Валерия Новодворская. Стансы к чаадаевым

Кто сказал, что Сократ был грек? Юрий Любимов, как заповедал этот философ-передвижник, подвергает все сомнению, в том числе и этот постулат. На сцене нет декораций: один прозрачный воздух, главная деталь эллинского ландшафта. И на нем повисли гроздья плодов, которые можно собрать в не очень-то фруктовой и ягодной Элладе: оливки, хурма, виноград, апельсины. И кажется, что это не панно, а просто колеблемые ветром ветки.

На сцене — рисунок с греческой амфоры: сухой коричнево-белый тон, терракота, обожженная глина, люди в туниках или хитонах, без особенной привязки к моде V века до нашей эры. Они двигаются ритуально, в одной плоскости (эллины не знали в своем искусстве перспективы). Но изображена на этой жизни-амфоре тусовка. Причем не эллинская — русская. «Вся соль из глаз, вся кровь из ран — со скатерти — на половицу». Прямо по Марине Цветаевой, которая много писала об Элладе, да такое, чего сами эллины о себе не знали. И не чувствовали, не переживали, не тратили, а оставили нам в наследство, как жемчужину в раковине.

Но ведь жемчужина критического разума, рефлексии, интеллигентности и свободомыслия произросла из раковины Эллады, из этой солнечной гражданской свободы, из этого изящного героизма, из этого непринужденного диалога на равных с богами, из этой танцующей теперь на сцене Театра на Таганке дионисийско-вакханской стихии, потому что человеческая мысль — это искусство, это поэзия, это опьяняющий ритм вольности, это грозное и веселое море, чье биение ощущается в Элладе во всем.

Сократ опьянял своих слушателей и сподвижников не вином, не любовью — свободой. На сцене — тусовка. Демократия — всегда тусовка. Нет одного тирана, есть душная, повседневная, бесплотная, круговая тирания толпы, охлоса, большинства. Есть страшное оружие коллектива против одиночки, против личности: остракизм. Когда толпа тупо пишет на глиняных черепках имя того, кого она ненавидит или боится. Имя того, кому она завидует. Имя того, кто выше ее. Имя Сократа, Алкивиада, Анаксагора.

Сократ по законам «афинской полиции» — часть тусовки. И эта тусовка его убьет. Вообще Сократ не соответствовал «эллинской мечте» и афинской «национальной идее». А в исполнении Феликса Антипова — актера, несомненно, великого, не меньше Качалова и Москвина (да и играет он в спектаклях не Станиславского, а Ю. Любимова, о чем каждый актер может только мечтать) — Сократ похож, скорее, на шукшинских «чудиков»: растерянных, неустроенных идеалистов, не пекущихся «о мирском», жаждущих «мысль разрешить». Таким он и был: не Аполлон, не Дионис, а лупоглазый, неуклюжий, некрасивый, застенчивый. Типичный русский интеллигент конца XIX века: бедный, нестяжатель, не от мира сего, и жена некрасивая и сварливая, и дом неуютный, и денег мало, а семью надо кормить… Чеховская ситуация. Но не чеховский герой. Сократ жил не зря, он делал дело: учил людей мыслить, страдать, сомневаться. Стукач Мелет донес в ареопаг, да и другие сексоты тоже не молчали.

В Афинах был самый прогрессивный суд, наша хрустальная мечта: суд присяжных. Присяжными были все граждане Афин, они бросали в урну (кувшин) черные и белые черепки. Черных оказалось больше.

В Афинах появился первый в мире интеллигент. И должен был там же, на месте, и умереть. Отныне так и поведется: интеллигент будет ненавидим толпой, и толпа будет травить его, пока не прикончит. Власть и толпа как, Сцилла и Харибда, а между ними — интеллигент, распятый на Голгофе или афинской агоре. Сократ не умел заработать себе на приличную жизнь, он был беден, и спартанский полководец Лисандр, «оккупант», оказывал ему гуманитарную помощь.

Отныне власть всегда будет подкармливать интеллигенцию в расчете на взаимность, ибо без поэтов, писателей и мудрецов некому ее, власть, проконсультировать, обучить хорошим манерам, воспеть или одернуть, развлечь, устроить ей комфортабельный быт и подсказать, как справиться с экономикой и управлением. Да и иностранным правителям нечего будет показать. А интеллигенция будет неблагодарной, хотя власть не пожалеет для нее ни улыбок, ни похлопываний по плечу, ни путевок в санатории и пансионаты, ни золоченых мундиров, ни пенсий, ни орденов, ни почетных званий. Камер-юнкер Пушкин будет писать «в стол» крамолу, и кое-что пойдет в самиздат; почтенный и респектабельный чиновник Салтыков-Щедрин пригвоздит к позорному столбу государство, которому служил, в сказках и «Истории одного города»; блестящий офицер Петр Чаадаев скажет всю правду про свою страну и свой народ. Андрей Синявский и Юлий Даниэль опубликуют на Западе довольно жуткие рассказы; декабристы и вовсе пойдут делать государственный переворот. Как не понять возмущенного Николая Павловича: «Господи, чего же им еще недоставало!»

Интеллигенция будет неблагодарной, и свободы ей не хватит никогда. «Между страстью калечащей и бессмертной мечтой, между частью и Вечностью — выбирай, выбор твой» (М. Цветаева).

Отныне интеллигенция будет испытывать стыд за других, мучиться скорбями и пороками человечества и станет подвергать все сомнению, ничего не принимая на веру. Сократ отказался ехать в Спарту с благодетелем-царем, потому что в Лакедемоне он не смог бы шляться по базарам и разговаривать с простолюдинами. Автократия не любит ни форума, ни агоры. Демократия не уходит с форума, но не любит меньшинство, выступающее с этого форума против мнений большинства. Автократия может предложить интеллигенции убежище в своем дворце. Но если выйти на площадь, власть снимет с вас плащ своего покровительства, ибо массовый бунт против устоев не входит в ее планы. Вечное ограничение, вечный запрет, вечная мертвая зона: вынести сор, или правду, или огонь — из избы.

В конце спектакля актеры зажигают на сцене маленькие костры, и эти живые факелы окружают Сократа, уже выпившего свою чашу, как выпьет ее через несколько веков галилейский интеллигент Иешуа Га-Ноцри. И мы вспоминаем, что богине запрещали Прометею иметь огонь и сами охотно им пользовались. Они покарали его вечной пыткой за то, что он поделился огнем, вынес его из избы на площадь.

«На слово „длинношеее“ приходится три „е“. Укоротить поэта — вывод ясен, и нож в него — но счастлив он висеть на острие, зарезанный за то, что был опасен!» (В. Высоцкий).