нас говорить о них только с одной целью: чтобы исправить, избавиться от того, от чего следует избавиться, сделать то, что следует сделать для этого. В этом смысле спектакль, в котором так горячо, так страстно звучит живой голос Высоцкого, несет необыкновенно мощный, гражданский заряд. Это надо только приветствовать.

Судьба поэта выразилась в спектакле в его архитектонике, в построении, в последней, захватывающей душу ноте. Чувствуешь, что все еще близко, что смерть еще стоит за порогом, что душа наша занывает от боли, сердце замирает. От этого спектакль еще сильнее действует на наши души.

Здесь уже говорили, что нужно что-то сократить. Я думаю, что Юрий Петрович это чувствует сам. Есть некоторые связующие места между песнями, их можно подсократить; есть какие-то детали, связки, которые требуют уплотнения. А так — спектакль чрезвычайно сильный, этим спектаклем мы должны гордиться, должны благодарить Юрия Петровича за то, что нам была предоставлена возможность его посмотреть. Высокое вам спасибо.

С. П. Капица — физик. После того, что сказано, трудно что-либо существенное добавить. На меня произвело глубокое впечатление то, что мы все сегодня здесь увидели. Сложность того, чтобы сказать какие-то слова, заключается еще и в многообразии явления, с которым мы имеем дело. Высоцкий поразительно разнообразный и большой поэт и художник. И сейчас действительно, как здесь было сказано, еще недостаточна дистанция, с которой мы можем рассматривать это явление. И может быть слова, которые сказаны об объеме спектакля, связаны с тем, что хотелось бы взять многое. По сути дела, аранжируя творчество Высоцкого, вы были подчинены величине дарования, и здесь требуется критический подход к тому, что должно остаться. Но я вполне доверяю тому, что вы можете сказать основное, главное.

Самое важное — морально-этические проблемы, которые Высоцкий поднял, выразил с такой полной силой. И это то, что представляется особенно ценным.

То, что он сам не пережил войны, но коснулся ее в своем творчестве, это важно, но представляется мне в спектакле наименее выразительной частью из того, что мы видели, из тех песен, которые я знаю, хотя не являюсь знатоком его песен. Но он не мог, естественно, пройти мимо темы войны, или стороной, он как бы переосмыслил ее, пропустил через себя.

Теперь об одной теме, которая получилась у вас крепко — о теме смерти. Получилось так, что Высоцкий перед своей кончиной — поэты России кончают свою жизнь рано, и в этом смысле Высоцкий разделил судьбу многих — о смерти ясно и выразительно пел. Было это предвидением, предчувствованием, острым чувством трагического — я не знаю, но, если говорить о сущности темы, мне представляется, не это существенно в моральной заповеди, которую мы сегодня услышали.

Смерть вообще — это очень сложное явление, и я не хочу впадать сейчас в рассуждение об этом. Мне кажется, что для нас важен Высоцкий как живой художник, и сегодня мы слышали его не как певца, которые всегда были на Руси, самостийно своим творчеством существовавшие, которого уже нет, а как певца сегодняшнего дня.

Я видел сегодня судьбу певца!

Громадное вам спасибо за то, что вы сделали. Дай бог, чтобы этот спектакль жил и нес слово Высоцкого. Это нам так дорого сейчас!

М. П. Еремин — филолог. Я хотел было с места после вашей реплики, Юрий Петрович, что вам предложено поставить это на квартире, спросить кое о чем… Сейчас передо мной хорошо говорил Капица, и все само собой разумеется: спектакль удался, Высоцкий был человеком, достойным увековечения его на сцене. Год прошел с тех пор, как его похоронили, а несколько лет прошло с тех пор, когда наиболее чутким людям было совершенно ясно, что это явление не только всерусского масштаба, а поскольку всерусского, значит, и мирового. А те, кто не задавался этим вопросом, они просто страдали, плакали над песнями, слушали. И мы сейчас все, как провинившиеся ученики себя чувствуем…

Юрий Петрович, те, которые порекомендовали вам сделать это у себя на квартире, вспомнили бы, что на Мойке 19 января 1837 года тоже случилось нечто необыкновенное, не предусмотренное начальством! Да, нужно отойти на расстояние, как говорил Борис Андреевич — большое видится на расстоянии. Но эти стотысячные толпы вовсе не нуждались в этом отходе, а просто шли проститься и этим голосовали за поэта! Я думаю, что этот спектакль не просто долг перед театром, перед светлой страдающей личностью Высоцкого. Это трагедия, и надо играть это как трагедию, как они играют. Тон взят правильный.

Я считаю, что в финале звучит тема смерти совершенно закономерно. Без этого нет Высоцкого и нет спектакля. С этой точки зрения — тут я перейду на деловой тон — я думаю, что спектакль тематически не ощущается резко с момента, когда вы погружаетесь в быт, когда идет сугубо приблатненная часть. Сильные первые такты начала спектакля, интересная средняя часть середины и, и завершение — высокая патетическая нота. Я думаю, что в середине здорово поет Антипов про заграницу, Бангладеш и т. д. — это великолепно, но может быть, здесь пойти на некоторое ужимание…

Любимов. Вы, наверное, мало за границу ездили, иначе поняли бы полнее смысл.

Можаев. Это пошел уже Зощенко нашего времени, это тот быт естественен…

Еремин. Да, но Зощенко не успел впрямую сказать о своей трагедии, а Высоцкий успел. Я не против этого, я высказываю свое мнение, что в середине спектакля, когда идет некоторое бытовое понижение, может быть, тут и посмотреть внимательней. Это мое личное мнение и только. И еще одно маленькое замечание. Может быть, в песне о баньке не надо бы Золотухину подпевать.

Можаев. Наоборот. Хорошо. Они вместе пели часто, и в кино хорошо подпевали.

Любимов. А я думаю, что Золотухин даже мало подпевал. Он даже не сказал фразу: «Мы часто пели вдвоем».

Еремин. В заключение можно сказать, что это прекрасный спектакль, потрясший нас. Чудно говорить, но спектакль нас действительно потрясает. Вот уж где нужна некоторая дистанция, хотя и не нужно говорить: завтра, послезавтра, сегодня! Спектакль пойдет.

Можаев. Ничего такого нет, что нужно было бы вытягивать.

Еремин. Да, спектакль полный.

К. Рудницкий — театровед, театральный критик. Откладывать это дело нельзя, потому что с Высоцким происходит очень странный феномен. Мне кажется, что такого никогда еще в истории не было. Сейчас Высоцкий, без преувеличения, самый популярный в народе современный поэт. Нет никакого достойного имени, которое могло бы быть в этом смысле с его именем сопоставлено. И в то же время это поэт еще не изданный. Это поэт-певец, пластинки которого очень немногочисленны, и далеко не лучшие его вещи фирма «Мелодия» издает.

Я благодарен — начну с простой вещи — вашему театру и спектаклю за то, что многие тексты Высоцкого, хотя мне казалось, что я его хорошо знаю, я услышал впервые. Например, совершенно гениальное стихотворение про сон, по-моему, одно из редких замечательных стихотворений, прозвучавшее в этом спектакле.

Мне кажется, что театр делает в высшей степени важное дело, именно Таганка — родина Высоцкого, его земля, — важнейшее дело, пытаясь преодолеть этот нелепый разрыв между жизнью поэта в народе, на всех магнитофонных лентах, сколько их есть в этой стране, и отсутствием поэта в официальном признании и обращении. Это противоестественно, глупо! И то, что Таганка пытается этот разрыв преодолеть, ей всегда зачтется, потому, что не надо быть пророком, чтобы предсказать имени Высоцкого великое будущее — он войдет в плеяду крупнейших поэтов нашего времени. То, что театр сделал, сделано отлично. Многое поражало меня, как часто поражает на Таганке, своей смелостью. Меня восхитили такие моменты фамильярности, в лучшем смысле этого слова, когда Высоцкому подпевают, перепевают, говорят: «Давай сам…» — это прекрасно, потому что от этого возникает чувство родственности, близости к герою нашего спектакля.

Вы ни разу не показали его портрет, показали шаловливую куклу, но его портрет как бы витает в спектакле и его живое дыхание составляет главное в вашей работе.

Как правильно говорил Можаев, судьба поэта — это суть поэта, и, говоря о его судьбе, вы раскрываете его суть.

Я не согласен с тем, что слишком сильно звучит тема смерти. Может быть, всенародная популярность Высоцкого так и объясняется, что не в последние годы, а всю жизнь он смело подходил к этому мотиву, и тема смерти звучит в поэзии Высоцкого навязчиво не в последние годы, а почти всю его короткую поэтическую жизнь. Мне кажется, что ощущение излишнего нагнетания этой темы возникает не потому, что сама эта тема не важная. Без этой темы спектакля нет. Он посвящается памяти Высоцкого. Речь идет не только о поэте, но и о его смерти. Поэтому без этого разговора быть не может. Но есть какие-то законы восприятия, которые на нынешнем этапе спектакля нарушаются, и в конце Высоцкий своим собственным голосом столько раз выходит на такую душераздирающую коду, что перенести это не хватает сил. Я не знаю, что здесь рекомендовать.

Среди достоинств спектакля мне хотелось сказать о том, что от двух очень важных пластов театр правильно отказался. Правильно отказался от всей высокогорной поэзии Высоцкого, она кажется мне драгоценной в поэзии, и правильно не ввели в спектакль тексты, звучащие с пластинок.

Я думаю, что может быть, не кончать спектакль на слишком хорошо известной песне о конях, может быть, кончить песней «Охота на волков».

Я понимаю, что когда мы, критики, даем советы, мы оказываемся частенько в положении дураков, которым половину не показывают, половину не договаривают, и мы смешновато можем выглядеть. Но все же еще скажу.

В конце где-то надо просто подумать о том, какой силы удар наносится восприятию зрителей и в какой степени этот удар всякий раз производит впечатление удара.

Еще. Говоря о недостатках, я согласен с Можаевым по поводу военной темы. Мне кажется, что в этом фрагменте спектакля как раз начинается то самое провисание, о котором Булат Окуджава говорил, что не знает, где оно начинается. Мне кажется, что именно здесь. Тут мне показалось громоздко, не очень красиво, в то время, как очень многое у вас в спектакле потрясающе просто, грандиозно и красиво. Некоторые вещи решены просто великолепно.

И последнее. Хотя вы, Юрий Петрович, ругали актеров, что они разошлись с музыкой, потеряли тон и темп, все возможно, но мне хотелось поблагодарить труппу за воодушевление, с которым они работали сегодня. Чувствовался в каждом заряд, громадной силы эмоциональности.

На сцене вибрирует все время торжественная тема и настроение, это передается залу, и, будем надеяться, что будет передаваться не только этой, сегодняшней аудитории.

М. И. Туровская — театральный и кинокритик. Несколько деловых слов. Не буду повторять явную всем мысль о крайней необходимости этого спектакля для всех, потому что существует действительно явный для нас тотальный разрыв между Высоцким, как он существует в стране на магнитных пленках, и скудно существующим на пластинках. Это есть некий нонсенс, который спектакль заполнил, и кому, как не Таганке, это было сделать! Совершенная необходимость спектакля, следовательно, не вызывает сомнений.

Хочу сказать о том, что мы много раз видим на Таганке, когда приходим в момент, когда спектакль существует еще в полуразобранном виде, что-то еще не слажено, что-то еще не звучит, а потом приходит магический момент, когда все выстраивается и спектакль идет по возрастающей. Мне кажется, что в данном случае здесь все существует в потенции, спектакль структурирован для меня совершенно ясно и четко, и в нем происходит процесс нарастания. Он существует в русле того, что делала Таганка раньше, и возвращение к этому после того, как Таганка раньше, и возвращение к этому после того, как Таганка занялась несколько другим, очень приятно.

Спектакль делается на ряде циклов, как это было и в поэзии Высоцкого, и эти циклы составляют эпизоды. Мне кажется, если сокращать, то речь идет не о том, чтобы выбрасывать тот или иной комплекс или цикл из спектакля. Я не могу сказать, что для меня начинается спад там, где идет тема военная. Действительно, есть какая-то растянутость, но это связано с самой поэзией Высоцкого. Здесь можно что-то сделать. А сокращение должно быть сделано внутри каждого цикла, комплекса. Мы знаем, что Высоцкий писал циклами. Происходит проворот внутри каждого цикла. Вы выбрали цикл, а потом снова и снова повторяете, в то время, как нужно выбрать ударные и лучшие вещи в каждом цикле.

Начало смотрится легко, потому что это начало спектакля, это первые блатные песни. И это необходимо. Дальше, когда начинается круговращение во второй половине спектакля, они воспринимаются труднее. Поэтому отбор нужно проводить в каждом цикле, отбирая самое ударное и лучшее.

Прием с Гамлетом мне кажется удачным и интересным, и голос Высоцкого, когда он читает монолог, это прекрасно, потому что это вторгается в ткань поэзии. Но сам этот прием растянут. Вы возвращаетесь каждый раз к нему, в то время, как он должен быть сделан отчетливо, как бы на пуантах, приподнято, возвышенно, а не каждый раз возвращением, довольно настойчивым.

О дозировке знакомого и незнакомого. Для меня, как для человека, слышавшего много, здесь все равно много незнакомого, много интересного, информативного, как теперь модно говорить. Дозировка между тем, что зритель знает, что уже привычно, популярно, и новым — это существенная вещь для спектакля. Вещи популярные должны быть в определенной дозе. Закон восприятия таков, что не всегда приятно слышать новое. Поэтому этот закон дозировки должен быть очень выверен. Дайте знакомое, а дальше идет новое. Я не развиваю эту мысль, говорю очень общо, но думаю, что это понятно.

Почему спектакль идет по нарастающей? Потому что он идет от знакомого к незнакомому. От того раннего блатного Высоцкого через бытового Высоцкого, которого мы знаем, к тому новому Высоцкому, который открывается для зрителя.

Он не был сатириком обличающим, он был человеком, который искал в себе самом и находил все эти внутренние противоречия, весь трагизм существующего для себя.

Тема смерти не может не быть, потому что она присутствовала у Высоцкого, как у всех…

Любимов. К сожалению, не у всех. Некоторые думают, что они бессмертны.

Туровская. У поэта это даже тема судьбинности.

Любимов. У нас считается даже неприличным видеть себя в этом смысле, думают, что бессмертны, и часто ведут себя очень странно, если не сказать безобразно. Если бы думали о смерти больше, думаю, что многих безобразий не было бы. Такие вопросы необходимо ставить, мне кажется.

Туровская. Может быть, эту тему тоже на пуантах нужно провести, она в последнем эпизоде несколько опустилась. Нужно начать это несколько раньше, как предчувствие. В конце внутреннее ощущение, внутренняя жизнь трагична, показана по-настоящему у незримого Высоцкого. Это замечательно, это то, что делает тон спектаклю.

Прав Капица, который сказал, что много финалов. Много раз есть ощущение, когда вы выходите на мощную заключительную коду. Я понимаю, что это трудно, но здесь повторение.

Любимов. Это не мы, это он, он все время поет как в последний раз. 

Туровская. И все равно, он ушел от этого не совсем, не так, что перестал на это откликаться. Если это ужатие сделать, стройней выстроить каждый эпизод, будет стройнее цикличность, которой сейчас не видно из-за многочисленности повторов. Все это будет красиво и спектакль будет таким, каким должен быть.

Б. А. Ахмадулина — поэт. У меня благодарности больше, чем отчетливого художественного мнения. Мы все вам безмерно признательны за доблестный поступок в отношении Володи, вообще в отношении Высоцкого.

Сразу недостатки лиц, которые вам дают советы ставить это дома, отвлекают от недостатков спектакля, и понимаешь, что недостатки спектакля гораздо менее уязвимы, чем недостатки соответствующих инстанций в их реагировании.

Во время спектакля зритель невольно подвергается, если можно так выразиться, слишком сильным переживаниям, которые не всегда в степени своего воздействия зависят от художественного способа причинить страдания, потому что в данном случае велика сама мука памяти о Володе.

Мне иногда не хватало только голоса Высоцкого. Его обаяние велико, что хотелось, чтобы театр больше соответствовал самовольной собственной сильной художественной идее.

Не могу согласиться с тем, что много «Гамлета», я ждала больше в подтекстовой части. Я помню ваши первые рассуждения и мне понравилось ваше соотнесение с Гамлетом, потому что от Шекспира вообще ничего кроме хорошего взять нельзя.

Иногда мне казалось, что ваше собственное режиссерское умение и желание что-то сделать просто уступает место Володе, который действует на человеческие чувства сам, и невольно хотелось просить вас, чтобы ваша самовольная, личная энергия, то, что на вашей сцене нас всегда так терзает, проявилось. Иногда кажется, что создается своеобразная обстановка некоего курорта для зрителя, бездействия, Володя сам что-то делает, и это вас освобождает от собственного сильного проявления. Хотя очень благородно со стороны труппы так все отдать Володе, ничего не взять себе. Это скромно, доблестно и хорошо. Но все-таки я думаю, нет, вы бы никого не смутили, если бы рядом с Высоцким, с Володиным участием было театральное, режиссерское решение проблемы, которую ваш театр нам предлагает.

Пробелы явные в спектакле есть. Мне показалось, много необязательных мест. Не потому, что их нужно устранить. Но иногда мне казалось, что это можно чем-то заменить другим. Я пылкий обожатель Филатова, но думаю, что, может быть, необязательна сцена с Филатовым. И другим вещи казались необязательными.

Главное в том, что жизнь, смерть и поэзия прежде всего! Это должно быть остро ранящей сутью.

В общем остается пожелать Вам терпения и мужества в Ваших невзгодах.

Т. М. Бачелис — театровед, киновед. Я хочу вернуться к высокой оценке спектакля потому, что театр сделал психологически эмоционально почти что-то невозможное, потому что боль, которую испытал народ, все мы по отношению к смерти Высоцкого, это страшно. Жизнь его была трудной и он сумел себя на эту дыбу трудностей поднять. Это театр передает, это потрясение.

Я не согласна с тем, что надо сокращать за счет так называемых блатных песен. Это сделано с удивительным вкусом, чувством меры, без малейшего смакования, сентиментальности. Это по-настоящему изящно и соответствует строгости внутренней эмоциональности спектакля. А здесь перегнуть палку можно было бы как угодно. Тут сказалось и воля Юрия Петровича, и тот душевный накал, с которым делается спектакль в общем.

Я присоединяюсь к тем, кто говорил, что военный эпизод очень важен в поэзии Высоцкого, недооценивать его нельзя, театрально он сделан невыразительно. Игры с конструкцией в данном эпизоде, изобразительных претензий, брезентовых полотен здесь не должно быть. Нужно освободить их от игры стихии, отобрать абсолютно необходимое, с точки зрения театра, и тогда сохранится то, чем война Высоцкого была — ударом.

Что я сократила бы без сожаления — небольшой, но ненужный эпизод с цыганским гаданьем. Его нужно убрать без всяких сожалений. Здесь нет ничего интересного ни в текстах, ни в театральном отношении. Это интермедия, которая выпадает из общей композиции спектакля, она стилистически не подходит к сквозной мысли спектакля — погиб принц, Гамлет. Это драгоценнейшая вещь, я в прошлом году так это и восприняла. Эту цыганскую, несколько глуповатую сцену — выбросить не сожалея.

Я не помню песню, обращенную к молодости. Тут звучит хор женских голосенков весьма неважно. Я урезала бы эту песню.

Женская драматическая фигура Демидовой, за которой я специально следила чисто профессионально, фигура трагедии пластически даже, когда она с зонтиком приплясывает, и ноги ее почти тонут в тени планшета, это очень здорово. Я ничего бы не убирала из того, что касается пластики Демидовой, чтения ею стихов и т. д.

Всего жаль, но от чего-то нужно отказаться. Но только не перегибайте палку.

Трагедия требует душевной силы от зрителя, облегчать ношу нельзя!

М. Я. Маров — астроном, астрофизик. Я хочу высказать впечатление человека, который профессионально занимается астрофизикой, а не профессионально — искусством.

Я хотел бы высказать чувство большого восхищения от увиденного. Мне кажется, что мы в настоящее время переживаем несоответствие, о котором здесь говорилось, между всенародным признанием, которое получило творчество Высоцкого, и тем очень немногочисленным количеством доступных народу его произведений, которые до сих пор ходят главным образом в магнитофонных лентах.

Мне кажется, что спектакль Юрий Петровича решает, прежде всего, основную задачу: может довести до сознания не только широких масс, а людей, от которых зависит ликвидировать это несоответствие, что творчество Высоцкого несет в себе заряд высочайшей гражданственности.

Спектакль убеждает в том, что это чувство не равнодушного человека, не злопыхателя, как иногда пытаются представить, а гражданина, патриота своей страны.

Я хотел сделать замечание, что цыганская сцена вряд ли что-то добавляет к творчеству Высоцкого и звучит некоторым диссонансом.

Я тоже не нашел убежденности в военных сценах. Я несколько старше. Ровесники Высоцкого всегда осознают для себя талант Высоцкого еще в том, что сумел, не будучи участником войны, преломить емко военную пору в своем сознании, в своей душе. И мальчишки, слушая Высоцкого, его боль по поводу того периода, понимают, сопереживают. И то, что это недостаточно убедительно прозвучало в спектакле, мне показалось обидным.

Мне посчастливилось быть на одном из последних концертов Высоцкого, который проходил на физфаке в г. Жуковском в феврале месяце. Отвечая на многочисленные записки, он упомянул, что в настоящее время работает над спектаклем по своим песням и стихам. Может быть, целесообразно об этом упомянуть в спектакле. Мне кажется, что это лишний раз высветило бы направленность творчества Высоцкого последних лет.

Спасибо за доставленное наслаждение. 

Любимов. Благодарю вас. Мы подумаем, что можно сделать.

Благодарю всех, кто принимал участие в сегодняшнем разговоре. Чуткое отношение чувствовалось по спектаклю. Люди принесли нам свои написанные работы о Володе, свои глубокие соображения, очень свежие, пронизанные большим добром. Помогли нам его друзья своими архивами. За все это большое спасибо.

Спектакль этот нужен прежде всего всему самому театру, чтобы через него понять многое. Он сам себя корит своей поэзией, этими сильными покаянными стихами. Это мы хотели передать.

Сегодня первый раз актеры, я и вы видели полностью работу. И актеры тоже почувствовали длинноты и провисы, почувствовали, где они.

Относительно военного цикла надо подумать, сделать его более четким и глубоким, хотя мне кажется, сам ход из дорожного дневника Володи правильный. Начало стихов, которые читает Золотухин, это именно из дорожного дневника.

У него — богатый архив, есть интересная проза. Это явление поразительное, и поэтому не случайно возник спектакль.

Это явление необыкновенное, что сотни тысяч людей по велению души, по зову сердца, а не по указанию и призыву, не по чьим-то словам, пришли почтить память поэта, проститься с ним. Это есть признание поэта и возведение его в ранг народного. Поэтому товарищи, которые так отрицательно, недружелюбно относятся, судьбою будут глубоко наказаны за свое ханжество.

Из архива Юрия и Каталин Любимовых