ПРОТОКОЛ расширенного заседания Художественного Совета № 9 от 31 мая 1989г.

ПРИСУТСТВОВАЛИ: Ю. Любимов, Н. Губенко, А. Ефимович, Б. Глаголин, З. Славина, Г. Власова, М. Полицеймако, А. Трофимов, А. Демидова, В. Золотухин, Л. Филатов, И. Кулевская, Б. Окуджава, Б. Ахмадулина, Б. Мессерер, А. Свободин, М. Еремин, Т. Бачелис, Л. Карпинский, Л. Делюсин.

Председатель: Н. Губенко

СЛУШАЛИ: О спектакле «Пир во время чумы»

ВЫСТУПИЛИ:

Б.Ш. Окуджава. Мне очень стыдно, но я «Маленьких трагедий» со школы не люблю. И шел я сюда с трудом, потому что опять это для меня тягомотина, я даже не представлял себе, что можно так это интерпретировать, так это поставить и превратить в очень интересное зрелище. Тем более на фоне съезда депутатов – совершенно отвлеченная от повседневности, от страстей сегодняшних вещь. Не знаю, на меня очень большое впечатление произвело.

Но есть несколько маленьких несоответствий для меня.

Во-первых, мне кажется, что стихов слишком много и они не всегда, как мне показалось, попадают в общее…

Ю.П. Любимов. В кольцо?

Б.Ш. Окуджава. Да, да.

Ю.П. Любимов. Булат, конкретно у Вас нет?

Б.Ш. Окуджава. Нет, я так не могу сказать. Мне надо подумать, надо отойти от этого.

И второе. Сначала, когда смотрел первую часть Дон Гуана, он мне показался немножечко непривычным. Такой даже не рыцарь, а приказчик. А потом, во второй половине, я свое мнение изменил. Мне понравилась эта простоватость.

Ю.П. Любимов. Из второй половины в первую немножко хотелось бы

Б.Ш. Окуджава. Да, да.

Ю.П. Любимов. Дельное замечание. Из второй половины – в первую. Вы слышите, Валерий Сергеевич? Из второй половины в первую немножечко и «Островского» исключить.

Б.Ш. Окуджава. Ну, в общем, мне очень интересно было. Очень. И все были очень хороши. И музыка песен мне очень понравилась. Необычная совершенно.

М. Еремин. Я думаю, что этот спектакль – событие. У меня особое отношение к Пушкину. Я пришел на этот спектакль ревниво, с большой боязнью. Пушкин на сцене получается не так уж часто. Я в жизни видел много спектаклей по «Маленьким трагедиям». Я помню, как Ю.П. Любимов играл Моцарта в театре им. Вахтангова. Но чтоб так, чтоб с такой поразительной точностью, и, самое главное, от сцены к сцене – это точность и это глубина, чисто пушкинская глубина, все как бы увеличиваясь, нарастает и захватывает тебя. С большой глубиной читается, играется, исполняется роль Сальери. Дело в том, что в этом спектакле есть символ эпохи, эры. Все это разыгрывается в этой эре. Я предлагаю Юрию Петровичу вставить текст Пушкина о том, что его червонцы будут пахнуть ядом, как сребренники. Это будет левая отбивка времени. Голгофа для Альбера есть Голгофа, для Барона Филиппа – есть антиголгофа. Барон Филипп – это герой, индивидум, противопоставляющий себя Нагорной проповеди.

Ежели в спектакле есть символ - крест, Голгофа, то я думаю, что Барону Филиппу не хватает прорывов в дьявольщину, в сатанинство. Сатанинство по внешности величаво, но это ложная, без содержательная величавость.

Я снова вернусь к «Моцарту и Сальери», который мне очень нравится. Там есть у Филатова, когда он говорит: «Мне не смешно…» одна недоработанность: надо больше подчеркнуть, что скрипач – слепой. Он не видит, он не может ничего прочитать. Музыка Моцарта для него живет, носится в воздухе. Сальери потому злится и неистовствует, что не может заказать скрипачу: «Из Сальери нам что-нибудь». Он мертв и музыка его мертва. А эта музыка бессмертна – она несет в себе не только саму себя, но еще и имя. Ведь Сальери боится смерти.

В. Золотухин. Там шутка заключена. Когда у Любимова слепой играет на двух струнах.

М. Еремин. Дело не в музыке, а дело в именах «… Мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает мадонну Рафаэля»

В. Золотухин. Ну а как он на скрипке должен сыграть?

М. Еремин. Как играет, так и очень хорошо делает.

В. Золотухин. Но это Шнитке написал.

М. Еремин. Ну и бог с ним. Важно то, что он слепой. В этом все дело. Тогда бы не старались никто, а тем более слепой. Что же касается этого четверостишия «Мне не смешно…»

Ю.П. Любимов. Когда я играл Моцарта, я оговорился «Когда слепой стукач». И человек, который играл скрипача, был стукачом. Извините.

М. Еремин. Для Сальери Рафаэль и Данте – два божества, для итальянца Сальери Рафаэль божественный – это ходячий эпитет, и Данте божественный – это народное определение Данте, и это потом должно перекликаться с Моцартом. Перекрестилась ли донна Анна справо налево?

А. Свободин. Она католичка.

Ю. П.Любимов. Это не надо.

М. Еремин. Я думаю, Юрий Петрович, что Золотухину не обязательно молиться где он изображает как он тут умрет. Это многотрудная тема, конечно.

Ю. П.Любимов. Вы против мизансцены?

М. Еремин /Золотухину/ Да, особенно, когда Вы ложитесь и т.д. Я кончаю. Считаю, что этот спектакль – событие, это как создание произведения. Спасибо. Юрий Петрович, подумайте еще над этим: когда идет монолог, первый Сальери звучит стихотворение «Воспоминание». Я понимаю замысел.

Ю. П.Любимов. Угрызения совести?

М. Еремин. Не только. Дело в том, что это пушкинское.

Ю. П.Любимов. Видите ли, я уверен, что в глубине Сальери есть угрызение, что Пушкиным написано в самом финале «Ужель он прав?» А если нет этого, тогда это просто Лысенко.

М. Еремин. Это демонство. А стихотворения «Когда для смертного умолкнгет шумный день» и «…Строк печальных не смываю» - это христианское.

Ю. П.Любимов. Христианское. Сальери это и отвергает. Здесь сделано как контрапункт. Просто Леонид недостаточно это делал сегодня.

Филатову: Играл ты очень хорошо, точно, но ты должен отмахиваться от этого, давить в себе угрызения, нещадно задавливать.

Б. Ахмадулина. Я понимаю этот спектакль как некую готовую форму, осуществившуюся и никаких мнений не предлагаю — это приемлю. Понимаю просто ту максиму, которая Вам так трудно далась, понимаю, каких трудов стоило все это построение. Но в отношении Пушкина мне это кажется несколько схематичным и насильным несколько. Как прием я понимаю, но использование стихов Пушкина расточительно. В некоторых местах спектакль производит даже болезненное впечатление: из-за нервной энергии артистов, из-за аскетических каких-то силуэтов, на которых все держится. Человек в большом напряжении и вдруг звучит стихотворение Пушкина, которое ты не ждешь, а оно как-то ранит. Как в случае с «Не дай мне бог сойти с ума», «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Я не предлагаю это менять. Предположим, что эту рану можно претерпеть, но тогда получается, что эти стихи своей значительностью для судьбы каждого из нас перевешивают все остальное и как будто получается, что мы помыкаем гением Пушкина чтобы свои какие-то слабости компенсировать. Вот у меня от некоторых стихотворений было такое ощущение. Они слишком величественны и такое использование несколько раз меня смущало и задевало.

Ю. П.Любимов. А где именно? Точнее.

Б. Ахмадулина. Использование расточительное и не вполне целомудренное пушкинских текстов, например, «Брожу ли я вдоль улиц шумных» вдруг оно как-то просто ошарашивает. «Жил на свете рыцарь бедный» еще с каким-то мотивом исполняется и как-то дважды меня отвлекает. Может мне надо еще раз смотреть, как-то понять правомерность свободного использования пушкинских стихотворений. Во всяком случае мое было такое ощущение. Но при этом я вас хвалю. Особенно мне нравится аскетические черты этого спектакля: черноты, темноты, силуэты. Все это принимаю. Виновата, что сбивчиво говорю.

А. Свободин. Этот спектакль может и должен стать событием. У него есть для этого вся потенция. Сегодня я ему еще такого ореола, такого имени не дал. Но он может стать событием. У меня было вот такое ощущение, что в спектакле есть два главных начала: это музыка Шнитке, естественно вместе с Моцартом и Бахом, там где это надо, но музыка Шнитке грандиозна и тема вечности, и крест, и Голгофа. И здесь я согласен с Булатом и с Беллой. Я не знаю, как это назвать. Скажем, не очень целомудренное использование стихов. Мне кажется, что много и немножко они действительно суетливы. Вот есть такая книга «Болдинская осень», где собрано все: письма, стихи, высказывания, «Маленькие трагедии» - все, что Пушкин писал подряд. И когда это подряд читаешь, понимаешь, почему у него такое настроение. И когда из карантинного пласта стихи, они в спектакле к месту… Мне, например, очень понравилось, как стихами смущают душу Сальери -  усиливают его настроение, ощущение зависти. А в других местах это надо посмотреть по тексту. А вообще, надо, конечно, второй раз смотреть такой спектакль. Есть ощущение дробности, суетливости, вначале особенно, пока нам дают десять или пять эпиграфов.. Спектакль еще как бы не начинается, а это обозначения.

Ю.П. Любимов. Это и есть эпиграфы. Мысль была совершенно точная. 25 лет — это старый театр, театр немолодой. Я хотел, чтобы здесь была самоирония и какое-то сомнение. Позиция актеров, довольно пожилых уже, и чтобы они спокойно могли войти в мир этой пьесы и поиронизировать и над собой, и над профессией. Я, правда, думал: делать это или не делать. И все-таки решил это сделать.

А. Свободин. Тут вопрос, видимо в количестве. Как для первого прогона или одного из первых есть разные огрехи.

Ю. П.Любимов. Суетливость не от этого, от неуверенности.

А. Свободин. Пушкин опасный ведь автор. Он начинает сопротивляться изменениям малейшим. А в целом идея спектакля, общая монументальность есть. Мне нравится, как Леонид делает в Сальери контрапункт. Вообще он сразу переносит в современность самой интонацией. Завистливый мужик сидит. Мне нравится Золотухин. Немножко есть упрощение вначале. А потом, когда он «Я — Дон Гуан!» - кричит, это уже тот, который мне нравится. Первый акт по ритму, по динамике — какой-то немножко неустоявшийся. А второй — уже устоявшийся. Если первый подтянуть ко второму по ритму, по динамике, тогда кольцевая система будет для зрителя более выясняться.

Ю. П.Любимов. Второй прогон. Они просто от волнения перепутали текст.

А. Свободин. Первый акт должен сократиться.

Ю. П.Любимов. Первый — да, должен сократиться. А второй акт идет пятьдесят, даже меньше, 45 минут.

Т. Бачелис. Можно спорить о введении и не введении стихов в спектакль, о чем говорила Б. Ахмадулина. Это драматургический принцип, который входит в органику данного замысла и данной формы. Мне лично кажется, что это необходимо, причем, необходимо не потому что это голос театра, как говорит Юрий Петрович. Мне кажется еще и иначе: это голос автора — поэта, который здесь. Это очень важно. Другое дело, что мы смотрим практически еще едва-едва собранный спектакль, и это ощутимо, конечно. Но это за счет мастерства, профессионализма и ритма скрадывается.

Ю. П.Любимов. Я хочу подчеркнуть следующее: здесь мы переживаем ужас. И этот ужас носит иногда и пародийный характер, и экзистенциальный, и ранящий, как Вы сказали, Белла. Но это нам надо пережить — это страдание, через которое надо пройти. Это крупное, трагическое событие не позволяет, на мой взгляд, пародийные мотивы у Дон Гуана. О музыке Шнитке уже говорили. Я предсказываю спектаклю огромную, серьезную жизнь. Он необходим для нашего сегодняшнего дня. Позволю себе маленькое замечание. Я была два раза на репетиции. Там Шацкая сидела с волной золотых волос и смерть была прекрасна в этом обличье. Но когда надета эта шляпа, а маска, кстати, заглушает голос и путает немножко артикуляцию — стало хуже. Я бы сняла маску и сняла шляпу. Достаточно того, что она отъезжает и садится к публике спиной, и золотая волна волос хорошо зрительно аккомпанирует стихам. А вопрос Смерть это или нет, по-моему, не возникает, это мизансценически разъяснено достаточно. А суетливость, о которой здесь говорили, я отношу за счет первого столкновения с публикой. Может, конечно, были и накладки. Но в целом это тот экзистенциальный опыт Пушкина, который нам необходим сейчас. Еще маленькое замечание к Антипову по поводу Мефистофеля. Это финальная, очень важная, сцена Фауста: немного четче надо произносить стихи. Здесь не отшлифована в достаточной степени ритмическая пушкинская фраза. Поскольку все идет к финалу, здесь очень важно, чтобы прозвучала чисто словесная форма стиха. Вот тут как раз поэтическая музыка   Пушкина должна, по-моему, завершить спектакль.

Л. Карпинский. Я испытываю чувство благодарности к этому спектаклю. Думаю, его ждет большая жизнь. Вместе с тем хочу сказать, что после первого акта у меня возникло ощущение излишества. Я как раз отношу это не за счет того, что поэтические вставки неестественны. Они как раз входят в замысел. Но я понял только сейчас, видимо, дело в недостаточно органичном ключе. Все остальное прекрасно. Во втором акте Сальери очень хорош. Может быть, я хуже стал слышать, понимаю и то, что должен быть быстрый, динамичный ритм речи, но при произнесении текста есть какие-то издержки и кое-что трудно понять. А хочется слышать все.

Крижановский. Мне кажется, что спектакль таит в себе еще колоссальные нераскрытые резервы роста. Мы привыкли к тому, что каждый спектакль вашего театра — это прямой удар в сердце.

В «Борисе Годунове» каждым словом переживалось действие — ритмически и тематически. А здесь я такое ощущение испытал, когда пришел на одну из репетиций, шедшую, казалось, вполноги. Но ощущение, как это ни странно, было сильнее. Спектакль даже на этой стадии кажется мне необычайно интересным и большим завоеванием театра. Совершенно замечательная композиция. Что касается стихов, то по-моему, дело не в количестве и не в месте включения стихов, а в том, что они должны звучать не в ту же силу, что текст «Маленьких трагедий». Может быть, они должны играть роль отражения в воде.А отражение в воде и прямой пейзаж — две большие разницы. И, конечно, музыкальная партитура совершенно виртуозна. Здорово, просто небывало здорово сделан свет — очень впечатляет. Но ушла одна вещь. Я не знаю, наверное сознательно, но мне безумно досадно. Когда на репетиции я увидел эти кресла, я просто ахнул. Это войдет в историю театра не просто как технический прием, но и как грандиозное художественное решение. Выходы на передний план и отъезды — так блестяще сделано. Когда двигались не только группы, но и отдельные артисты, мне казалось это принципом очень читаемым. Это ослабло, и мне очень досадно. И дело не в том, что медленно, а как-то весьма индифферентно. Может быть, стоило бы воспользоваться тем маневром, который однажды предпринял Эйзенштейн, когда ему кто-то сказал, что «сюита туманов» в «Броненосце Потемкине» слишком затянута. Он пришел в монтажную и спросил: «У нас не осталось еще несколько планов с «туманами»? Ему ответили: «Да, остались». «Ну тогда, давай их сюда». Посмотрели и сказали: «Теперь не затянуто». Поэтому, может, еще более медленные темпы ввести? Здесь должно быть магическое медитативное действие, которое сейчас не столь ярко выражено. Замечательные и любимые мною артисты в этом театре. Но сказать им, возможно с полемическим перехлестом, кого не надо внутри себя пускать на порог. В частности, Валерий, Булат сравнивал Вашего Дон Гуана с приказчиком, но я мысленно хлестаковский клал на Дон Гуана, на его пластику — очень подходит. В каком-то месте я даже подумал, что это федотовский новоиспеченный кавалер. У Филатова просто дядюшка Сэм в           50-х годов.

Ю. П.Любимов. Вы имеете ввиду Скупого?

Кржановский. Да.

Ю. П.Любимов. Надо найти ту точность, которая найдена в Сальери, найти стыковку.

Кржановский. Да, наверное, потому что второй акт разительно отличается от первого.

Ю. П.Любимов. Это во многом просто нервозность господ артистов и недостаточная собранность. Я не могу с Вами согласиться, Белла, что нельзя так стыковать стихи. Если Александр Сергеевич говорит, что не смывает «строк печальных», то нам и сам Бог велел. Поэтому тут главное столкновение, мне кажется, - «безбожный пир, безбожные безумцы!» - извините, это мы, тут сидящие. Это мы позволили довести себя до такого вот состояния. И спектакль про это. И поставлен он с этой целью. Поэтому есть монах, есть безбожный пир, поэтому я кольцевал «Пиром во время чумы», а не «Египетскими ночами». Это разный угол зрения. Я объясняю мотивировку, почему я сделал это вокруг «Пира». Потому что отдельно трагедии не получаются, как не получался всегда «Борис Годунов». Критики считают, что это пьесы для чтения, при постановке распадаются.

М. Полицеймако. Я хочу поздравить всех актеров и сказать Юрию Петровичу спасибо за прекрасный спектакль. Выпуску спектакля предшествовала мучительная работа. Но труд был затрачен не напрасно. Во-первых, композиция прекрасна. У нас были «Товарищ, верь!», «Борис Годунов». Когда актеры вначале читают стихи, за этим есть история всей жизни. Начало мне очень нравится, оно правильно. В спектакле заняты такие большие актеры, что они недостатки сами поймут. Наташа очень правильно взяла первую ноту. Тут говорили, что стихи должны быть как отражение в воде. Мне кажется, что они должны эмоционально развиваться. Когда Алла говорит в финале: «Он сумасшедший, он бредит», - становится очень страшно. И здесь все заверчено через душу. А вот когда начинается «Фауст» - это не проиграно, эмоционально отпускает. В «Дон Гуане» Валера найдет, наверное, меру, потому что Алле трудно. Иначе не сходится у меня внутреннее переживание за нее. То, что поет Наташа, может уложить в иной ритм? Мне кажется, музыкально можно подвинуть.

З. Славина. Я тоже очень много раз присутствовала на репетициях спектакля, но потом сознательно отстранила себя от этого зрелища, чтобы вновь воспринять его по-иному. На мой взгляд, на репетициях в предложениях Юрия Петровича были и искристость, и  хулиганство и неожиданность самого Александра Сергеевича. На мой взгляд, актеры либо воспринимали это сразу в штыки, либо не могли воспринять на том уровне, который им давался, не доверяли ему, и не пошли по этому пути. И получилось, что бабушка надвое сказала: может быть пройдет, может, мы запустим эту новую, а может быть и нет. В частности, Валерий, у тебя. Когда тебе были предложены вещи с плащом, они играли. Когда Алле Сергеевне были предложены вещи совершенно ей не свойственные, и она их точно выполняла, они играли. Но они мало ею выполняются, также как и тобой. Ваня, ты совершенно мертвый сидишь в Моцарте, и мне не интересно смотреть, мне хочется, чтобы тебя скорее отравили. На мой взгляд, потому что я пристрастный человек, желающий, чтобы у вас все получилось. Были предложены великолепные вещи по рисунку, великолепные вещи по стиху. Алла Сергеевна, так стих читать нельзя. Леня, у тебя есть прорыв, ты один прорываешься, ты что-то хочешь хотя бы. У вас нет лидера, который бы завел вашу бригаду. И вы все умираете. А почему умираете, когда Пушкин никогда не умирал, и он сражался при жизни. Мне не хочется видеть эту осень, когда вы все мертвые в масках. Нужно прорываться к жизни. И Леонид Филатов прорывается в каких-то вещах, а потом он становится тоже мертвым, потому что остальные его не видят и не слышат. Это из-за того, что нервничают люди. Я не хочу вас обвинить ни в чем. Но я хочу сказать, что игра задана, и что игра эта может получиться, и вы можете выиграть крупную карту, потому что спектакль этот получился и получается. Я хочу, чтобы он был как шампанское и в трагических, и в комедийных местах, чтобы вы поняли: есть смысл бороться за это.

Может я сумбурно говорю. Но актерски  мне бы хотелось вас всех похлестать, извините меня за такое. А режиссерски предложенные вещи просто замечательные. И прав Кржановский, который здесь выступал. У актеров же я не слышу стиха, стиха пушкинского.

Н.Н. Губенко. В вашем выступлении отсутствует главное — доброжелательность, которая была у всех выступавших.

Г.Н. Власова. Я не пропустила ни одной репетиции. Должна вам сказать, что я видела рождение спектакля. Последние репетиции были очень хорошие. Но я должна вам сказать, что меня смущает.

Я согласна с вами насчет кресел. Я сидела на всех репетициях сбоку и видела, что это безумно интересная находка. Когда я села на последних двух спектаклях в середину, то я кресел отъезжающих не увидела. Мне бы хотелось, чтобы Юрий Петрович сделал, чтобы это заиграло. Не кажется, что «Моцарт и Сальери» - это настолько сильно, что «Фауст»  после этого идет «вниз». Музыка гениальна. Хотелось, чтобы «Реквием» был донесен больше, начало «Реквиема», когда Моцарт и Сальери вдвоем сидят.

Ю.П. Любимов. Там была крупная накладка музыкальная.

Н.Н. Губенко. У кого еще есть пожелания?

В. Золотухин. Галина Николаевна, вы предлагаете закончить «Моцартом и Сальери» спектакль?

Г.Н. Власова. Я ничего предлагать не имею права, потому что я не режиссер. Я могу ошибаться. Но Моцарт меня потрясает. Особенно, как Ваня вчера работал. После «Моцарта» я остаюсь холодной, во время «Фауста». Я не знаю, какую-то маленькую хитрость надо найти. Что-то, чего я сказать не могу.

Н.Н. Губенко. Вспоминаю, как Павел Арсенов на одном из худсоветов посоветовал Василию Макаровичу Шукшину убрать финал, где он сидит на холме.

Огромное спасибо. Актеры уже услышали от меня, от вас, от Юрия Петровича достаточно гадостей и похвал. Юрий Петрович, актеры сейчас убеждены в том, что спектакль действительно может быть прекрасным. Я исхожу из права, благодаря мастерству режиссерскому и актерскому, на произнесение пушкинского текста. Не думаю, что найдется сейчас такой театр, который в таком количестве среди актеров может обозначить это право — произносить пушкинский текст. То, что Зинаида Анатольевна говорит, что Филатов прорвался, а другие не прорвались, на мой взгляд, неверно. Задача в этом спектакле не в том, что все прорвались, а чтобы высокопрофессиональные мастера смогли добиться ансамбля в очень сложной режиссерской партитуре. Если каждый из них будет солистом, что сейчас еще присутствует благодаря техническим несовершенствам, ошибкам и прочим причинам, о которых мы все знаем, это будет плохо. А лучше, если они все составят единый ансамбль. То, что Зинаида Анатольевна тут говорила о том, что все актеры прорвались… Здесь — другая задача. Нужно добиться не солирования, а должен быть ансамбль. У меня есть претензии к музыкальной ткани. Лучше, чтобы гитара звучала в звукозаписи, а не в исполнении Феликса Антипова.

Я также ощутил некоторый эмоциональный спад после «Моцарта и Сальери». В этой сцене — главное. В основном все основывается на нашей безнравственности. Те, кто умирает, живут больше за счет своей нравственности. После апогея безнравственности в сцене «Моцарта и Сальери» происходит эмоциональное снижение в «Сценах из Фауста». Хотя финальная фраза крайне необходима, но как ее закольцевать? Об этом надо думать.

В спектакле «Пир во время чумы» театр выходит на достойное продолжение своих поэтических традиций. Тут ощущается точный выбор пьесы. Мы не поддались искушению увлечься публицистикой, а выходим на высокое искусство Пушкина.

Безусловно, это будет спектакль не развлекательный, для думающей, нравственной, специальной аудитории. И неизвестно, как его примет случайный зритель на 15-20-м спектаклях.

Надо продолжить работу над спектаклем, провести 3-4 прогона и можно выходить на премьеру.

Спасибо всем, кто пришел на обсуждение спектакля.

«Благодарю донское наше войско!»

Председатель Художественного совета                          Н.Н. Губенко

Секретарь                                                                           П. М. Леонов