Леонид Никитинский. Встреча с героем (после спектакля «ЖИВОЙ»)

«… Взывай, если есть отвечающий тебе, - говорят библейскому Иову. Из-за скверности характера, наверное, мне кажется, что взывать надо и к безответному.

Зов меньшего преодолевает глухонемоту большего. Бог создал человека, но именно человек создает отношение к себе со стороны создателя. Прототипом этой политики является сама цивилизация как шаткий баланс между Божиим и сатанинским».

Алексей Васильев, водомерщик, поселок Ципикан, Бурятия

Дорога

С человеком из Ципикана мы переписываемся уже несколько лет. Из этой переписки вырастало ощущение, что я говорю с кем-то, далеко превосходящим мою весовую категорию. В письмах человека из Ципикана мысли ворочались, как валуны, из которых он сооружал, то и дело ошибаясь и все переиначивал, что-то не совсем понятное, но безусловно необходимое человечеству. Поэтому он представлялся мне заочно не то титаном, не то роденовским мыслителем или, в крайнем случае, бородатой марксовой башкой, высеченной из камня в Охотном ряду, и в первый момент нашей встречи я был даже отчасти разочарован.

Жена его Галя отвезла меня по тропинке к месту водомерения, которым он как раз и был временно занят, на мотоцикле. Алексей Васильевич, редко встречающий гостей в своем медвежьем углу, растерялся и обрадовался одновременно, хлопотливый и искренний, как ребенок. Лицо же у него оказалось все какое-то соломенное, как на картинках изображают веселых и незлых леших: не шерстяное, но все топорщащееся какими-то выцветшими от долгого употребления щетками – бороды, бровей, с румпалем обгорелого носа впереди немодных очков.

Из Москвы я вез ему в подарок книги и резиновые болотные сапоги. В одном из давних писем человек из Ципикана обмолвился (вовсе не в порядке просьбы или жалобы, а поясняя какую-то очередную мысль свою), что правый сапог он латал еще до перестройки, когда в природе существовал резиновый клей, а левый уже после, поэтому заплату пришлось приторачивать к голенищу нитками, вода затекает, а вода в речке Ципикане, где он ее меряет, холодиющая, аж сил нет терпеть.

Несколько лет эти сапоги пролежали у меня на балконе из-за разных событий, срывавших нашу встречу («Господь все предусмотрел, только занятости вашей не учел», - укорил он как-то меня насмешливо и метко), и так же долго, трудно добирались мы до Ципикана с телепрограммой «Взгляд». Из-за нелетной погоды лишние сутки бездельничали в аэропорту Улан-Уде. Долетев затем до Багдарина, деревянной столицы Баунтовского района Бурятии, полдня потратили на зряшное ожидание попутки, затем на поиски и найм хозяина вездехода Андрюхи, каковой Андрюха, штурмуя, словно на танке, на своем «Урале» мелкие каменистые речки и сопочные таежные перевалы, часа за четыре домчал нас до места назначения, с тем чтобы назавтра чуть свет утрясти в кузове обратно в аэропорт. Бестолково все вышло, но на съемки в антуражах у нас еще оставался предзакатный вечер, а собственно на разговор – ночь.

(Описанием маршрута до Ципикана я также надеюсь отбить охоту у тех, кто соберется поглазеть на ципиканского философа. Он же не марсианин и не с неба свалился.)

Автобиография

Знакомство началось с отклика Алексея Васильева на мою заметку «об интеллигентах и прачках» еще в «Комсомолке». Что-то необыкновенное, гриновское, слышалось в обратном адресе на конверте: Ципикан. С другой стороны, я был всерьез заинтересован его предложением «объединить демократов и коммунистов так, чтобы недостатки одних стали общей проблемой, а достоинства других – общим же достоянием. (Попутно: писано четыре года назад водомерщиком из таежного поселка, а мы в Государственной Думе только-только до этого, кажется, начинаем доезжать.) <…> cказано, в частности, что «пришло время паритетного объединения не в меру идейной головы с бестолково веселой задницей…». Я ответил ему в том смысле, что рад знакомству, надеюсь на продолжение, но только чтобы он не валял ваньку под какого-то водомерщика, а не забыл, рассказывая о себе, сообщить, какой университет оканчивал, прежде чем отшельничать в тайге. На это он ответил краткой автобиографией, которую я и привожу ниже:

«Университетов никаких я не кончал, если не считать того, что долго в огонь глядел и водку пил в интеллигентной компании – с геологами, которых шокировал отрицанием социалистической собственности. Видел, какая у них золотая техника и как варварски они с ней обращаются: чужая пила гвоздей не боится. Сам охотничал, промышлял соболем. А у нас принято было отстегивать пару-другую соболишек начальству. Да я бы и не против, но как-то все это по-хамски делалось, неэстетично.

И сподобил меня Бог пойти в Баунтовский райком КПСС правду искать. Вот тут-то и выпучил глаза: во дворе Ленин в полный рост, в коридоре – Ленин уполовиненный, в кабинете над головой у начальника тоже Ленин – усмехается, как будто надо мной, дураком. А начальник – скотина и хам, жизни меня стал учить, прогнал под конец. Завелся я на них тогда сильно, а уберегла меня от греха одна лишь конструктивная мысль: если их, б…, стрелять, всех положить не успею, ружьишка-то путевого нет. А вот если взять и описать все это…»

Так Алексей Васильев засел за многостраничный трактат и закончил его под названием «Мой враг – сатана» (Ленина имея в виду). И повез его в Москву. Спасло его то обстоятельство, что трактор, на котором переправлялись через Ципикан, посредине заглох – они с мужиками сидели на кабине и разговаривали: ты куда, да ты зачем? «А я, - говорит Васильев, - в Москву трактат везу против Ленина, чтобы люди правду поняли». Мужики ему: «Да ты чего, Лех! Ты погоди в Москву-то, вон у нас за речкой ссыльный профессор живет, украинский националист, ты бы ему хоть сначала показал».

Шел примерно 1986 год. Ссыльный, фамилия которого запомнилась Васильеву как Свиристюк, отнесся к сочинению с пониманием, сутки проспорили, а потом он вынес человеку из Ципикана свой вердикт: «Ничего нового тут нет, по семь лет вы получите. На-ка вот тебе...э.. - профессор потянулся и стащил с полки первую попавшуюся книжку, которая оказалась Гегелем. - Поди-ка почитай...» - И поехал Леха Васильев обратно через Ципикан — реку читать Гегеля. До этого он, правда, три года сидел в шестом классе за неумение освоиться с орфографией: в его упрямую башку никак не входило, зачем надо писать «вода», а не «вада». Попутно: разобравшись, что русский язык, как и вообще человеческий, является живой материей, а следовательно, все в нем существенно, бывший третьегодник освоил его легко и сегодня пишет исключительно грамотно.

Но еще прежде, чем это постичь, человек из Ципикана улегся с Гегелем под березой и не только сразу прочел его от корки до корки, но и все совершенно понял, потому что все ему там показалось очень умно. Затем последовали Маркс, Энгельс, Ленин, которые нашлись в ципиканской библиотеке, а также Библия, которую он выучил едва не назубок, найдя в ней очень много ума, того самого, который согласно Екклезиасту, означает и «много печали». Он выписал в Ципикан все философские журналы и читал их там, приводя в бешенство совсем не злую вообще-то жену… <…> Стало не хватать денег на курево: вот и «печаль» Екклезиаста.

По приснопамятной статье 190-1, трактовавшей о «распространении заведомо ложных сведений, порочащих советский строй, за наскок на багдаринского партийного мандарина он был подвержен муторным дурацким допросам и психиатрической экспертизе и все-таки чуть было не сел. Спасли перестройка и скорая отмена упомянутой статьи. Однако, проштудировав гору литературы, Алексей Васильевич сделался как он сам утверждает, коммунистом и даже ленинцем, кого он давеча хотел перестрелять.

Знак тождества тут можно поставить, конечно, только условно в порядке озадаченности парадоксом: встречал я много верных ленинцев, которые от прежнего идола открестились — кто более, а кто менее искренне и достойно, но впервые в лице человека из Ципикана увидел такого, который начав с определения Ленина сатаной, пришел к уважению к нему (не в смысле преступления большевиков, которые не отрицаются, но в смысле «прорыва» в области человеческого духа):

«Ленин нам холоден и противен непонятностью своего замысла. Так же и соболь крутится перед приманкой: капкана он не понимает и боится его не более, чем вообще странного предмета. Пугает же его бесплатность пищи. В таком виде она противоестественна в тайге. Представьте, до чего обидно люди вляпались на врожденном недоверии к добру». Это из письма. В бестолковом же ночном разговоре с человеком из Ципикана мы столковались на предложенном им сравнении Ленина с коровой, которая по недопониманию, но естественным образом кое-что сделала не там.

Переписка с коммунистами

Обзаведшись пишущей машинкой, человек из Ципикана затеял переписку с множеством оппонентов различных ветвей, большинство из которых, впрочем, не очень-то ему отвечает. На всякий случай машинописные копии этих писем он высылал и в мой адрес, поэтому я считаю себя вправе их цитировать. Начнем с коммунистов, с которыми у него сложились самые непростые отношения, хотя однажды, в 90-м году, он даже был делегатом от Бурятии какого-то их нелепого съезда в Ленинграде, где и сам, должно быть, выглядел не менее нелепо.

Краснознаменное упорство

<…>Когда коммунист трясет пальму, добиваясь от нее, положим банана, пальма трясет коммуниста, добиваясь от него расширения понимания. Это и есть параллельный процесс, не вникая в который нельзя понять смысл трудовой деятельности. Он не в обретении банана или власти, а в моральном и интеллектуальном возрастании бестолково упорствующего. У нас сроду все знают всё и даже больше. Россия умирает именно от этого. Горькое лекарство — в значительном потреблении неприятного чужого сознания, в рачительном отношении к нему.

Я не знаю миротворца более могучего, чем Маркс. Но Маркс без Христа — краснознаменное фуфло. Видимо, прав Кант, «человек хочет мира, но природа лучше знает, что для него хорошо, и она хочет разбора». Форму разборки определяют российские привычки.

На президентских выборах 1991 года человек из Ципикана голосовал за генерала Макарова. А вот что он пишет Макарову…

«Механизм ловушки прост. Головой кивнуть на первичность материи ничего не стоит. И если есть тень надежды на выгоду…, голова тут же часто-часто кивает. «Материалист» готов! В том тоже смысле, что человек пропал: продал душу дьяволу. Дело в том, что дальше потонет. Оборвана цепь отрицания. Идеалист другой. Стоя на голове, ему удобнее, естественнее, к Богу ближе. Что сделаешь, ты - такой, а он — вона какой! И как не старался, не могу прийти к окончательному решению: все-таки курица из яйца или яйцо из курицы? От чего дешевле отказаться в случае чего? Видимо, одно без другого не бывает. Материализм без идеализма околевает».

Еще одна цитата, на этот раз из письма руководителю русского национального собора генералу Стерлигову:

«Нам скучноваты немецкая рациональность, французская безобидная живость. Нам бы впотьмах с сатаной встретиться и морду ему набить. Вот охота. Отвагу, проклятую, девать некуда. К этой склонности русского человека относиться надо с юмором, но и не без серьезности.

Теория и практика говорят: не философы помогут решать наши жизненные проблемы, но генералы, прислушивающиеся к философии. Вместе с тем, одна из каверз, устроенных в этом мире Богом, состоит в том, что разумный человек может оставаться лишь в состоянии оппозиции к власти».

<…> он повторяет хрестоматийную ошибку Платона, не только утверждавшего примерно то же самое теоретически, но и попытавшегося на практике, на старости лет предприняв рискованное путешествие морем в Сиракузы, «вылепить» образец философствующего правителя из тирана Дионисия. Как известно, ничего, кроме дворцовых пакостей, чуть не стоивших жизни самому философу, из этого не вышло.

Однако человек из Ципикана сам себя сразу же ловит, замечая, что разумным (вменяемым) во взбаламученной России может оставаться лишь лидер в оппозиции. Он пытается загодя оформить философствующего, князя из нынешнего оппозиционера. Но старая Платонова ошибка поджидает его и настигнет: увы, он делает ставку на людей, рвущихся к власти, для которых его миролюбивая, объединяющая философия, быть может, еще менее приемлема, чем для тех, кто уже, хоть бы шатаясь, но у власти.

Это Стерлигову-то о любви к «другому», это Макашову-то, зовущего матюгом фашиствующего люмпена на кровавое дело <…>?

Вряд ли Алексей Васильевич верит в чудо, просто пытается использовать последний шанс спасти мир.

Переписка с христианами

В ночном разговоре с человеком из Ципикиана мы опять уперлись в опостылевший основной вопрос философии. Я сказал, что, хотя у меня недостанет мужества или самоуверенности назвать себя верующим человеком, материализм и атеизм в особенности мне противны как унижающие человеческое достоинство. Ответ человека из Ципикана показался мне удивительным: «Наверное, действительно так: сначала было Слово. Но материализм остается наиболее верным способом разгадывания замысла Божия. Он в самом своем замысле является рассмотрением деталей евангельской мысли. Это такое философское ноу-хау»…

А теперь очень важное письмо к Папе Иоанну Павлу II:

“Умоляю Вас помочь социализму в России. Видит Бог, от вероломно навязанного ей капитализма она не может не взорваться. Прошу помочь не восстановлению «социализма», а его бесхитростным росткам…»

Горбачеву досталась страна, фактически безумная, лишенная самосознания. Перед ним было два пути: лечить русскую голову или отрезать ее вовсе, пригласив распоряжаться голову заокеанскую, хорошо работающую. Он выбрал второе. И мир, худо-бедно искавший путей к миру, соблазнен поиском путей к его новому переделу. Наши «горячие точки» - это гангрена целого»…

Это и другие письма Папе (такая же последняя надежда спасти мир, как и письма генералу Макашову) человек из Ципикана пытался переправить с помощью переводчиков статей Кароля Войтылы в русских журналах — двух католичек, живущих в России. Отдельная переписка, в которую человек из Ципикана ввязался с этими высокоинтеллигентными дамами, заслуживает отдельного интереса:

«Похоже, что многоумный член древнего «политбюро» нашел политически нецелесообразным экстремистское упорство богохульствующего Иова и предложил товарищам подработать… Такая версия впоследствии спровоцировала безумие атеизма. Между тем книга Иова, как и Библия вообще, - принципиально не политика, а философия. Дерзкий Иов лишь по воле древнего бюрократа падает перед Богом ниц, но для него это уже не истинный Бог. По воле чиновника Иов отступил не перед Богом — перед сатаной.

С материалистами человек из Ципикана разговаривает как материалист, с верующими — как верующий. Наверное, это импульс деликатности, которая в высшей степени ему присуща, но он так увлекается, что мне кажется, в эти моменты сам становится истинно верующим, может быть, в большей степени, чем его собеседницы. Однако они имели, по-видимому, неосторожность в одном из своих ответов обидеть человека из Ципикана необдуманной фразой, вроде: «Вот если бы вы были из нашей Церкви...» Он потерял деликатность от боли и возопил зычно и неистово, как Иов:

«Кнут материи день и ночь нежит мое сознание. Бог же почему-то мешает живущим в оранжереях видеть наиболее существенное. Вам тяжело смотреть, как легко я с ним обращаюсь? Возникает ощущение какого-то непредвиденного поражения. Так? <…>

У прежних комиссаров моя бедность (классовость) тоже воспринималась бы как нечто обязывающее. У нынешних — наоборот: мои сомнительные умствования вызывают главный вопрос: кто такой? Сразу следует главный ответ: никто, водомерщик, без образования, графоман…. Суду все ясно: раз никто, то и не понимает ничего. И это у них в подкорке, это отношение не зависит от сознания коммунистов, оно, напротив, определяет его. Но ваше многим ли лучше? Диалог нужен с инакомыслящими. В этом и грех: учите, не желая учиться. Побойтесь Бога!»

«Как пойдут дети и как пойдет скот...»

Человек из Ципикана не пишет тем, кого он называет демократами. Видимо, он считает бессмысленным разговаривать с власть имущими, как с глухонемыми.

«Умные думают, дураки хлебают придуманное. Тяготы любого облюбованного для нас интеллигенцией «изма» она сама не несет. Но Божий суд вершится не на уровне высокообразованного рассудка, а на уровне невежественных чувств того тандема: если работяги почувствуют, что интеллигенция не выдает на гора свой уголь, она снова будет вырублена под корень — вся. Вся наша творческая интеллигенция — толпа Моисеев, а мы мечемся по пустыне…

Преследование коммунистами Флоренского, Вавилова и прочих великих лишь периферия преступления. Эпицентр — изгнание из жизни мыслящего сознание обыкновенных, ничем не примечательных людей. Это говорит один из самых придавленных. Я безропотно несу свой крест, получая при этом право смиренно напомнить вам: вы не имеете морального права мыслить без меня».

Да, именно так. Никакие интеллигенты, интеллектуалы, высоколобые, яйцеголовые не имеют права мыслить, не включая в этот процесс каждое человеческое существо. И человек из Ципикана при всей его несомненной интеллектуальной неординарности — действительно один из «придавленных», он располагает правом творить от их имени. Из Ципикана изнанка жизни видна, конечно, лучше, чем из Москвы. Алексей Васильевич не очень любит писать о себе, но иногда его прорывает, и вот она, его жизнь, в его же собственных лирических зарисовках.

«Дождь идет, кошенина мокнет, репка вспухает, сено опять унесет. Сын пьяный на сломанном мотоцикле уперся куда-то, вторые сутки нет. На этом фоне все ваши бестселлеры особенно достают.

Не умеющим жить приходится освобождать помещение для более жизнеспособных. Измученная жена чувствует это и в такие моменты особенно зло ненавидит мою «культуру». Я за журнал — она в истерику:

- Тля, чаю не напасешься, полеживает тут!

Это мирное ворчание. Виноват, без чаю не могу. Третий день ем нелегально — не кормит. Она права, конечно. Итак, противоречие: доброта жены моей. Которая дура дурой. Она настолько верует, что и не оформляет свою веру словом. Слова «Бог», «Церковь» не вызывают у нее даже усмешки. Настолько непоколебимая вера не нуждается в подпорках из софизмов: что «Бог» - за словом что? Так в «Боге» Бог или в бабе?»

<…>

Человек из Ципикана «животом», как он сам объясняет, ненавидит перестройку, Горбачева и нынешнее правительство числит предателями Отечества, полагает иногда (разговаривая со стерлиговыми), что все это затеяно с какими-то провокационными целями то ли передела власти, то ли ее передачи ЦРУ.

Мне кажется, мы принимаем за результат видимость результата, какой-то промежуточный этап внутреннего пищеварения истории, сам процесс которого действительно не выглядит красиво. Настоящий духовный итог духовного порыва перестройки еще не успел реализоваться. Мы оказались живущими с нравственными понятиями как бы в исторической нравственной паузе. Ведающий нравственным Бог сделал вид, что деликатно отвернулся от России, чтобы дать свершиться этому процессу пищеварения истории.

«Библию писали снайперы самого существенного: «Я пойду медленно, как пойдут дети и как пойдет скот». Что понимал Иаков, отказавшийся спешить за братом на пир? Мудрость — в чувстве жизни, а не в разумении ее. Нет-нет, стремление к добру выдающихся людей чаще всего приносит только зло. Быть или не быть добру, решают те дети и тот скот, за которым побрел опоздавший на пир Иаков.

То есть надо идти. Но медленно, как идет скот. Не для того, чтобы быть им, а для того, чтобы братья наши не были скотами, ибо без них и мы не будем людьми».

Я надеюсь, что телезрители во «Взгляде» услышат (передача должна пойти где-то в сентябре), как сам человек из Ципикана цитирует это место из Библии: Бытие, глава 33. И ведь это всегда, всю жизнь там было написано.

Скорость движения армии не может быть быстрее скорости движения обоза с ранеными. Иначе эта армия — фашистская, к какой бы цели она сломя голову ни неслась. Экономически это, конечно, гораздо сложнее, требует расчетов оптимального темпа, понукания отстающих, а философски так: «Как пойдут дети и как пойдет скот».

***

Найдутся московские снобы, которые увидят в человеке из Ципикана шукшинского чудика, изобретателя философского на этот раз велосипеда. Его философию, в жизни причудливую, как собор Василия Блаженного, можно классифицировать в скучных, но привычных терминах: так, Васильев является как мертвая бабочка на иголке под стеклом релятивистом, агностиком и, по-видимому, христианским социалистом. И все его вопросы давным-давно поставлены и, может быть, для кого-то (совсем уж тупого) даже решены — ну хоть в той же книге Иова.

Хоть бы и так. Можно разглядывать его как «чудика», как анекдот, на которые столь щедра российская действительность. Но мне кажется, человек из Ципикана все же заслуживает оценки в ином масштабе. Многие ли из нас взваливали на себя тяжкий крест осмысления вечных вопросов бытия, добра и зла, не по книжке, а лично? Ах, зачем? Не знаю. Наверное, затем, как объясняет Екклезиаст, что «это трудное занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем».

Алексей Васильевич работает водомерщиком, конечно, только по совместительству. Главная работа человека из Ципикана называется даже менее мудряще, чем «водомерщик», - мыслитель. И ее он делает добросовестно…