Роман Прокопенко. Пиросмани vs Пиросманашвили

Думаю, сразу стоит начать данную рецензию с признания - название “Пиросмани vs Пиросманашвили” было выбрано ради краткости и эффекта. В действительности, оно лишь указывает на выбранный формат раскрытия спектакля Эймунтаса Някрошюса “Пиросмани, Пиросмани…” через его противопоставление пьесе Вадима Коростылева “Праздник одиночества (Пиросмани)” (на основе которой и был поставлен спектакль).

Несмотря на схожие элементы, я буду рассматривать данные произведения как самостоятельные и обособленные друг от друга. Причина этому крайне проста – пусть поднятые авторами темы и совпадают, каждый вложил свое уникальное видение того, каким должно быть их раскрытие. Итогом подобного авторского видения стали, например, кардинальные различия в характере главного героя, его мировоззрении и мотивации. Поэтому не вижу смысла выяснять, какое из произведений лучше, каждое из них имеет право на существование. Вместо этого я поставлю перед собой другую задачу – познакомить читателя с основными чертами обоих произведений, чтобы впоследствии он сам выбрал то, которое ближе лично ему (о собственном предпочтении расскажу в конце). Начну я с разбора “открывающих сцен”. Авторы всегда уделяют им большое значение, ведь именно они задают тон произведения.

Спектакль Някрошюса начинается со слов Нурадин-Фридона из поэмы “Витязь в тигровой шкуре” и демонстрации произведений Нико Пиросмани. После этого в темноте загорается небольшой огонек, и мы видим воплощение “Дворника”. Стоит отметить, что, в отличие от пьесы, спектакль не показывает явным образом, что те или иные персонажи являются воплощением картин или существуют только в воображении Пиросмани (по крайне мере, на это не делается такой явный акцент, как в пьесе). Весьма занятно, что первым персонажем мы видим Дворника (в спектакле его также называют Сторожем), а не самого Нико. Создается впечатление, что его существование не настолько привязано к его “хозяину”, как зритель предполагает. Подобная сцена будет и в конце – когда, казалось бы, Дворник должен исчезнуть вместе со своим творцом, он, вопреки всем ожиданиям, остается. Сторож, появившийся на сцене, начинает с любопытством изучать окружающие его предметы – он берет горсть муки, подбрасывает в воздух и наблюдает за ее падением, достает из карманов куртки бутылку и начинает дуть в нее, создавая протяжные звуки. Сам же Пиросмани появляется лишь на восьмой минуте спектакля.

Пьеса тоже не сразу демонстрирует нам Нико Пиросмани. Сначала появляется актер, который произносит речь, напоминающую призыв, и только тогда данный актер появляется уже в образе Пиросмани и произносит монолог. Этот монолог по-своему уникален - несмотря на свою относительную краткость, он наполнен рассуждениями об одиночестве, свободе, бедности, искусстве и в то же время дает читателю представление о том, как герой пьесы оказался в тесном чулане под лестницей, в положении, которое многие бы посчитали откровенно плачевным. После монолога начинается диалог между Пиросмани и Григолом, зажиточным крестьянином с портрета.

Как можно заметить, данные произведения имеют совершенно разный тон. Осознавая это, перейдем к разбору характера Пиросмани в пьесе и в спектакле. Во избежание возможной путаницы, я буду называть главного героя спектакля Пиросмани, а главное действующее лицо пьесы – Пиросманашвили.

Одна из отличительных черт Пиросманашвили - он с самого начала знает о том, что Григол является персонажем картины. Это кажется небольшой деталью, но она крайне важна в контексте раскрытия образа художника. Пиросманашвили Коростылева не бежит от реального мира. Он не создает для себя иллюзий при помощи своего разума и воображения, уходя в отрицание и забвение, напротив – следуя своему духу творца, он считает свои создания не менее реальными, чем все остальное в этом мире. Автор очень тонко играет на этом осознании реальности, демонстрируя через него душевное состояние Пиросманашвили в разные моменты времени. Так, при первой встречи с Ия, Пиросманашвили не дает покоя мысль о ее генезисе, а при возникновении персонажа Художника он (Пиросманашвили) лишь частично признает в нем героя картины “Муша с бурдяком”.

Някрошюс же показал не человека, а скорее собирательный образ художника. В отличие от Пиросманашвили он (Пиросмани) не замечает быт, что также делает его менее “человечным”. Кардинально различаются отношения Пиросмани и Пиросманашвили к окружающему их миру. В речи Пиросманашвили Коростылева заметна любовь к этому миру, он (Пиросманашвили) видит в нем красоту. Пиросмани Някрошюса, в свою очередь, произносит монолог, в котором прослеживается отвращение к реальности – художник считает ее жестокой и несправедливой. Также отличие скрывается в отношении главных героев к их положению (бедности и одиночеству в частности). Пиросманашвили не считает, что в его существовании есть нечто стыдливое, в какой-то степени он даже наслаждается тишиной и свободой. Пиросмани же либо гордится своим положением, либо просто не замечает негативные стороны подобного существования (как я уже сказал ранее – Пиросмани Някрошюса выше быта).

Надеюсь, мне удалось наглядно продемонстрировать особенности двух произведений, а теперь хотелось бы высказать субъективное мнение и рассказать, какое из произведений оказалось мне ближе. По моему мнению, пьеса Вадима Коростылева “Праздник одиночества (Пиросмани)” выигрывает за счет новизны идей и способности заставить читателя испытывать переживания за судьбу главного героя. Произведения подобного стиля получаются настолько хорошими и интересными, насколько удачно и детально у автора получается продемонстрировать главного героя (ведь рассказ ведется, прежде всего, о судьбе человека). Коростылев намеренно тратит значительную часть времени на раскрытие своего главного действующего лица, благодаря чему, внимание читателя с самого начала захватывает образ мышления Пиросманашвили. Някрошюс же взял пьесу за основу и попытался убрать то, благодаря чему она выглядит настолько необычно – самого Пиросманашвили. Но что он предлагает взамен? Просматривая спектакль, я увидел прекрасно продуманное произведение, но для меня оно будто бы потеряло шарм, которым, некогда, обладало. Из уникального читательского опыта она (пьеса) превратилось в очередной спектакль Някрошюса. И это не есть плохо. Уверен, люди, которые восхищаются творчеством данного режиссера, тепло воспримут данный спектакль, так как увидят в нем уникальный почерк любимого автора. Но я считаю, куда интересней было бы увидеть некий компромисс между авторским видением Някрошюса и тем, что делает пьесу такой захватывающей.

Майнор «Театр с нуля», преп. Татьяна Левченко