Юрий Любимов о спектакле «Гамлет»

Ну что можно сказать о «Гамлете»! Все ставят. Каждое поколение его ставит и правильно делает. Значит, это чудо какое-то, которое привлекает каждого человека, занимающегося этой профессией. Значит любой художник, театральный человек может сказать этой пьесой все, что он хочет. Но чаще всего она идет плохо и скучно.

Есть уже какое-то понятие: «шекспировский театр», как «мольеровский театр». И это, наверное, не случайно такое понятие подразумевает эстетику театра Шекспира, манеру игры. И когда, заповеди нарушаются этого театра, то вы видите девять плохих спектаклей и один хороший. Но вообще, произведения искусства -редки…

Наверное, нам еще помогло и то, что мы играли «Гамлета» в переводе Пастернака. Может быть, он был очень личным, хотя есть очень хороший подстрочник Шекспира — у меня была даже мысль играть по подстрочнику, настолько сильный подстрочник Морозова, внука тех знаменитых Морозовых-купцов. Даже есть портрет его Мики Морозова. Он преподавал, вел курс Шекспира в театральном институте, он прекрасно знал английский, и он сделал прекрасный подстрочник Шекспира, «Гамлета» подстрочник точный. И мне было очень интересно читать. И я удивился, что, в общем, образы Пастернака точные шекспировские. Но еще уж очень был стих прекрасно сделан. И он какой-то был настолько острый, современный, очень ясный, мудрый…

Рассуждая и думая над «Гамлетом», и очень много говоря с Владимиром, я старался, чтобы он все время глубже шел в роль, потому что он поначалу очень плохо понимал всю христианскую линию, что вот «Гамлет» первый настоящий интеллигент. Это во многих книгах я читал. В о «Гамлете» литература, которая в эту комнату не войдет. Я много книг читал очень, и хороших и средних. Во-первых, все переводы перечитал, подстрочники. Но почему-то потом, когда я работал — очень трудная работа была, еще с такой трагедией посредине, когда все упало и чуть не убило всех — то меня поразило, что никто не обращал внимания, как там очень сильно действует линия, христианская, веры, и рассуждения о Боге и о религии. Нет такой другой пьесы у Шекспира с таким сильным, и где так влияет на развитие пьесы религия. Там нет сцены, чтоб не было разговора о религии. Начинается роль с этого: «Если б Всевышний не запретил самоубийство как самый тяжкий грех, то я не стал бы жить» -первый. Второй — сейчас грубо бегу по пьесе. Его отношения с Офелией: «ты погибнешь здесь, или в монастырь». Разговор с матерью: «покайся в содеянном и воздержись впредь, только это тебя спасет» - поэтому я и антракт сделал на этой фразе: «Покайтесь в содеянном и воздержитесь впредь». И этой фразой после антракта опять «Гамлет» продолжался: он говорит, «Скажи, что мне делать, Гамлет?» - покайтесь в содеянном и воздержитесь впредь». Король пытается найти прощение у Бога — не может, потому что он говорит, что «я должен покаяться и отдать, но я не могу отдать ни Королеву, ни корону — значит, мне нет прощенья»; Гамлет не убивает Короля потому, что тот молится, а «отец мой умер без покаяния», - говорит он. Могильщики говорят о религии, что «вот наш брат верующий и не думай вот так чтоб похоронили, а эта самоубийца, - Офелия, - все-таки хоронили по обряду». Монолог главный «Быть или не быть» - о религии: «что нас ждет там, в той стране, откуда ни один не возвращался». И Гамлет себя корит, винит все: «так погибают замыслы с размахом...» - весь монолог об этом, «а если б не было этого страха смерти, то кто бы вынес все несправедливости мира, все бы ушли». С Полонием об Офелии опять он говорит цитатами из Библии: «О старый Епфай, единственную дочь растил и в ней души не чаял, а погибла она, нету, и плод как воск растаял». И так вся пьеса пронизана до конца. И я с ним много говорил на эту тему, с Владимиром, и он углублялся в эту сторону, но недостаточно.

Он просто в этом направлении развивался сам. Он стал задумываться над этими вопросами — они в его стихах последних.

Мы довольно быстро с Боровским придумали этот занавес.

Он казался огромным, но он был девять метров на пять с половиной. Таганка же — маленький театр. Он очень многозначен: просто театральный занавес — он так и начинался — он стоял сбоку, потому что Гамлет сидел у стены, а они все выходили с траурными повязками: как бы сразу после смерти отца. Потом он вставал — впереди могила была, Высоцкий.

Тут меч стоял очень большой такой, кованный, на котором они клялись потом. И Высоцкий пел пастернаковские стихи «Гул затих,я вышел на подмостки...» Но мне важны были очень строчки: «Я ловлю в далеком отголоске, что случится на моем веку». Потом была такая трагическая музыка сильная, и занавес вот так вот шел туда, к той стене. И они все как бы уходили от судьбы. Потом отсюда занавес шел к стене задней — вот так вот — и начиналась тронная речь Короля, как на Красной площади — занавес шел вперед. «Хоть смертью брата полна душа...» - тронная речь на всю площадь. Вот, медленно, медленно, потом занавес поднимали все участники спектакля, выходила королевская чета и Гамлет в сторонке. Потом Король всех с поклоном отпускал, из занавеса выдвигали мечи, и они садились в занавес на мечах, а Гамлет садился на старый гроб, из старых досок гроб.

Доски были такие старые, старые, вот когда ломают здание. И могила была вот так досками, чтоб не осыпалась, вроде могильщики ставили. Потом очень старое дерево было орнаментом сделано, как шекспировские дома, знаете, эти. И через всю стену, на задней стене огромной, шел — вот так поперек доска шла — крест был огромный. Через всю стену и по центру. И начинался диалог Гамлета с ним (с Королем) — первая сцена.

Когда бесконечные анализы «Гамлета» идут, бесконечные сочинения об этой пьесе, все ищут: почему он все время бездействует, что вызывает это. И уже тут нагорожено и фрейдиам, и что это раздвоение личности, и что его меланхолия, Гамлета, и делают из него фигуру, которая не способна к действию, а только к рассуждению, к созерцательному мышлению и так далее, когда сама пьеса все время очень сильно насыщена действием. И там все очень точно сделано, и она необыкновенно сильная по напряжению в смысле размышлений, пронизанных эмоциями сильными — это удивительная пьеса, такой нет другой у Шекспира. И она очень стройная. У Шекспира часто же они очень разбросаны, их трудно собрать. Она очень сконцентрирована и очень хорошо построена, помимо просто размышлений гениальных. Во-первых, он все время мучается: может, это бес подсказывает ему - «а если тот дух был дьявол?» Он же ищет все время доказательства вины Короля. Как у Порфирия — нет доказательств. У порфирия нет доказательств, и Раскольников на этом и держится, что доказательств нет, что он сумел убить тихо — нет следов.

Гамлет видимо считает, что он обязан отомстить за отца, что он должен вернуться в Англию.

Он и должен умереть.

Потому что хаппенинг совершенно не нужен, счастливый конец. Не бывает в трагедии счастливый конец, потому она и трагедия. Не может быть счастливого конца. И потом, по всей логике: злодей Король, и он должен был убить, он и убил Гамлета. А потом, говорят, рядом был аверинец.

Я где-то пошутил — меня одолели вопросами — почему я вымарал Фортинбраса. Я говорю: «Ну, для меня это не существенно. Гораздо более важно, что «я умираю, поведай обо мне, мою тайну непосвященным», и там гениальная строчка Пастернака: «А дальше тишина». И шел тихо занавес.