Дарья Панова. «Ад» Ромео Кастеллуччи: рефлексия зрителя

Когда я увидела во вступительных титрах «Ада» фразу «Вдохновлено “Божественной комедией”», я решила, что спектакль нужно воспринимать как интерпретацию Данте, с оригинальной последовательностью событий. Поэтому довольно скоро я перестала понимать, что происходит. Думаю, это было бы в любом случае, вне зависимости от того, с какими ожиданиями я бы начинала смотреть «Ад». Этот спектакль не относится к категории произведений, которые можно понять. Нет изящной разгадки и ответа на вопрос «почему всё именно так?». Есть пространство для множественных интерпретаций и выстраивания ассоциативных рядов. Зритель сам конструирует для себя ад.

Меня поразило то, как много в «Аде» от циркового шоу. На сцене появляются животные и дети, актёры выполняют трюки (человек, карабкающийся по стене), декорации поражают размером. Одно из слов, определяющих для меня этот спектакль – «зрелищность». Не каждый спектакль может быть шоу, но «Ад» Кастеллуччи таков по замыслу. Он вырастает из массового и развлекательного, как любое произведение поп-арта, которым вдохновлялся режиссёр. Аду не обязательно быть однотонно мрачным, чтобы вселять ужас, гораздо лучше работает контраст. Яркая разноцветная (и вполне современная) одежда актёров – и тут же собачья шкура, напоминающая и о первобытной жестокости, и о греческих мифах, и о фольклорных оборотнях. И о смерти, разумеется. Категории массового и элитарного больше не работают – как и временные рамки. Ад – это, к сожалению, для всех.

Кастеллуччи нужна зрелищность не потому, что он хочет упростить спектакль и легко воздействовать на зрителя: я не представляю, кто бы вообще мог назвать «Ад» простым. Это – элемент режиссёрского почерка. Особенность творчества режиссёра – его работа с визуальными образами, театр картин. Фокус внимания смещается именно на них, а не на персонажей, актёрскую игру или слова. Персонажи либо обезличены и действуют одной толпой, массивом человеческих душ, либо воплощают архетипы (мальчик, старик, влюблённые). Слов почти нет, а большую их часть составляют имена. В самом начале представляется режиссёр, потом мальчик пишет на стене своё имя, названия произведений Энди Уорхола вместе с именем самого художника высвечиваются рядом с падающими в бездну телами. У Данте почти каждый грешник стремится рассказать свою историю живому, сохранить хотя бы какую-то часть себя, услышать слово сострадания. Также и здесь: попытка сохранить имя – это последнее, что можно сделать перед лицом вечного забвения.

По Кастеллуччи, ад – это смерть. И больше всего пугает то, что к ней сводятся любые человеческие взаимодействия. Попытка выразить любовь заканчивается перерезанным горлом, взросление – отцеубийством, изолированный и безбедный детский мир уходит во тьму. В «Божественной комедии» любовь спасала от греха, здесь же она неизбежно приводит к нему. Персонажи воскресают, но только для того, чтобы снова умереть. Даже искусство, которое могло бы спасти мир, похоронило себя в постмодернизме. Энди Уорхол – то ли страдающий Вергилий, то ли один из архитекторов ада. Это выглядит не как критика поп-арта, постмодернизма и нового искусства, а как жестокая констатация факта, как приговор, который некто обязан привести в исполнение. Искусство тоже мертво.

Если отвлечься от исследовательского подхода и интерпретаций, я могу признаться, что в некоторых местах спектакль показался мне затянутым. Я понимаю, что монотонных действий требовал концепт, но всё же иногда я думаю, что концептуальная затянутость достаточно легко переходит в претенциозность. Вероятно, это дело вкуса. Я с интересом посмотрела «Ад», но у меня не получилось полноценно подключиться к действию эмоционально, прожить его. И я думаю, что это нормально. По крайней мере, мне было интересно интерпретировать образы и обсуждать их с другими.

Дарья Панова, студентка 2 курса НИУ ВШЭ, майнор «Театр с нуля».

Преп. Т. В. Левченко