Л. Погожева. Покой нам только снится

РЕВОЛЮЦИЯ - РАДОСТНОЕ ДЕЛО! 

Есть и сегодня немало поклонников густого бытописательства,  предпочитающих в искусстве интонацию унылого критицизма. Они, эти поклонники, как бы боятся сказать о радости, о счастье, чтобы не показаться банальными.

А между тем даже в самые трудные времена жила радость. Иногда она шла по жизни  рядом с горем, эта высокая, ясная радость революционного созидания.

Не исчезали ни свет, ни теплота, ни юмор в жизни и в искусстве.  Не угасало моцартианское начало.

Может быть, именно поэтому с таким интересом был встречен зрителями спектакль "Десять дней, которые потрясли мир". В чем-то несовершенный и не могущий выдаваться за некий эталон в искусстве,  он оказался созвучным тому дорогому, что живет в наших душах.

Вы выходите из метро, что на Таганской площади, спешите к подъезду театра. Навстречу из репродукторов, пущенных на полную громкость, несутся песни. Песни революции. "Варшавянка". "Смело мы в бой пойдем...". Около театра толпа. Спрашивают билетики. Просто стоят, слушают музыку. У входа в фойе красноармеец и матрос требуют  "предъявить документик".

В фойе лозунги, плакаты, карикатуры эпохи революции. На эстраде веселые ребята в кожанках и поп с красным носом и мочальной бородой. Поют частушки... Зрителям раздают красные бантики... И каждому, пришедшему в театр, лестно приколоть себе на грудь этот маленький красный бантик. Думаете - хочется приобщиться к игре?  Нет. Просто настроение становится праздничным. И еще до начала спектакля каждый начинает себя чувствовать не просто зрителем, а как бы и участником тех великих десяти дней, которые потрясли мир и о которых так весело, так прекрасно рассказал Рид. Джон Рид -  человек, до краев насыщенный радостью.

Успех спектакля "Десять дней, которые потрясли мир",  поставленного режиссером Ю. Любимовым в Театре на Таганке,  объясняется, как я думаю, не достоинствами пьесы-композиции (они скромны) и не игрой актеров (она не поражает), а тем, что режиссеру удалось ухватить, воссоздать веселую, праздничную атмосферу революционных дней. Да, революция - это и героизм, и радость, и молодость! Революция - это праздничное дело! Она и делалась-то главным образом руками молодых.

Вспомним хотя бы имена замечательных молодых женщин-революционерок - Инессы Арманд, Александры Коллонтай,  Розалии Землячки, Ларисы Рейснер. Молоды были и трубадуры революции, ее поэты. Их искусство было наполнено молодой, отчаянной радостью.

Спектакль Любимова в чем-то заново открывает традиции народного агитационного театра, того самого, в котором жил, пламенел, дышал революционный энтузиазм. Можно обнаружить в спектакле опыт боевых публицистических пьес Маяковского, отзвуки искусства Вс. Вишневского, Бертольта Брехта.

Когда по ходу действия на сцене стреляют из настоящих ружей,  вспоминается "Последний, решительный..." в постановке Вс.  Мейерхольда. Там тоже звучал гром настоящего пулемета, и в клубах порохового дыма в едином порыве с актерами вставали зрители. Многое вспоминается... А самое главное - это то, что происходящее в театре - в фойе и на сцене - рождает ощущение праздника. Здесь и лежит, на мой взгляд, причина успеха.  Героическое возникает в спектакле не как некий надрыв, не как жертвенность, не как сухая, пусть и правильная пропись, а как праздник!

В кино, имеющем отличные традиции историко-революционных фильмов, в последние годы много раз обращались к этой теме, но что-то такого ощущения праздника я не помню. Между тем когда-то оно было! Был озорной, полный радости жизни Максим [1], был веселый,  мудрый, простой Чапаев [2]... Были и другие... А потом как-то герои наши поскучнели, понапыжились, влезли на пьедесталы, встали на котурны... Им было уже не до шуток, не до песен, не до озорства.

Новые историко-революционные фильмы имеют свои достоинства. Есть очень хорошие фильмы. И все же при просмотре их ощущения праздника не возникает. И что уж совсем досадно - мало в них новизны,  открытия мира, мало ярких, неожиданных характеров, нет смелости в использовании различных форм пафоса, сатиры, юмора, лирики. Как правило, фильмы наши рассказывают о революции очень однотонно.

Возьму в качестве примера фильм "Мы - русский народ" в постановке В. Строевой. Это серьезная, добросовестная работа,  потребовавшая от режиссера поистине огромного труда. И я ее никак не сравниваю со спектаклем Любимова. Всем понятно, что это произведения абсолютно разные... В фильме все как будто бы на своем месте: герои, расставленные с завидной точностью, события, вполне соответствующие исторической правде, прекрасно снятые пейзажи,  впечатляющие масштабные, удивительные батальные сцены, а открытия и праздника нет! Почему? Прежде всего потому, что многое показанное в фильме "Мы - русский народ" было уже видено-перевидено и именно в таком вот до крайности обобщенном виде. Известная всем схема не была взорвана режиссером. Она была повторена. Не нашлось в фильме места для переклички с современностью. И хотя герои часто обращаются с экрана в зал, контакта при этом не возникает. Жизнь на экране не увлекает за собой жизнь зрительного зала. Все, что происходит в кадре, воспринимается лишь как страница прошлого, в известной мере ставшая музейной. А потом взятый с самого начала тон громкого такого разговора на публику ни разу не изменяется, и это утомляет. В грохоте, в крике, в дыму сражений, в сценах расстрела,  боев, гибели, пожара исчезают люди, остаются их поступки. 

Лучше другого удался в фильме обобщенный образ народа,  солдатской массы. Она показана режиссером в движении, в эволюции,  прочерчен путь ее от слепого, привычного повиновения к пониманию и далее к участию в революции. Да, масса хороша, а люди малоинтересны. Таких живых, незабываемо ярких образов-характеров,  как Комиссар, Вожак, Сиплый, таких открытий, какие были в  "Оптимистической трагедии", в сценарии и фильме "Мы - русский народ" не оказалось. Поэтому и не приобрел фильм покоряющей силы,  которая жила в той же "Оптимистической трагедии". Героический,  революционный пафос в фильме В. Строевой не сочетается с правдой типически обобщенных, но жизненных, реальных характеров.  Героическая патетика прозвучала абстрактно, однообразно громко. Не родились отклик в душе смотрящего, чувство сопричастности с экранными событиями.

Что же, может быть, из этого следует сделать вывод о том, что сегодня нам вообще чужда патетика? О нет, нисколько! Успех любимовского спектакля как раз свидетельствует об обратном - о тяготении современного зрителя к искусству, наполненному революционным пафосом. Так что я думаю, что пафос нужен,  обязательно нужен, но вне схемы, вне декламации. Пафос нужен как выражение революционной идеи в глубоко реалистической форме. Пафос нужен в сочетании с глубиной исследования жизни, в органическом сочетании с открытием в ней нового, в сочетании с живо написанными конкретными характерами, с обращением в сегодняшний день.

Пафос и героика, замечу в скобках, нужны не только для решения историко-революционной темы, не только для фильмов о прошедшей войне, но и для фильмов о современности.

Мы как-то в последнее время увлеклись камерной, ИНОЙ раз меланхолической интонацией... пристрастились к расплывчатому,  общеватому изображению жизни... стали повторяться.

Один уважаемый критик и драматург, выступая недавно с докладом,  справедливо обрушился на многие наши исторические и историко-революционные фильмы за отсутствие в них индивидуальных характеров, за картонажность, за сведение характеристик к "портретному гриму". Все это так. Но одно очень важное обстоятельство этим критиком было обойдено. Он забыл сказать, что всякий новый фильм о прошлом должен быть обязательно новым, прибавлять нечто новое, современное к нашему знанию предмета.

Тут элемент исследования, поиска обязателен. Нельзя ограничиться школьным справочником. Хотите ставить исторический или историко-революционный фильм - извольте покопаться в архивах, как это делают ученые. А затем или, вернее, вместе с тем открывайте характер, не чураясь его сложности, порой противоречивости, изучая его вместе с жизнью эпохи.

Всегда необходимы обращение к первоисточникам, пересмотр традиционных взглядов, отрицание шаблонов. Вспомним советы Ленина,  который постоянно напоминал, постоянно говорил о том, что марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности, а не продолжать цепляться за теорию вчерашнего дня.

Без изучения жизни, без открытия в ней нового всякий историко-революционный фильм окажется в лучшем случае повторением прошлого, а то и шагом назад. Говорят, что повторение - мать учения, но оно мачеха для искусства. Злая мачеха.

Не так давно я смотрела фильм "Казнены на рассвете...". В нем есть хорошее, ясное, доброе. И актер В. Ганшин, играющий Александра Ульянова, и актриса Е. Солодова, исполняющая роль матери. И немудрено, что в разных газетных рецензиях о фильме сказано много теплых, похвальных слов. И все же картина не стала большим произведением искусства. Хотя могла им стать. Что же помешало этому? Да прежде всего то, что о самом главном, о том, чему отдал свою жизнь брат Ленина, не сказано ни слова. Об истории покушения на царя в фильме говорится не только шепотом, но и с заиканием и умолчанием. Только самые известные, только самые общие слова. Само же покушение и вовсе не показано на экране! А ведь именно здесь должны были состояться смелое исследование, поиски нового, глубокий анализ происшедшего. Как же так получилось? Фильм об Александре Ульянове, который что-то непонятное совершил?

Что же? Было покушение, или оно не состоялось, что думали об этом окружающие, современники, какой отклик в те годы нашло это событие? Писали ли об этом в газетах или замолчали происшедшее?..  Наконец, что думают авторы обо всем, что связано с Александром Ульяновым и его товарищами? Неужели только те общие мысли, что даны на экране? Почему авторы фильма добрую половину экранного времени уделили показу тюрьмы, суда, казни? А не лучше ли было им больше говорить о жизни? Ведь это рассказ о молодых людях, которые прожили короткую, но яркую, прекрасную жизнь. В борьбе за революцию были и грустные страницы, были и трагические ошибки, но это была светлая,  озаренная, радостная жизнь и борьба. А в фильме с тяжким названием  - "Казнены на рассвете..." - даже оттенка этой молодой радости нет.  Героическое возникает здесь как жертвенное.

Я спросила уважаемых создателей фильма - режиссера Е.  Андриканиса, сценаристов А. Нагорного, Г. Рябова и А. Ходанова: как же так получилось, что в вашем произведении не показано самое главное? Время было такое, сказали они печально. Согласна, время у нас сложное. Но искусство создается не на один день и час и даже не на месяц, оно создается надолго. И не надо делать из истории и искусства служанку не политики, нет, а конъюнктуры. А то ведь можно и до анекдота дойти, издавая, например, энциклопедический словарь,  где на букву "С" есть Сарданапал, но нет Сталина.

МИШЕНЬ ВСЕГДА ВПЕРЕДИ

Не будем смешивать конъюнктуру с хорошим понятием -  злободневность. Думается мне, что при всяком обращении к прошлому особый интерес в нем имеет то, что перекликается с современностью,  то, что озарено современной мыслью. Такой переклички, такого прицела вперед мне не хватало и в спектакле "Десять дней, которые потрясли мир"... Такого озарения современной мыслью не было,  например, и в мультипликационном фильме "Баня" С. Юткевича. Ведь в этом фильме вполне могли высмеиваться бюрократы не только эпохи нэпа, а мог вестись прицельный огонь в наших почитателей всяческих волокит, отписок и казенщины...

Все помнят, что сам Маяковский призывал к сиюминутности. В хорошем, талантливом фильме Шакена Айманова "Алдар Косе" народный герой - хитрый, умный, веселый, добрый Алдар Косе - отлично разоблачает баев, но, на мой взгляд, цены бы не было этому фильму,  если бы стрелы его задевали и тех, кто сегодня глуп, жесток, жаден.  Когда-то Пушкин сказал: "Сказка вздор, да в ней намек..." Эту нехитрую, но очень важную мысль никогда нельзя забывать при работе над материалом исторического характера и при экранизациях. Да и вообще ее не след забывать. И о намеке и об уроке надо помнить!

Мне был глубоко понятен современный, так сказать, пафос таких фильмов-экранизаций, как "Попрыгунья", "Дама с собачкой", "Гамлет". "Гамлета" я вообще считаю произведением современным в самом прямом смысле этого слова. Это в защиту достоинства человека, это о его умении любить и ненавидеть, бороться за справедливость... Об этом уже много писали. Но вот какой современный смысл в фильме "Три сестры"? Это остается неясным.

Ведь мало желания показать, как трудно и скучно жила интеллигенция на рубеже веков прошлого и настоящего. Мало посочувствовать сестрам. В грустной истории семейства Прозоровых был здоровый заряд чеховской критической мысли, ощущение близких перемен, приговор безволию, обывательщине, призыв к действию,  творческому, нерабскому труду, любовь и уважение к людям! И все это было дано Чеховым в истории богатой, разнообразной, где не только тоска, но и сердечность, внимательность, юмор... Много разных оттенков... Нельзя было не попытаться прочесть пьесу по-новому, во всей ее полноте и многосторонности, сделать ее необходимой современникам!

На страницах "Литературной газеты" разгорелась полемика между критиками Б. Медведевым и Е. Холодовым по поводу фильма "Женитьба Бальзаминова" (по пьесам А. Н. Островского) режиссера К. Воинова.  Кто прав? Медведев ли, отстаивающий "вольное" обращение с классиками, или Холодов, призывающий к академической осторожности.  Вмешаюсь в спор.

Я за творческое, современное и "вольное", если хотите, прочтение классики в кино, но при этом такое, которое сохраняет не только мысль, но и внутренний художественный образ литературного произведения. В самом деле, нет никакого смысла, например, в том,  чтобы разрушать такую образную мысль романа "Преступление и наказание", как мысль о Раскольникове, похожем на мертвеца, ждущего воскрешения. Достоевский настойчиво сравнивает своего героя с мертвецом, а его комнату с гробом., заставляет Раскольникова и Соню читать в библии легенду о воскрешении Лазаря из мертвых и т. д. Вот этот образ, несущий мысль очень важную, и должен быть сохранен при экранизации, так же как и образ "фантастического" Петербурга с его улицами, дворами, чердаками, отсутствием солнца, дождем и мокрым снегом. Было бы насилием над романом Тургенева "Дворянское гнездо"  убрать при экранизации музыку Лемма, очарование летнего ночного сада. Медленный, раздумчивый ритм повествования превратить в галоп или современный "липси" [3].

Мы часто делаем насилие над Чеховым, растягивая его короткие рассказы на полнометражные фильмы, разрушая прозрачность, лаконизм и чистоту чеховского образа, чеховского стиля, разрушая художественный образ. Но всегда при этом бережном сохранении мысли,  образа у экранизаторов обязательно должна быть своя, авторская,  творческая, важная для современности мысль. За что бы мы ни брались! Всегда ведь можно спросить: а зачем?

Так что же с фильмом по Островскому? Холодов еще упрекает режиссера К. Воинова в том, что он "взбодрил" классика. Ну где там!  У Воинова, на мой взгляд, нет ничего противопоказанного комедии Островского. Холодову не нравится экранная реализация мечтаний Бальзаминова. Ну, это дело вкуса, трудно категорически утверждать,  что этакое не могло привидеться в мечтах Мише Бальзаминову! Но вот Холодов, по-моему, прав, когда он спрашивает Воинова - а какой в фильме современный смысл? Ведь в каждом водевиле, комедии, фарсе должен быть удар по современной цели. Нельзя делать музейное искусство про то, как жили-были... Пусть смешное, веселое, но просто зрелище, так сказать, из давно прошедшего. Слишком утилитарно? Нет, по-моему, нисколько. Сохраняя образную мысль и стиль литературного произведения, художник имеет право на его современное прочтение, такое, которое обратит стрелы не в глубь прошедшего, а к нам, в наше время, будет воевать с нами, за нас.  Мишень всегда должна быть впереди.

Воинов сделал произведение о глупеньком, но в чем-то даже и симпатичном мещанском замоскворецком недоросле. И не задал нам даже вопроса - а есть ли сегодня подобные охотники за чужими деньгами,  любители иждивенческой жизни, бесплодные мечтатели, потребители и маменькины сынки? Вот тут-то и беда: создан фильм, никого не растревоживший.

Талантливый, остроумный, веселый (как это важно!) режиссер Воинов остановился, по-моему, на полпути к действительному успеху и действительной творческой смелости. Он имел все основания быть дерзким и озорным, сочинять мечты для Миши Бальзаминова в любой манере, но он должен был жестче над ним и его миром посмеяться. Не тыча, конечно, указательным пальцем в кое-кого из зрительного зала, но и не оставляя наших недорослей спокойными - это-де когда было,  это не про нас!

 НАБЛЮДАЮЩЕЕ, РАЗМЫШЛЯЮЩЕЕ, ЗАДАЮЩЕЕ ВОПРОСЫ...

Одной из отличительных черт современного кинематографа  (разумеется, не всякого) является присущий ему лиризм. Во многих фильмах отчетливо "видна" личность автора, "слышен" авторский голос, размышляющий о времени, о людях, задающий вопросы. И поэтому, естественно, чем интереснее, чем ярче личность автора, тем интереснее фильм. Как-то я слышала чрезвычайно меня обрадовавший разговор двух зрителей. Один из них критиковал фильм "Мне двадцать лет" за то, что герои этого фильма - все три парня, - по его мнению, неинтересные люди. А четвертого парня вы и не приметили! -  возразил ему собеседник, защищавший фильм. Какого четвертого? Да режиссера, поставившего картину. Он очень интересно размышляет о судьбе поколений, о связи поколений. Уже в первых кадрах выражена идея преемственности. Вспомните, как незаметно три красногвардейца времен революции превращаются сначала в трех солдат последней нашей войны, а затем в трех парней - наших современников. Это режиссер заставляет нас восхититься с детства знакомыми, привычными улицами Москвы, нашими праздниками, всей нашей жизнью.

Наверно, режиссер М. Хуциев - поэт, пишет хорошие стихи - так закончил свою тираду защитник картины.

Критиковавший картину не возражал, но, видимо, не со всем согласился, ему все же чего-то не хватало в фильме "Мне двадцать лет". Чего? Может быть, большей энергии обобщения, может быть,  большего драматизма, большей глубины размышлений? Ответа на поставленные вопросы?

Размышление, использование таких литературных приемов, как лирическое отступление, реминисценция, сон, свободное во времени и пространстве построение сюжета, все чаще появляются нынче в киноискусстве. Размышление, диалектика... Последнее очень важно. В стремлении ухватить, запечатлеть процесс, движение я вижу развитие великой нашей традиции, ярче всего выразившейся в свое время в творчестве Толстого и Чехова. 

Люди, как реки, - писал Толстой, - и вода в них всегда разная,  разные и берега... Проследить закономерности процесса, уловить движение, смену чувств, развитие мысли, а затем от наблюдения перейти к обобщению, к ответу на вопросы. Тут уж приемами арифметического искусства никак не обойтись...

Вот и возникают и у нас и в некоторых других социалистических странах произведения, являющиеся полной противоположностью условному "арифметическому" и статическому искусству. Здесь,  конечно, не обходится без крайностей.

Если сторонники заданности и регламентации игнорируют среду,  вытаскивают своих героев как бы на авансцену, то создатели фильмов иного типа, напротив того, погружают своих героев в подробно и любовно изображаемую среду, тщательно выписывают фон. Если у любителей схемы сразу дается завязка драмы, обобщенно декларируется генеральная мысль, отсутствует экспозиция, то сторонники иного искусства часто превращают свои картины как бы в одну огромную экспозицию к чему-то, на что у некоторых иной раз уже не хватает места. У одних герои говорят исключительно на заданные автором темы. У других часто изъясняются междометиями или ведут порой даже не очень вразумительный диалог, чаще всего о пустяках. Зато говорит автор или за кадром читаются хорошие стихи... Различие можно устанавливать и далее, ибо все различно в этих двух категориях фильмов.

Главное же различие, естественно, начинается с драматургии.  Здесь определяются характер конфликта, его решение, равно как и стиль всей вещи.

Сейчас много сторонников драматургии, не выстроенной вокруг одного конфликта, а многолинейной, полифонической. Стремящейся к уловлению движения, боящейся показывать лишь результаты... Я думаю,  что такая драматургия, родоначальником которой справедливо считают А. П. Чехова, интересна и многообещающа как одна из линий нашего искусства. Конечно, если дело не принимает утрированной формы.  Тогда, конечно, можно ДОЙТИ и до анекдота. Вспоминаю по этому поводу шутливый совет одного опытного редактора, который тот дал режиссеру, пожаловавшемуся на то, что предложенный ему для постановки сценарий старомоден по драматургии:

- А вы возьмите рукопись, поднимите ее и выньте скрепки. Пусть листки свободно упадут на пол. Тогда соберите их в случайном порядке, и вы получите самую модную драматургию, где конец будет в начале, начало окажется в середине и т. д. ...

Мне довелось видеть немало картин с драматургией такого сверхмодного образца. Здесь и "Расколотое небо" Конрада Вольфа  (ГДР), и "Крик" Яромила Иреша (Чехословакия), и "Двадцать часов"  Золтана Фабри (Венгрия). Здесь и наш "Первый снег" Б. Григорьева и Ю. Швырева, и "Верность" П. Тодоровского, и многое другое.

(Теперь уже оригинальным считается начинать фильм прямо с титров... Подавляющее большинство режиссеров название фильма и имена авторов помещают где-то в конце первой части.)

Все эти фильмы старательно перепутывают прошлое, настоящее и будущее своих героев. В них для зрителя устраивается как бы своеобразный кроссворд, требующий больших усилий для разрешения...  Но это крайности, издержки интересного процесса полемики со схемой,  с героями, стоящими на котурнах.

Однако вернемся к начатому разговору об искусстве, в котором ярко, отчетливо выявляется личность автора. Остановлюсь для примера на украинском фильме С. Параджанова "Тени забытых предков". Это произведение с излишествами в любовании этнографическим материалом,  но при этом горячее, личное, страстное... За всем повествованием о жизни бедного гуцульского крестьянина открывается такая горячая любовь автора к своему герою, такая самозабвенная любовь.  Любовь-восхищение, любовь-сострадание. Этой любовью окрашено все.  Авторское, лирическое отношение к герою, как к близкому человеку,  приближает его жизнь к нам. И приближает настолько, что этому не в силах помешать никакие условные "красивые" приемы. И мчащиеся красные кони, и непрекращающееся кружение камеры, и вдруг врывающаяся в цветовое богатство черно-белая новелла об одиночестве... Все это нужно автору. Действительно нужно, чтобы выразить печаль и любовь.

Странный фильм. Странный и интересный. Совершенно невозможный для какого бы то ни было подражания. Фильм, который, видимо,  останется в одиночестве в истории советского киноискусства. Фильм где-то на грани того, что вот еще чуть-чуть, и уже что-то покажется в нем анормальным. 

На международной конференции кинокритиков в Милане фильм "Тени забытых предков" имел огромный успех. И в первую очередь всех заинтересовал автор. Кто он, расскажите о нем подробнее, его увлечения, его "хобби". Он рисует, пишет стихи, коллекционирует картины? Его вкусы, пристрастия, взгляды в искусстве? Меня засыпали сотней вопросов. Это был успех фильма и успех личности автора -  Сергея Параджанова.

 Я бы назвала еще и такую авторскую картину, как "Верность" Б.  Окуджавы и П. Тодоровского. Фильм лиричен... Он интересен, как добрый, светлый рассказ об очень юных солдатах, вчерашних школьниках, познающих сложные стороны жизни - слезы, горе,  одиночество, любовь, разлуку... Это рассказ о всех нас присягавших на верность Родине и выполнявших слова клятвы, которые произносили мы, будучи октябрятами, пионерами, комсомольцами, многие солдатами. 

В фильме есть очень хорошая сцена - поезд мчится на фронт. Вот он все ближе и ближе к фронту, все тревожнее становится окружающее.  Мелькают разрушенный мост, потом сгоревший железнодорожный состав,  разбомбленная станция с одинокой фигурой инвалида... И вдруг остановка, короткая передышка по пути к бою, атаке... И сразу возникают шутки, смех, танцы...  Здесь, на краю сражения. Молодость. Жизнь. На солнце выбралась юркая ящерица. Она скользнула между рассыпанными на земле пустыми гильзами... Поэтическая метафора. Жизнь, побеждающая смерть. Есть и другие хорошие сцены в фильме - наполненные светом, юмором, молодым весельем, существовавшими вопреки войне, наперекор войне.

 Запоминается эпизод с молодыми вдовами, поющими лихие с грустинкой частушки о женской доле... Многое запоминается. И прежде всего ясная авторская интонация...

К числу фильмов, в которых ярко выражено авторское начало, я бы отнесла еще многие фильмы молодых. Это "Добро пожаловать" Э.  Климова, "Двое" М. Богина, "Тетка с фиалками" П. Любимова, "Свадьба" М. Кобахидзе, "Через кладбище" В. Турова. Я бы особо выделила этот последний фильм по сценарию П. Нилина, в котором не упрощены ни время, ни люди. В нем по-настоящему оригинально преломилась тема войны.

Что характерно для всей этой группы фильмов? В них нет ни бенгальского огня, ни словесного треска. Авторы избегают пышных эффектов и раскрывают выразительным языком кинематографа интересно наблюденную, невыдуманную жизнь. Они стараются передать разнообразие красок жизни, раскрыть и показать в движении душу советского человека. Это добрые и талантливые картины.

В полемике со схемой, с героями, стоящими на котурнах, с ремеслом родилось это искусство, полное размышлений, наблюдений,  сопоставлений, вопросов...

Художники как бы сказали себе - иду в жизнь. Здесь, в ее обыденном течении нахожу ее драматизм и высокую прелесть.

Еще не всегда в этом искусстве есть должная глубина измерения жизни, не всегда на вопросы, поставленные в фильмах, даются точные ответы, но это впереди, у этого искусства большое будущее...

Кстати, о вопросах. Считалось когда-то, что русская литература -  это литература вопросов: "Что делать?", "Кто виноват?" Но авторы такой мысли забывали о ясности содержащихся в этих произведениях ответов. Что делать? Да революцию надо делать и не откладывая на долгий срок... Кто виноват? Общество виновато, социальное устройство царской России, несовместимое с требованиями человечности, справедливости, свободы. 

Задавая вопросы, современное искусство не должно ограничиваться многоточием или умолчанием вместо ясного ответа.

Однако есть фильмы, и вопросов-то никаких не содержащие, просто так, неизвестно ради чего выпущенные на белый свет.

Есть фильмы, и, увы, их много, которые как бы вовсе выключены из процесса, из движения искусства. Есть фильмы, тормозящие это движение. Есть фильмы, которые таят в себе опасность поверхностного, бездумного описания жизни. Одним словом, идиллии нет. Посмотришь "Лушку" или "Повесть о Пташкине" и только руками разведешь - что же это, в каком мы кинематографическом веке живем?  Посмотришь комедию "Все для вас" - и делается на душе тоскливо и грустно за ее создателей. С такими картинами нельзя примиряться. С ними надо не только спорить, но и воевать.

Нам завещана великая гражданская традиция - смелая разведка жизни в сочетании со смелой аналитической мыслью. На этом направлении были все наши главные победы. И за это искусство идет борьба. Одним словом - идиллии нет. Да вряд ли эта идиллия когда-либо наступит. Ну что же, ведь идиллия означает покой, а покой - конец движения. А мы за движение. И пусть покой нам только снится!

 Примечание

[1] Имеется в виду фильм «Юность Максима». Режиссёры Григорий Козинцев и Леонид Трауберг, «Ленфильм», 1934. Этот фильм, как и следующие ("Возвращение Максима" и "Выборгская сторона") составили историко-революционную трилогии и стали классикой советского кино.

[2] Фильм «Чапаев» был снят в том же 1934 году братьями Георгием и Сергеем Васильевыми. Главное действующее лицо - легендарный герой Гражданской войны советский начдив Василий Чапаев.

[3] Липси  - популярный в эти годы в советской России немецкий танец, ритм - 6/4, темп умеренно быстрый. 

Статья подготовлена к публикации Ксенией Корвель, студенткой образовательной программы "Филология" НИУ ВШЭ (проект "Театральный архив", руководитель Е.И.Леенсон)