• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Репетиция «ПРЕСТУПЛЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ»

27 ноября 1989 года. /Старая сцена/

/158,А/

Ю.П.: Я уже давно здесь. Я поджидаю сотрудников, как 25 лет это делаю.

Электрики! Также лампа моя не горит, как всегда. Кто сегодня там, в будке?../Лампа зажигается./ Спасибо. Это уже прогресс, и большой. /Приносят боржом/. Спасибо. Боржом. Я уже чувствую себя Сталиным – боржом приносят.

Здравствуйте. Я так мало отсутствовал, что, конечно, вы не сдвинулись никуда?

Иваненко. Мы сдвинулись…

Ю.П.: В сторону дальнейшего разложения?

Г. Власова. Дело все в том, что репетиции-то было немного.

Ю.П.: Сколько?

Власова. Одна. Две отменены были.

Ю.П.: А дома вы никогда не задумываетесь над ролями?

Власова. Я задумываюсь, но я лежу. У меня текста нет.

Ю.П.: Ну что же. Ладно. Значит, по ходу дела будут разговоры, а начнем сначала. То есть как 25 лет назад.

Все выходят – «что-то случилось». Что – непонятно. Также непонятно, как последний Художественный Совет без меня. Я его проштудировал – мне дали – и представил себе, что в ЦГАЛИ приходит молодой Николай Робертыч посмотреть: говорят, был какой-то театр – лет через тридцать или пятьдесят, когда нас уже не будет, как я сейчас собираю все материалы, чтобы ставить Николая Робертыча, то, что я вам начал читать и не дочитал, это я быстро дочитаю – и вот он возьмет этот худсовет и прочтет его. Он скажет: «Ну и ну! Я всегда знал, что театр – это безобразие, но не до такой же степени!» Потому что понять, о чем час люди говорят, невозможно. Один – об одном, другой – о другом, мысль скачет. То есть «легкость в мыслях необычайная» и все врут. Извините. Все врут, без исключения.

Одна разумная фраза вначале сказана. Вот ее виновник. /Показывает на Леонова./ И исследователь будет думать и тут же в ЦГАЛИ скажет: «Дайте мне материалы о Петре Михайловиче, чтоб я мог разобраться, в чем там дело, что это было за заведение, чего – то они создавали, какой-то Дом. Нам все известно об этом поэте замечательном. Но вот чего они потом делали – совершенно непонятно. «Так вот тут и все выскочили: «Что-то случилось?» - я к «Преступлению» и к «Наказанию». После этого чтения, которое отняло час, потому, что я ничего понять не мог – Вы, Петя, мне вручили /в аэропорту/. Встретил меня один Петя. Чужие люди подошли, подарили цветы и т.д. Потом я ждал минут двадцать, когда соизволила явиться в раздевалку дирекция ваша. Ну конечно, увидев ситуацию, была полная перестройка на лице, но от этого не легче.

Значит, как я говорил вам, главное, что это противостояние, которое было…/слышна иностранная речь/. Это что еще за голоса? Иностранная речь, а, это финны проверяют аппаратуру, не украли ли чего. Вот этот проходной двор и забегаловку, в который превратилось окончательно это заведение, надо разграничить: кассу и творчество. А то перемешалось и стало напоминать проповедь Бондарева. Я не хочу вас сравнивать, но когда эстетические, нравственные вещи читает по телевидению Бондарев, то понятно, что мы докатились до Кашпировского. И поэтому и театр докатится до Кашпировского и Бондарева. А репертуар весь, двадцать пять лет, который вы со мной играли, он о другом говорит – если вы думаете о том, что вы играете на сцене – он как раз и отстаивает все 25 лет то, что нужно, чтобы не было такого хаоса, который сейчас. Потому что неправильно бездуховными людьми понимается понятие демократии. Если так пойдет, то вы дойдете до слов Александра Сергеевича насчет бунта в России, что он «бессмысленен и жесток».

Поэтому всем придется призадуматься очень сильно и, как говорится по Федору Михайловичу, которого мы восстанавливаем, как говорит следователь хороший: «И дело в том, Родион Романыч, что надо начать с себя и только с себя. В этом мое убеждение глубочайшее». На что Родион Романыч – Бондарев – заявляет: «Вы не подумайте, что в чем-нибудь признался, я ни в чем не признался.» Вот насчет «ни в чем не признался» - это Художественный Совет. Чтоб Художественный Совет знал, что Художественный Совет при мне, а не я при Художественном Совете.

Сегодня наш товарищ принимает Министерство с утра. Поэтому он не мог сидеть здесь. Но я обойдусь и без поддержки министра. Я человек самостоятельный.

Ну ладно. Я вас позабавил для хорошего настроения. Мы готовимся к постановке Николая Робертыча и, поэтому я работаю в его стиле – с дистанцией. Вы не думайте, я и иностранцам могу сказать: «А как же вы вынули старушку, что она говорит: «Пускай мальчик посидит, глухонемой» - я говорю, это же нельзя вынимать, вы же покойного автора обижаете, он же специально написал, что у него единственный слушатель – и тот глухонемой. А вы берете и убираете. Это у нас так сделал и Михалков с Плучеком – взяли и пьесу, которую никто не знает в СССР, испортили и еще заявили, что они сделали благородное дело – впервые показали Эрдмана, искарежив его и вынув все живое и самое интересное. И ничего не поняв в пьесе, устроили балаган скверный, дешевый из пьесы. Я вам специально ведь сидел до трех-четырех ночи, чтоб прочитать вам как это будет сделано, чтобы труппа подумала перед тем, как вступить в эту работу – очень серьезную, глубокую работу. И я дочитаю вам, я сделаю до Рождества.

Вы все репетировали с одиннадцати до двух. Значит, переключайтесь на другой режим. Головку в ручки возьмите. Вы не такие старые.
Не надо ссылаться, что мы уже не те, мы другие. Что значит другие? Человек должен держать себя в форме при вашей профессии, а иначе жизнь вас тяжело будет бить, а вы все будете искать виновных и никогда не скажете, что «в чем-то я виноват сам», потому что генерации прошли за семьдесят лет, гены изменены. И понадобиться длительный процесс, чтоб вернуть общество к нормальному состоянию.

Мы все не понимаем, что мы не нормальные. Мы забыли такие слова: «Добрый день», друг другу с улыбкой, - До свидания; Извините, я опоздал, у меня случилось то-то и то-то». И не врать. Зачем врать? Все же изоврались. И на сцене также врете. А опытный глаз сразу видит. Мне, например, достаточно двадцать минут посидеть в зале, чтобы все понять в любом театре мира: в каком стиле, где, что кто у кого украл, какому течению он следует или он самобытный талант, интересно, действует самостоятельно. И по тонусу слышно: врет артист или нет – даже на чужом языке слышно. И практика мне подсказала, что я слышу без переводчика почти что любой язык. Когда я у синхрониста спрашиваю: Что он сказал?» - примерно зная, что он говорит, иначе с ним нельзя работать, то я почти что не ошибаюсь. А через три недели я синхронно перевожу себе сам, что они говорят. Потому что я уже знаю мизансцены заранее, там же я не могу, я должен все знать заранее.

Девяносто пять процентов наших граждан там работать не могут.

/СКЛ./

/158, В/

Их выгонят через две недели – максимум они протянут. Там люди отвечают за свой участок. Абсолютно ответственны. И не думайте, что там намного больше получают артисты. Да, в магазинах все есть. Там одна только проблема – заработать деньги. Зарабатывать деньги там очень трудно. Это басни, что там какие-то фантастические деньги – это неправда. Деньги там зарабатывать очень трудно. Потому что там мало работы и очень большая конкуренция.

А все мои разговоры с вами велись только к одному: я пытался втянуть вас, что реорганизация необходима, чтоб вы знали, что это ваш дом. А сейчас это только на словах. Сейчас это проходной двор, где воруют, где забегают, растаскивают этот дом как могут, и в буквальном смысле выносят вещи, вовремя не являются на работу. Я ведь полгода работал с вами. Был очень опечален. Работал я точно также, как и раньше в эти полгода. Сделал я удивительно мало за полгода. Почему? Благодаря полной неорганизованности. Полной совершенно. Репетицию собрать нельзя.

Ну хорошо. Это не общее собрание, но иногда хорошо, чтоб состав понял. Спектакль должен быть лучше, а не хуже. И сделать его нужно очень быстро. Потому что нужно запустить другую работу, потому что мне нужно уехать. Обстоятельства изменились. Мы с Николаем – вы все знаете как было, вам это говорилось, если вы забыли, я напомню, но лучше я подожду до общего собрания, я соберу труппу и буду разговаривать; может быть, соберу труппы, прочитав сперва вторую часть Эрдмана, кто не был, может это посмотреть, это записано, чтоб я, как попугай, не повторял двадцать раз одно и то же. Я позабочусь, чтоб это шесть недель, которые меня не будет, здесь шла работа. Через шесть недель я приеду, начну работать, а потом мы поедем на гастроли вместе в Финляндию, а потом опять я приеду надолго. Так что кто рассчитывает, что «он уедет и все пойдет по-старому», я вас должен глубоко разочаровать: по-старому ничего не пойдет. Или будет здесь порядок творческий и духовный и честность и будут воспитанные люди и Таганка останется тем, чем она была или же я тут не буду. Но я упрямый человек – вы знаете, кто со мной работал много – меня ломали и не артисты, а ломали, власть ломала, которая и сейчас ломает: и Тбилиси устраивает, и все – и ничего со мной не сделали – дай Бог не сглазить, конечно. А уж артистам меня не сломать.

И в мои годы врать мне никакого резона нет. Абсолютно. Я с вами всегда был откровенен в трудную минуту и всегда вам говорил все как есть. И сейчас я вам говорю все, как есть. Здесь все разболтано – это особый у меня будет разговор с цехами, с администрацией. Но все равно, главная опора театра – это труппа. Цеха можно наладить при желании, а показухой меня никто ведь не удивит. Потемкинские деревни устраивать тут – меня не проведешь. Это мы в «Пугачеве» уже показывали и нам вырезали интермедии Николая Робертовича.

Так. Вот теперь я вас настроил, я считаю. Идите и начнем репетировать.

. . .

Власова. У нас ведь Зины нет, она в Риге. Мы просили Таню прийти, но вот нету ее. Звоним – телефон не отвечает.

Ю.П.: Ну, значит, она кто? Председатель месткома? Ну вот, значит, собрать местком, переизбрать ее для начала.

Борис Алексеевич /Глаголин/, когда Вы партком соберете свой?

Глаголин. А у Вас какие-нибудь есть предложения, Юрий Петрович?

Ю.П.: Да вот чтоб партия подумала, почему она довела театр до такого состояния, партийные ваши люди. Я вне вашей партии, меня она мало интересует. Я пытался вашу партию как-то по мере сил и возможностей в нормальное состояние приводить, но ваша партия меня выгнала во главе с Генеральным секретарем, усопшим. Вы проголосовали, так что вот теперь соберитесь – я взываю к партии, как Керенский…

Глаголин. И что должны мы сделать, Юрий Петрович?

Ю.П. : Вам разве не ясно, о чем я говорил и разве вы это сами не знаете, без меня?

Глаголин. Кое-что я знаю, конечно.

Ю.П.: Ну вот об этом хотя бы «кое-что» и поговорите на вашей партии, до создания многопартийной системы.

Глаголин. Хорошо, Юрий Петрович. Я записал то, что вы сказали…

Ю.П.: А я и не скрываю.

Глаголин. Нет, я просто для своего пользования.

Ю.П.: Для своего пользования Вам пригодиться, да. Как им всем тоже годится торговать Высоцким за деньги. Они только путают, где касса, а где Высоцкий. Когда два понятия перемешиваются, то это нехорошо очень. Касса есть касса. И на бегах есть касса.

Глаголин. Да, к сожалению.

Ю.П.: И хорошо выиграть, очень честно: поставил – проиграл – выиграл.

Глаголин. Но в основном – то ведь проигрываешь…

Ю.П.: Но когда торговать душой усопшего, то это нехорошо очень.

Глаголин. Юрий Петрович, ведь каждый по – разному это делает. Конкретно ведь всем все известно: где, что и как.

Ю.П.: Вот об этом и надо говорить: все конкретно, а не вообще.

Вот думаю, в партии и поговорите конкретно: про этого партийца, про этого партийца и почему партийная организация не помогает театру, а театр разваливается.

Глаголин. Понял, Юрий Петрович. Будет сделано.

Ю.П.: Я не вмешиваюсь, это не мое дело, но мне кажется, что все-таки партия не должна стоять в стороне. Я иногда телевизор смотрю…

Глаголин. Да – да. Сейчас партия занимает активную позицию, Юрий Петрович.

Ю.П.: Иногда, чересчур. Но партия сейчас не монолит – может, многие и сожалеют, сталинисты.

Глаголин.Но у нас – монолит, Юрий Петрович, я думаю.

Ю.П.: Где? В театре?

Глаголин. Да.

Ю.П.:Монолит? В смысле Лигачева, да?

Глаголин. Н-нет. Я думаю, что нет.

Ю.П.: Еще до Лигачева вы не дошли? Вы в промежуточном состоянии

Глаголин. Да, в промежуточном, но монолит.

Ю.П.: Монолит, ага…

Шаповалов: А Вы там в компартию вступаете?

Ю.П.: Нет. Я сказал, что если будет организована партия по борьбе с всемирной плохой бюрократией, то войду сразу. Корреспонденты спрашивают – надо что – то отвечать. Я, например, очень удачно ответил в Берлине год назад: «Что вы хотели бы видеть в нашем городе, проснувшись?» - Я говорю: «Вот я просыпаюсь и смотрю – стену разбирают с двух сторон на сувениры. И деньги зарабатывают, и стены нет». У японцев был сейчас. Они говорят: «А вот, господин Любимов, если б Вы правили, как бы Вы поступили с четырьмя островами? – Я говорю: «Я бы отдал вам их, но сперва один, потом второй, потом третий, потом четвертый и каждый раз – конкретная сделка: допустим, за этот пять заводов шприцов одноразовых, столько –то того-то, на какую сумму, что, вот с этим островом разделались – ко второму приступили, к третьему…» Потому что нам четыре острова – я со специалистами говорил – не нужны совершенно, а можем получить мы огромные деньги и конкретно что – то исправить.

Так. Наташа, готовы? Внимание. Прошу начинать.

/Начало. Все выходят./ Люди идут встревоженные и с любопытством с осторожностью, но с любопытством – «что случилось?» А так вы выходите – панихида какая-то. Вы сейчас просто являетесь так. У вас озабоченности у всех, что «что – то случилось».

Шацкая. Раньше мы, Юрий Петрович, выходили как бы на зрителя, на разговор со зрителем.

Ю.П.: Нет –нет - нет. Не надо мне… Я уже сказал, Нина, достаточно ясно, что вы выходите – что-то случилось. Тогда появляется Раскольников. Потом начнется разговор – вы перестроитесь, а сейчас вы выходите на музыку с тревогой. Это вы забыли. Не надо никакого разговора /с публикой/.Прошло время. Я просил только схему восстановить – и все. А теперь я буду работать, как это нужно, чтоб сейчас было. Мы не музей. И это не реставрация.

Схема есть схема, которую вы обязаны знать, как вы раньше делали. А я буду работать, чтоб был другой спектакль, а не тот, который был. Еще раз начали с начала.

Вы поняли задачу, да? Вот, пожалуйста, сделайте мне это. И острей, пожалуйста, ритм, чтоб был в этом. Начали! Тишина на сцене полная! Тишина на сцене!

Быстрей – быстрей - быстрей /выходите/. Тревожней, тревожней…

Порфирий - Желдин. Одно преступление – и сто добрых дел. Арифметика

Ю.П.: Костя, надо в свет встать. Надо, чтоб была в свете и Вера//пожилая женщина – реквизитор//, и Константин.

…. Топор ударился – сразу взглянули на дверь. Чуть-чуть подойдите. Вы уже так сделали – я верю, что вы видите. Не обязательно натурально выдвинуться настолько, чтобы видеть его / Раскольникова/. Как бы видите. Потому что отсюда я верю, что вы видите.

Мешанин – Семин. А Вам чего здесь?

Ю.П.: Только хорошо бы вы, Семин, в свет встали, все-таки.

Глубже отойдите. Только топор чтоб был. Вот. Братцы, уж профессиональными пора быть. Насчет того, чтоб быть в свете, можно же понять-то.

Руки в карманы нечего держать. Это очень тревожная штука.

Мешанин – Семин. А Вам чего здесь нужно?

Раскольников -Трофимов. Квартиру хочу нанять.

Мешанин. Квартиру по ночам не нанимают.

Раскольников. Кровь отмыли?

Мешанин. Кровь? Какую кровь?

Ю.П.: Прими, дорогой мой. «Какую кровь?» Как вот сейчас говорят. Вам показывали же по телевизору, как рекетиров этих, банду брали. Нет? Не видели?

Семин. Видели.

Ю.П.: Ну так а чего же вы? Вот как сейчас работают. Времена-то изменились, а вы все в старом пребываете. Вот и ручки заходили у вас, ладошки. А то стоит – руки в карманы. Ты что, из КГБ, что ли? Это они могут руки в карманы держать, потому, что у них там пистолет. Занервничал. Это же может он и выстрелить или топором тебе по башке.

Лучше, Саша не играть. Сколько есть, столько есть. Ты же знаешь этот закон без меня. А в цинизме дело: «квартиру хочу нанять». Квартира-то вот она, перед тобой, Саша. Зрители ее видят. Чего ты дверь гладишь нервно и играешь мне неврастеника. Не надо совершенно. Это дверь на улицу. Вот квартира. Там же кровь-то. «Квартиру хочу нанять. Кровь-то отмыли?»

Раскольников. Кровь отмыли?

Мешанин. Какую кровь?

Раскольников. Вот здесь целая лужа была.

Ю.П.: Вот там она была.

Трофимов. Они же до сих пор лежат окровавленные.

Ю.П.: Ну и что? Лучше рукой-то погладить планшет сцены.

«Кровь-то отмыли?» Вы же тут будете стоять. Вот, это выразительно. И так, не глядя. Гладя планшет: «Кровь-то отмыли?»

Корнилова, Селютина, больше любопытства, больше высунуться.

Лизавета же ваша подруга. Что вы, предлагаемые обстоятельства забыли?

Саша, хорошо вы шарф вытягивали. Из-за дверей. Случайно шарф застрял.

Трофимов. Это случайно, да.

Ю.П.: Это зафиксируйте. Я для этого тут и сижу, чтоб смотреть, что хорошо, а что плохо. Все довольно просто в нашем грубом искусстве, если только работать как следует. Ну!

Мешанин. Да ты кто такой?

Раскольников. Я?

Мешанин. Да.

Раскольников. Что, интересно?

Мешанин. Интересно.

Лужин. Да что с ним разговаривать! Свести его в контору.

Ю.П.: Стас, он человек солидный, спокойный. И потом, авторитет же, вы же «пуп Земли». Выберите себе какого-нибудь «пупа» в театре. Возьмите «пуп» самый главный, кто у нас в театре. Это уж вы сами решайте. И авторитетно. Вы хозяин же положения. «А чего вообще-то разговаривать?» Лигачева видели по телевизору? Играйте Лигачева да и все. Как он в Белоруссии рассуждал: стоят все в пыжиковых шапках… Я как посмотрел по телевизору, приехал, думаю надо уезжать.

Лужин. Да что с ним разговаривать! Свести его в контору.

Ю.П.: Нет, это очень равнодушно, Стас. Достоевский этого не терпит. Он же с опломбом. Вы видели, как Лигачев разговаривал?

Все в пыжиковых шапках, все в ратиновых пальто и он говорит: «Белорусы молодцы! Они правильно идут. Колхозно-совхозный строй. Все ясно. Понятно. Надо действовать дальше в этом же духе.» Совершенно как будто ничего и не было. А чего разговаривать? Взять-вызвать!

Где тут у нас части. И все! Тогда есть стычка. А так чего? Стоит равнодушный человек, которому вообще до лампочки. Уже всеобщая электрофикация есть, чего же ее играть? Уже всем до лампочки.

Вы приказывайте и чтоб действие было, а не руки на животе. Живот давайте вместе со мной сгонять. Чего лишний вес таскать? Действие-то… забыли чему я все время учил? Архимедов рычаг – действие сценические. Его и надо вытягивать. Тогда это будет театр, а иначе это будет меланхолия какая-то, сборище не поймешь кого и чего.

Тогда мне интересно смотреть, когда конфликт есть какой-то.

Лужин. Да что с ним разговаривать! Свести его в контору!

Раскольников. Н, пойдем.

Ю.П.: «Пойдем…» - тут реакция всех. И такая, что: «А зачем это идти-то?» А вы опять недвижно, как статуи стоите, все. Реакции же должны быть какие-то, народные сцены. Театр это славился народными сценами. Вот народная первая сцена, а вы как истуканы все, никакого движения я не вижу. Ну.

Раскольников. Ну пошли! Что?

Мешанин. Да ну их. Свяжись только с такими.

Ю.П.:Семин, мало, милый. Тебе надо работать острей. Ты как-то утвердился на своем штампике и дуешь все время. Уже пора разнообразить себя как-то и острей играть. А то ты нейтрально все делаешь. И не придерешься – вроде правдиво, а чего толку. Ведь это же все-таки такое: «Да ну их! Свяжись только с такими….» Тогда имеет право он сказать. И должна быть у каждого реакция отхода какая-то, каждый по-своему. По-своему, но отказ идти. Тогда он может сказать: «А! С таким народом всеобщее счастье!» Ведь это же пьеса абсолютно современная.

Дальше.

Мешанин. Свяжись только с таким.

Раскольников. «Всеобщее счастье…» Кто, где, когда его видел?

Ю.П.Саша, нужно зал брать. «А!...Ха-ха! – а потом нас брать. Ты нам про них. Тогда ты связываешь нас со сценой. Ведь тут же сделано все-таки через публику все.

Мне не надо полного. Сколько есть, столько есть внутри. Мне важно, чтоб было верно: были перестройки, были психологические узлы, на которые может артист опираться, вырыты все. А уж сколько придет, это зависит от Бога. Но важно, чтобы я видел, что действие идет сценическое. Тогда оно вправит спектакль все равно. А то ведь что происходит, трагедия – то в чем: спектакли идут, форма-то есть, а содержание ушло. Оно в концертах, оно где-то там, но не здесь. /Обрыв./

 

/Начало/. Ну-ну-ну, больше, больше, больше интереса. Это все-таки не случается каждый день такое убийство.

Порфирий. Одно преступление и сто добрых дел. Арифметика.

Ю.П.: Нет, Костя, ты много переживаешь, милый, извини. И ты сразу уже завязываешь другие отношения с залом. «Одно преступление и сто добрых дел» Ты помнишь как Власов выступал: спокойно, ясно и четко, чем всех и потряс. С достоинством, спокойно и точно. А ты невнятно чего-то меланхолически, в образе Куника /из «Дома на набережной»/. Ты вчера был в нем, этого достаточно.

- Юрий Петрович, на начало где у нас объект: в зале или на них?

Ю.П.: Я, по-моему, тысячу раз вам говорил: объект – все выходят на преступление, туда. Я же только что все сделал, чего вы переспрашиваете, вы, значит, опять не слушаете меня. Я сказал: все выходят на преступление свершенное. И объект там. Костя говорит свое, а у вас объект там у всех. Только Костя и Вера выделяется.

«Арифметика», - очень цинично и просто. Бах! - топор. Тогда острота есть.

Быстро, Давыдов, потому, что вы следователь и очень ревностный, служите. /Давыдов бэбиком освещает входящего Раскольникова./ Давыдов, ближе, ближе на шаг. Раз! – как пистолет на него. Уже луч на него.

Раскольников. Кровь отмыли?

Мешанин. Какую кровь?

Ю.П.: Сними шляпу и перекрестись быстро: «Господи, какую кровь!?»

Раскольников. «Всеобщее счастье…» Кто, где, когда его видел? Кто жил при нем?... То – то!...

Ю.П.: Обвини больше весь зал: «То-то! Все врете вы друг другу. Врете! Это я просто имею /право /, потому что я сверхчеловек, я-то личность, а вы дерьмо» - и зал дерьмо и все на сцене дерьмо, - «а я личность, я – Наполеон. И я докажу всем, что я способен на это.» Тогда будет интрига, что Наполеон – то из тебя не вышел.

Раскольников. «Несу, дескать кирпичик на всеобщее счастье и от того ощущаю спокойствие сердца». Шиллеры напридумывали! Не- ет!

Мне жизнь однажды дается и никогда ее больше не будет: да не хочу я дожидаться вашего «всеобщего счастья», потому что не будет его никогда… не было и не будет… вообще не будет!

Ю.П.: Это совсем современно звучит. «Не хочу я дожидаться вашего «всеобщего счастья!» Ясно вам или нет? Дерьмо собачье – вот вы кто все, а я – человек. Мне жизнь однажды дается. И прав пророк, пр-рав: ставит батарею и лупит в правого и виноватого!» Тогда я понимаю, кто пришел: пришел Бондарев с бандой.

Вон мне вчера рассказывали, какая вакханалия была в Союзе писателей РСФСР. Это же просто бесы – ставить не надо.

Раскольников….. не будет его никогда… не было и не будет… Ни здесь, ни там! В Новом Иерусалиме.

Ю.П.: А это уже /надо доходить/ до Сальеривских высот: «Нет правды на Земле, но правды нет и выше, идиоты. Для меня все это также ясно, как простая гамма». Вот на что замахивается он: на Иерусалим! На Гроб Господень – видишь, куда он гнет.

И главное, не заботьтесь, Саша, о результате, что Вам нужно куда-то в высоты лезть. Тогда вы не долезете никогда. Делом занимайтесь. Он же юрист. Он статьи пишет, у него мозг тренированный в смысле выступить, сказать речугу, аргументы, полемика – он же готовился, созревало в этой камере, в гробу – то в этом, он все выдумал, все продумал. Это же убийство – концепционная проверка себя. Почему он все время говорит: «Мы еще поборемся, я не буду погибать из-за этой проклятой старухи, будь она не ладна!» - вы же знаете роль, чего мне вам говорить. Потом, возьмите Достоевского да почитайте все – таки хоть бы для юмора хотя бы. Что мне вам его объяснять. Он сам гений.

/На монолог Раскольникова /. «Пигмеи» - форте. Там точно было. Саша, «это ясно, как солнце», только на этом был поворот. «Это ясно как солнце!» - и себя высветил. А так все время ты себя светишь и это плохо. Но вставь лицо – то в луч!

«Прав Наполеон, прав пророк», - пошел к ведру. Фонарь поставь больше, чтобы блик упал на топор. И потом не попади, пожалуйста, водой на прибор.

И выжимай /тряпку/. Тогда есть действие. «Пр-рав Наполеон….» Жми. Как будто кровь течет из тряпки. «Прав пророк!» /Актерам/: А вы реагируйте соответственно. Это же бесноватый, он зарубит же каждого из вас. Вы же помните, как вы от ведра шарахались на каждый его взмах. Саша, раза три надо махнуть /ведром/, чтоб у них было три реакции: на каждый взмах вы, пожалуйста, телами сделайте мне – раз, два, три, - что не дай Бог оторвется, вам же головы разможжит! Наталья! Проверять ведро надо. Не дай Бог! А вам надо страховать себя от ведра. Лучше по рукам ведро ударит, чем по физиономии. Это страшная мизансцена. А вы ее делаете в поддавки. Что вы все в поддавки играете на сцене? А потом все жалуетесь, что работы нет. А работать надо как следует – не работаете. Дальше.

/Раскольников – Настасья/

Раскольников. И я посмел.

/Входит Настасья./

Ю.П.: Зачем пауза? Уже она идет обалдевшая и говорит…. Потомй что он ничего не делает, сидит все… Зачем такая огромная пауза-то? Он уж сел – и все. Дыра. Зря время сценическое теряете.

Настасья. Щей хочешь? Хорошие щи, вчерашние… Хозяйка на тебя в полицию жалиться хочет.

Ю.П. Давыдову, который свет бэбиком в лицо Раскольникову/:

Саша, светите в образе следователя.

Раскольников. Чего ей нужно?

Настасья. Денег не платишь, с фатеры не сходишь.

Раскольников. Дура.

Настасья. Дура-то она дура, такая же, как и я. А вот ты пошто лежишь, как мешок, ничего от тебя не видать? Раньше детей ходил учить, а теперь почто ничего не делаешь?

Ю.П. /Корниловой/: Лена, дикция, я половину не слышу. Чего ей шептать – то? Она не боится же. Вы не заговор устраиваете против Горбачева.

Раскольников. Я делаю.

Настасья. Что делаешь?

Ю.П.: «Что делаешь?! – ведь он же ничего не делает.

Раскольников. Работу…

Настасья. Какую работу?

Ю.П.: Какую работу?! – для нее же его лежание… она же не понимает, что такое умственный труд. И вы дело делайте и текст говорите, а то вы остановились и начинаете играть. Останавливайтесь на секунду, чтоб слово сказать, а потом дальше продолжайте работать. И гораздо энергичней.

Саша, она для вас ничтожная, как… даже я не знаю, кто…ну бродит коза какая-то или еще, какой-нибудь муравей ничтожный, чего на нее внимание-то обращать. Он о своем думает. Иди ты, выметайся отсюда скорей», - у него одно желание, чтоб она оставила его в покое. «Дура набитая. Чего с ней разговаривать вообще». Он только ждет, чтоб она ушла – и все.

Раскольников. Думаю

Настасья. Денег – то много, что ль надумал?

Раскольников. За детей медью платят. Что на копейки сделаешь?

Настасья. А тебе весь капитал сразу?

Раскольников. Да. Весь капитал сразу.

Настасья. Ну, ты полегче, а то испужаешь, страшно уж. /Уходит./

Ю.П.: Это нам говори. Это мысли вслух. /Трофимову./

 

/159,А/

Свидригайлов /М. Лебедев/: Заметьте эту дверь. Авдотья Романовна. Она заперта на ключ.

Ю.П.: Миша, ты ставишь свечку сам. Тогда очень хорошо, и дело есть: ты высунулся /из-за двери/ со свечой, а потом ее поставил /на дверь/ туда.

Соня /входит/: Кто тут? Это вы? Господи!

Ю.П. /Селютиной/: Люба, больше надо. Двойной смысл тогда есть- это очень интересно: «Кто тут?» -зрителям как бы. А потом: «Ах, это вы?» Нам сейчас ничего не понятно. Вроде вы к залу обращаетесь, а потом вдруг странная перекидка идет. И это острей делайте.

/Корниловой/: Лена, ведь она говорит это с юмором с бабским, а ничего она не пугается: «Ну ты полегче! Иж какой хитрый: раз – и в дамки». Там у ней, может, такого образа нет, но уж больно шустрый какой нашелся. Ты уж полегче, а то просто напугал.» И тогда есть контраст и входит несчастный человек – Соня. Как какому-нибудь мужику вы говорите – вы в памяти переберите всех мужиков и какого-нибудь особого найдите, которого вы не боялись и ему и влепите: «Уж очень ты меня напугал, прям, разбежался больно лихо!»

Корнилова. Я поработаю, подумаю.

Ю.П.: Надо быстрей работать, а то вы очень медленно работаете, а мне некогда, я спешу. Я не шутки шучу, а хочу, чтоб вы хорошо играли. Это в ваших интересах, а не в моих. И шуточками вы не отделаетесь: «Я поработаю». И потом, я не знаю, что вы имеете ввиду под словом: «я поработаю». Дальше. С выхода вашего, Люба.

Смотрите, как я вам показываю. «Это вы? Господи!» - и не дай Бог, вы на него посмотрите – вы в другом пространстве. А если вы на него смотрите, начинается прямое общение – тогда публика ничего не поймет, ведь это же пространство условное, здесь все символы: дверь – порог, новое – она переходит дверь, потом сны и так далее – чего ж мне вам пересказывать спектакль. А вы, - это Раскольников, но только нельзя на него смотреть ни в коем случае ни разу. Тогда получается: «Ах, это вы? – тогда ему надо отвечать, смотреть на вас и вам говорить: «А, это вы, да? Ну что, имели клиента?» - тогда нужно другое играть.

Свидригайлов. Заметьте эту дверь, Авдотья Романовна….

Ю.П.: «Заметьте эту дверь», - и поставил свечку. Тогда я понимаю, что дверь эта будет работать, что это подчеркивается, Миша.

Возьмите циничный тон и глубокий. Старайтесь говорить на грудных регистрах и как Кашпировский: «Вам будет хорошо. Расслабьтесь. А сейчас вам, может быть, и плохо, но зато потом будет снова хорошо. Главное – верьте, верьте мне. Вам уже не больно…» - «Ай!» - Неважно. Сейчас немножко больно, зато потом будет совсем не больно. Главное верить, верить, верить…» А умный видит сразу, что это шарлатан с покровителями высокими.

«Авдотья Романовна», - посмотрел на Шацкую, пока Филатова нет.

Это мои прибаутки не потому, что я хочу острить, а для того, чтобы вы играли своей натурой, а не изображали мне чего-то. Потому что самое трудное – чтобы артист, как Гоголь /сказал/, в себе нашел Плюшкина, Хлестакова и так далее – то, что я всегда вам говорил много раз. Потому что ремесло – это уже сказано Островским, лучше не скажешь, Шмага сказал, то есть Незнамов это говорит – «А я считаю свою профессию ремеслом. И ремеслом довольно низкого сорта. Вам можно считать свою игру искусством – это ваше дело». Так вот у тебя ремесло низкого сорта, когда ты споришь с этим недоделанным Наполеоном.

Публика же ничего не понимает, значит нужно представить ей, нужно взглянуть, кто идет - /Дуня/.

И я убедительно прошу господ артистов в партитуру роли писать то, что я говорю. Потому что потом вы будете забывать, говорить: «Ах, извините, я забыл». Я извинять не буду больше. Потому что я вам 25 лет толкую одно и то же, что роль должна иметь партитуру, как у музыканта. Тогда артист, который имеет профессию в руках, он смотрит и делает эту партитуру. А я могу еще улучшить ее в три раза. Тогда есть смысл восстановить работу. И она будет хорошей. А иначе никакого смысла нет.

Вы, Саша, должны запомнить, с шарфом, с гладением руки и должны это записать в роль себе, чтоб не я, старый дурак, напоминал все без конца. Как всегда начинался сезон, а я все напоминал артистам: «Ну что же вы за лето забыли краски, которые нашли. Я помню, а вы забыли».

СВИДРИГАЙЛОВ. Вот там за дверью Софья Семеновна сидела и разговаривала с Родионом Романовичем. А я подслушал.

Ю.П.: Не бойся, Миша, прямо тыкнуть. Как тот портной, который ходил по Парижу – помнишь, я всегда рассказывал. Идет по Парижу с новой дамой. Ему говорят: «Василий Григорич, как же ты ходишь все время с новой дамой, а языка не знаешь?» Он говорит: «А зачем язык? С указанием на предмет». Цинично и ясно. Так ты цинично и ясно: «вот там Софья Семеновна с Родион Романычем», - а он перед тобой сидит, в спину ему. Тогда все нам ясно, даже для дураков. Потому что тут экспозиции же нету. А рассчитывать на то, что у нас настолько грамотные, что помнят коллизии, то есть сюжет /нельзя/. Они помнят: Раскольников чего-то там, в школе /проходили/ чего-то там, да и то, наверно, если опрос зала сделать, то половина не читали. Почему я это и делаю так грубо, начало. Дальше пошел.

СВИДРИГАЙЛОВ. Вот там, за дверью, Софья Семеновна сидела….

Ю.П.: /Давыдову/: Саша, быстро обернулся, на Соню посмотрел: раз-туда. Ты же следователь. Тогда ты играешь, тогда участвуешь, а так ты светишь фонарем, и тебе до фонаря.

СВИДРИГАЙЛОВ. …. И разговаривала с Родионом Романовичем….

Ю.П. /Давыдову/: Раз - на Родион Романовича. Он же служит как собака своему шефу, он выдвинуться хочет, пройтись по службе выше. Дальше. /Обрыв./

. . .

/Переход на сцену в кабаке/

С.Савченко /размахивая газетой/: Кошмарное дневное убийство!...

Ю.П.: Сережа, от тебя зависит переход. Надо газетой размахивать. Сперва надо заявить: «Кошмарное дневное убийство! Кошмарное дневное убийство!» - потом поставишь это и максимально быстро раздаешь газеты. Тут же дикий переход сразу. Форте и совершенно измененная обстановка. А если ты /вяло/ делаешь, то его нет. Тебе нужно выскочить с развернутой газетой.

Саша, у вас должны быть в карманах газеты, здесь заготовлены должны быть еще, чтобы вы просматривать пришли в трактир газеты – у вас денег ни хрена нет, а в трактире все газеты есть…. Тогда были. И у вас в карманах есть, вы уже появились с газетами.

И вы сейчас просматриваете газету, а с ним /с Заметовым/ /говорите/ так, через газету. Он ищет. Действие есть, а то вы сидите и все. Диалог – и все останавливается, если не вытянуто действие. Посмотрите на мизансцену – все читают, что случилось. Только просматривайте газету, переворачивая там, а не просто мне изображая мизансцену. Потому что сенсация. Как письмо Нины Андреевой или какое-нибудь еще событие, в Чехословакии. Стену разбирают. А тут про убийство в вашем квартале. Это случилось у вас, в вашем районе все это. За одну ночь, там, пять человек убитых и все ограблены. Преимущественно иностранцы или приехавшие или имеющие доллары. Рубли не берут, только доллары. И острей, Саша.

Будем сокращать по ходу дела экземпляр. Про пожары всю линию вымараем. Сразу с «газет» начинайте.

Саша, вы чувствуете – ведь он человек умный – смотрите, какая игра слов: «Ушки на макушке?» - «Какая макушка?» - Потом узнаете». «Ушки на макушке» - «какая макушка»- тут же игра слов идет. Это же показывает его циничное остроумие. «Очень хочешь ты, да? Мальчик, воробушек, да?» -почему ты потом на него одеваешь /газету/ и называешь его «воробушек». С кем ты взялся тягаться?» - ведь он же себя все проверяет на цинизм, на умение. Ты знаешь, что ищут человека, убийцу – то ищут. /Обрыв/.

Нина, передвиньтесь, чтоб тень ваша была также, как у Миши.

ЗАМЕТОВ. Нынче много этих мошенников развелось. Вон в Москве целую шайку поймали….

Ю.П.: «Вон в Москве у вас,» - и балкон бери и всех сидящих. И сообщи нам: «Целую шайку открыли», - все же телевизор смотрят, все все знают, сколько шаек сейчас. Как по Зощенко: «Я три шайки имею: одну для ног, другую для головы, а третью – чтоб не украли».

ЗАМЕТОВ. А руки-то дрогнули. Обронил серьги….

РАСКОЛЬНИКОВ. Дрогнули…./Форте в музыке./

Ю.П.: Братцы! Уход никуда не годящийся. Сколько мы его репетировали – сто раз – и вы все забыли. Это всплеск: «Вот так живем! Что за дом такой?» И вам надо уже на их диалог собраться за табуретку. Тогда вы отойдете с широким жестом: «Вот так –то –с. Так-с.» И очень сильно в музыке – в такт. А так не артистично и стадо какое-то беспастушное. Вы бросаете газеты – фортиссимо.

Слушайте меня. С любопытством займете мизансцену за табуреткой – раз. А потом уже пойдете немножко вперед сюда из глубины, на форте бросите, а потом с жестом вот так вот – раз, два – и вас нет уже.

Саша, мне что от вас бы хотелось. Более острой речи. Потому что он на этом типе проверяет ведь, как с Порфирием.

ТРОФИМОВ. Но я ищу, чтоб он был разный все- таки: и такой, и острый.

Ю.П.: Правильно. Там масса красок, где можно быть. Но с этими типами уже надо быть острым. Репетиция же должна быть. Ведь он сколько топор – то, помните, как примеривал, как он топор прилаживал, петлю, все. Он все продумывал: и концепцию и практику – он и практик и теоретик. Поэтому он тут и репетирует для себя, но у него это легко получается, потому что он все-так подготовленный человек –то, он это выносил, идею эту страшную, приготовил ее. А то немножко вы с ним обнажаете и очень искренни с ним. А это совершенно не надо. Тогда теряется его апломб. Его погубил-то апломб. Потому что он взомнил о себе такое, а оказался к этому не пригоден. Вот трагедия.

ТРОФИМОВ. Но здесь, я думаю, помимо апломба, есть очень рискованный ход.

Ю.П.: Конечно! Так это ясно, он написал драматургически. Это он себе тоже ведь придумал. Вы не думайте, что он так. Он не Дон Жуан – «импровизатором сегодня буду!» Он не импровизатор – ведь вот что страшно. Это теоретик. Он сейчас был бы вождь «Памяти» и, конечно, более квалифицированный, чем те, которые сейчас, он более разумный человек, более образованный человек, чем эти, теперешние вожди этого же направления – сейчас же очень много их развелось, Раскольниковых.

ТРОФИМОВ.Слишком много.

Ю.П.: Очень. Она /пьеса/ стала более актуальной сейчас. Как в обостренные исторические моменты всегда все звучит острей, и актер должен это чувствовать.

. . .

РАСКОЛЬНИКОВ. А что если…. это я старуху и Лизавету убил?

Ю.П.: Нет, Саша, вы опять начинаете мне уже заранее играть что-то многозначительное и подтекстовое. А ведь это он репетирует, а не то что он вдруг признается и совесть в нем заговорила – абсолютно нет. Тут нет слома никакого. «Вы очень разлакомились, воробушек?» Кусок только ломается философски: «А если Дуня?» А до этого нет слома никакого. Ведь чем кусок длинней, тем интересней его играть. Бывает, подряд идет смена узла, а здесь этого нет.

РАСКОЛЬНИКОВ. А что если это я ….я ту старуху и Лизавету убил?

ЗАМЕТОВ
. А разве это возможно?

РАСКОЛЬНИКОВ. Вы уже поверили?

Ю.П.: Это краска. Тут в первый раз он его поймал. Это явно ироническая реплика. Но перемены нету никакой, это краски. А там /дальше / просто сильный упор. Там до конца Вы его спровоцировали, это уже конец сцены – конец эксперимента там, а здесь это. Вам же очень интересна его реакция. Ведь вы же что репетируете: вы понимаете, как они работают, на нем вы проверяете это. Потому что вы же первый раз такой эксперимент проходите, вы не каждый день убиваете, это не то, что набитая рука. Вот как эту шайку брали, там что поразительно: вот идет бандит, закрывает /лицо/ от аппарата и раз! – сразу кто его ведет, он по руке – раз! – чтоб зафиксировано лицо у него было, что он уже больше работать не может, все. Почему они закрываются – чтобы можно было работать дальше, а тренированные ребята ему сразу по руке – раз! – а камера сразу щелк – все, готов. Испекся.

Вот он и набирается опыта.

РАСКОЛЬНИКОВ. … и пошел бы и под камушек все и спрятал. А потом бы год-два не брал. Ищите!

ЗАМЕТОВ. Вы сумасшедший!

Ю.П. /Давыдову /: Саша, вот это и дальше играй, смотри: высунулся, огляделся, как заяц – сюда, сюда, сюда – как кролик, носом: «О! Нет, псих. Точно псих». И он его сбил. Его он победил – Порфирия нет – а его он покрыл.

РАСКОЛЬНИКОВ. А что если это я … я ту старуху и Лизавету убил?

ЗАМЕТОВ. А разве это возможно?

РАСКОЛЬНИКОВ. Ну вы же поверили.

ЗАМЕТОВ. Нет. Вот теперь больше, чем когда-либо не верю!

Ю.П. /Давыдову /: Саша, это не пробрасывайте. «Нет. Теперь….» - вот он и проговорился. Вот тут он поймал неопытного следователя, поймал Раскольников его. Дуэль. Тогда будет интересно мне очень смотреть за действием.

За чем с интересом смотрит публика? За действием. А действие всегда родит верное чувство. Обязательно. Даже если вы пришли и чего-то не очень играется сегодня, но все равно, если вы верно на сцене ведете себя, то обязательно придет верная сцепка в результате. Придет. А если вы начинаете все пыжиться, чего-то каждый солировать, то никогда не будет ансамбля. Никогда не будет вот этого, за чем следит зритель, затаив дыхание. Он всегда следит за действием, как развернуться события. Убийство – то налицо. Мы начали-трупы лежат.
Значит очень важно, как же его поймают – то. Все же в общем –то слышали, что это убил Раскольников. Детские сочинения лежат. Все ясно. Концепция абсолютно же ясная. С ней же даже были очень несогласны многие интеллигентские круги Москвы, что упрощена концепция, неверная. Он страдалец. Его погубил капиталистический строй.

А нас кто погубил? Тоже вульгаризация та же, кстати. Все валить на строй это также вульгарно, как валить все на капитализм. Начинать с себя надо. С себя.

Тут он прокололся. Мне один очень хороший человек рассказывал, как он – очень умный мужик – на этих заседаниях народных депутатов прокололся откровенностью. А потом прокололся другой умнейший, очень крупный человек. Они сели рядом, не зная друг друга – по алфавиту сажали. И этот и тот на одну букву. Рядом сидят. И этот простодушный не удержался, толкает соседа – ну, депутаты оба – и говорит: «Смотри, нашего – то накололи». Ну, ясно вам, ну где вы в «Живом» смотрите на табуретку / в конце/. Тот, не моргнув глазом так на него посмотрел внимательно и говорит: «Ну да, с кем не бывает». А он дальше продолжает в этом же духе его подталкивать и замечать все, что там происходит – умный человек, он все видит, нюансы помимо текста. Приходит домой, ему жена говорит: «Ты что совсем сдурел?» Он говорит: «Что?» - «Ты знаешь, с кем ты сидел рядом?» - «Нет». Она ему говорит, кто, с кем он сидел рядом. Он говорит: «Мать честная! Вот это да!» Потом на следующий день приходит довольный и говорит: «А он тоже прокололся! Ельцин выступает, а он спокойно на него смотрит и говорит: «Интересно, какая же сволочь ему доклад писала?» «А тут, - говорит, - я его умыл: «Почему же? Он и сам может». Он говорит: «Ну, знаете, уж от Вас – то я этого не ожидал. Что же вы меня за ребенка что ль считаете?» И дальше смотрит». Значит, у него только одна мысль: кто ему написал, какая группа, какой мозговой центр за ним стоит. Вот вам игра.

ГЛАГОЛИН. По алфавиту нельзя сажать людей. По группам надо.

Ю.П.: Тогда совсем ясно будет. Потом, до этого мы не дожили. Это в парламенте сидят определенными / группами/: это оппозиция, это то. Так и надо. Можно взять английский парламент. Там прекрасно. Я вот в нем был сейчас, в английском парламенте и был у главы оппозиции, он меня принимал. Я спрашивал, где сидел Черчилль, где сидит Тэтчер, как идут дебаты.

А Слава пошел играть к Тэтчер, Ростропович утром – мы с ним вечером поговорили – я говорю: «А что ты идешь ей играть-то? Ей же все равно: что на балалайке, что на виолончели. Ты смычок хоть не бери, играй пичикатто. Он говорит: «А ты куда идешь?» Я говорю: «А я к лидеру оппозиции иду». Он говорит: «А что, ты думаешь, его выберут?» Я говорю: «Да говорят, что все, ее дни миновали». Так что на этот раз, наверное, я выиграл.

ГЛАГОЛИН. Надо было сказать: «Пойдем со мной».

Ю.П.: Это я не догадался. Тебя не было. Тот рыжий такой. Он часто по телевизору. Говорят, что он все-таки будет правителем, что она надоела англичанам.

/Переход на сцену с Мармеладовым. Заметов жестами пересказывает Порфирию разговор с Раскольниковым./

Стоп! Костя должен выйти стремительней дальше вперед. И, проходя назад, ты должен ему все время объяснять, - тогда пантомима эта дойдет – «Понимаете, ясно, что псих….» - и можешь играть очень грубо, Саша. Нужно найти смешную пантомиму, как с кирпичами в «Живом», чтоб это была смешная сцена, комедийная, острая. А сейчас вы ее мнете.

Семин должен стоять, щелкать семечки и быть официантом.

МАРМЕЛАДОВ. …. Титулярный советник Мармеладов…

Ю.П.: А это Семин, ведь шут гороховый. Он же все время тут шляется. Его держат, как шута, не гонят в шею. Иногда выбрасывают на улицу, когда он надоест сильно. А так он для развлеченья привлекает. Местный такой псих. Как помните, у нас играл в «Высоцком»?.

МАРМЕЛАДОВ. Студент или бывший студент? Так я и думал!...

Ю.П. /Джабраилову/: Не пробрасывай: «А! Студент!» Ведь он ищет собеседника, понимаешь? «А! Студент!»- значит со студентом можно поговорить – образованный человек и тебя поймет. Тогда можно ему всю философию рассказать.

МАРМЕЛАДОВ. Позвольте, молодой человек, случалось вам…. Ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?

РАСКОЛЬНИКОВ. Случалось. /Хочет уйти, потом возвращается./ Что? Как это «безнадежно»?

МАРМЕЛАДОВ. Безнадежно вполне-с, заранее зная, что не даст сей человек денег, ибо зачем, я спрошу, он даст?..

Ю.П.: Ищите в зале Петрова.

МАРМЕЛАДОВ. Ведь он знает же, что я не отдам. Из сострадания? Но господин Лебезятников /распахивается /открывается дверь, появляется Лебезятников – В.Погорельцев в очках, с бумагами/, следящий за новыми мыслями, разъяснил намедни, что сострадание в наше время даже тайком запрещено….

Ю.П. /Погорельцеву/: Куда вы смотрите на него? Вы смотрите на зрителей, Валерий, а иначе Вы пришли в кабак. А вы не в кабак, вы пришли на демонстрацию у памятника Пушкину с листовками, что «господин Абалкин, вон к капиталистам!» А Абалкин, между прочим, зам. Пред. Совета министров. Во какой свободы вы достигли!. Ну-ну.

ЛЕБЕЗЯТНИКОВ. Да, да, я вообще отвергаю частную благотворительность, ничего не меняющую радикально.

Ю.П.: Валерий, сейчас вы можете смело идти на демонстрацию с этим лозунгом: «Господин Абалкин, убирайтесь к вашим капиталистам». Но не ему /говорите/, нам, туда, на балкон.

МАРМЕЛАДОВ. И так уже делается в Англии, где политическая экономия.

Ю.П.: «В Англии», - это осколки так, как вы говорили в «Гамлете»: «В Дании», - и все ржали. Как мы делали в «Часе пик»: /Это идиотизм/ - бороться с водкой в нашей стране, публика ржала; цензура нам внесла поправку, - в Польше», - публика еще больше хохотала. Но я выполнил цензурные указания. Цензура вписала – я вынужден был вписать. Вот ты так и скажи: «В Англии, - у нас ни-ни, - где политическая экономия», - она же у нас тоже сейчас. Семьдесят лет только и говорят о политической экономии.

РАСКОЛЬНИКОВ. А для чего тогда ходить – то?

МАРМЕЛАДОВ. А коли не к кому, коли идти больше некуда?!

Ю.П.: Рамзес, вот это главное, о чем ты с ним хотел говорить.

Потому что с собакой же не поговоришь…

/Напоминают о перерыве./ Пожалуйста. Ланч, господа артисты.

/Обрыв./

/Продолжение после перерыва/

Можно дальше? Пожалуйста. Тише за кулисами!

/159, В/

 

МАРМЕЛАДОВ….. Когда единородная дочь моя в первый раз по желтому билету пошла…

Ю.П. /Холмогорову/: Когда Люба споткнулась, вы, опытный жеребец, вы ее за грудку. Так у него получилось, что за грудку почему-то. Когда она споткнулась, он ее под грудку поддержал, под грудку и под локоток. Вы, Люба, юбку чуть сделали так и споткнулись – раз! – под грудку сразу – вот – под одну грудку. Вот. Снимите его руку, мол, спасибо и сама пошла.

ХОЛМОГОРОВ. Лестница будет как раньше?

Ю.П.: Да-да-да, как раньше. Наташа! Чтоб мне лестница была настоящая. И срок - когда. И сегодня, пожалуйста, это мне доложите в кабинете. Дальше.

МАРМЕЛАДОВ. Лежал я тогда пьяненький-с…

Ю.П.: Пьяненький-с», - форте!

Саша, вы должны ближе подойти постепенно. Еще ближе. Тогда я вижу, тогда мне не надо голову переворачивать, публике. Еще ближе, к ногам мертвеца, облокотитесь задницей о сцену. Вот так вот. Спокойно руки в брюки или одну руку на планшет, как вам удобней. Циничней. Все время смотреть на него не надо, иначе я вашей реакции не вижу, понимаете. Вы, облокотившись, смотрите и наоборот, не даете себе возможности посочувствовать. Даже если у него что-то иногда просыпается, он все равно это зажимает. То есть, для вас это подтверждение вашей теории, а не жалость. Жалость у него появилась там, когда он не вынес и дал деньги. А сейчас он себя убеждает, что вот это и есть мусор. «Зачем такой человек нужен?» Тогда вы дадите Рамзесу повод к тому, что будет дальше. А иначе сцена не может состояться.

МАРМЕЛАДОВ. … и слышу, говорит моя Соня: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели мне на такое дело пойти?» «А что ж, - отвечает Катерина Ивановна в пересмешку, - чего беречь? Эко сокровище!»

Ю.П.: Рамзес, «эко сокровище» - ты же знаешь, что это такое. Где сокровище-то? Вот ты и вот… и вот совсем заплакал – он дочь – то представил, как ее лапают, да в постели тискают, да каждый день новый. Ты понимаешь, что это такое?

ДЖАБРАИЛОВ. Конечно.

Ю.П.: Ну вот ты и вот… о чем же говорить – то? Отцу это, наверное, тяжело, даже ему. Он сейчас – то ведь с похмелюги, трезвый, а не пьяный. А то будет так, как замечательный актер Лебедев играл тут пьяницу: орал, шумел – и никто ничего не понял – в кино. И я не понял. Один наигрыш. А актер замечательный. Значит, режиссер ничего не понял, артист замечательный ничего не понял. И все мимо.

МАРМЕЛАДОВ. И вижу я, эдак часу в шестом, Сонечка встала и с квартиры отправилась, а в девятом часу назад обратно пришла. Пришла и прямо к Катерине Ивановне, и на стол перед ней тридцать целковых и выложила…. /Форте в музыке/. Ни слова не сказала, хоть бы взглянула. Легла на кровать лицом к стене, только плечики и тело все вздрагивают….

Ю.П. /осветителю/: Костя, чуть подголуби стену /заднюю/. Темно-голубым. Чуть-чуть, чтоб она потеряла цвет белый такой, понимаешь. Запиши себе.

МАРМЕЛАДОВ. Кто же такого, как я пожалеет? Ась? Жаль вам теперь меня сударь аль нет?.... Да! Меня жалеть не надо! Меня распять надо, распять на кресте!... Но распни, распни, судия….

Ю.П.: Ты, Рамзес, правильно все делаешь. Не надо ни большего голоса, ничего. Сейчас все в норме.

Саша, здесь должна быть ваша /реакция/. Вы же атеист. Зачем вам это сдерживать? «Распни… ну уж конечно, как про Господа, так это начнется…хе-хе-хе….» Обязательно это должно быть, иначе линии нет, этой грани, нет образа. Она же все время через всю роль идет, этот пунктир. Он же об этом врет, и прокол его у Порфирия именно на эту тему. И вы начинаете: «Нигде не будет счастья: ни там….» Так и тут. Вы себя чем можете только сдерживать – жалкий пьяница прикрывается всякими сентиментальной дребеденью – вот это и есть мусор.» Тем более, «правильно он говорит, правильно; его мало распять, хе-хе-хе». И он и Соне это будет говорить: «И никому ты ничего не докажешь».

МАРМЕЛАДОВ. Но распни, распни, судия, и, распяв, пожалей его!

Ю.П. /за Раскольникова/: «Хм, пожалей…. Именно «пожалей!». Кто тебя пожалеет, дурака, пьяницу старого».

Рамзес, все правильно, но ты не увидел насмешки. Когда он захихикал, он ему так…. И даже растерялся, потом на лакея / посмотрел/, а потом уже сюда. Тогда тебе это даст право сказать: «А разумники, как ты, пошто, приемлишь сих!» А то ты не выйдешь на этот поворот.

Даже откинься: «Что!? – ты про Бога, а он хохочет. И потом опять, сюда, на него сразу, резко опять на Раскольникова: «Что же», - значит зря ты все говорил, ты не того нашел». Теперь на лакея – тот ухмыляется, плюнул семечками. Плюй семечками.

МАРМЕЛАДОВ. Думаешь ли, продавец, что этот полуштоф мне всласть пошел?!.... / С.Зайцев с криком мается с топором по сцене./

Ю.П.: Сперва дикий крик Сергея. И из крика пошло форте музыкальное.

/Рамзес/, для атмосферы посмотри на лица. Это не повредит тебе, это не Кашпировский. Тот от дьявола, а этот от Бога.

МАРМЕЛАДОВ. Приидет в тот день и простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит…. И когда уже кончит суд над всеми, тогда возглаголит и нам: «Выходите, - скажет, пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь и станем…

Ю.П.: Ну а где все вышли «пьяненькие и соромники», Наталья? Кто из «пьяненьких» опоздал? «Пьяненькие» должны больше занять пространства – до табуретки. И ты должен, Рамзес, их больше взять в объект. И так встаньте, чтоб каждого было видно. Мне важно видеть ваши лица все. Почему вы прячетесь друг за друга? Встаньте в шахматном порядке. Больше, больше, больше, больше. Вот. Каждого чтоб я видел. Вот. Вразножку кто стоит? Давыдыч? Не надо вразножку. Это вы выходите с покаянием. Потому что вы достаточно тут натворили дел все. И я в том числе. Я себя не исключаю из вашей компании. А то вы выходите повинность отбывать – это не надо. Это вам нужно, для вашего очищения. Театр достаточно погряз в воровстве, в пьянстве. Боже сохрани, что я всех обвиняю, но к сожалению, в театре воровство и пьянство. И проходной двор. Поэтому есть, с чем выйти и посмотреть на зрителя можно. И себе заглянуть внутрь. И тогда действительно, будет какой-то смысл.

Тем более, ваш товарищ очень хорошо репетирует. И чем там шляться и лясы точить, можно было б прислушаться, как он хорошо репетирует. И надо слушать на спектаклях кто как играет. А то вы стали все хуже играть без меня. Извините, но это так. Дальше.

МАРМЕЛАДОВ. И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но приидите и вы!»…

Ю.П.: И ты нас убеди теперешних. Теперешних нас. Потому что именно нет еще процесса этого. В стране нет процесса покаяния. Сейчас все только кусок вырывают и качают права: кто виноват, кто больше сделал. И по-прежнему все только мертвых прощают, а живых – нет. Все счеты сводят. Ведь грызуться, как стая собак голодных. Но есть причины, но это же не поможет делу – грызться – то. А вот смиренья нету никакого – орут, кричат. Поэтому когда ты говоришь: «И мы выйдем, и не стыдясь.», - вроде стыдно быть человеком. Не стыдно. Вот так если, то не стыдно. А Он там поймет и всех простит. А выход только один. Так что ты хоть и пьяненький, хоть и пропил жизнь свою, но в данном случае ты прав. И зритель это должен понять, что ты /прав/, а не Кашпировский.

И тут не бойся, потому, что тут есть полный поворот. Потому что вот ты так настроил их / публику/: «И он скажет: «Свиньи вы! Да-да, образа звериного. Но и вы приходите, и вас Он простит». Ведь Христос главным образом, к преступникам приходил, к прокаженным. Потому что к хорошим, чего к ним идти, он хороший и так. А он идет к преступному человеку, прощает тех, кто его распял на кресте.

И сделай эту ноту: «Но … вот я вас оскорбил – все мы свиньи, - ты и про себя так и то, что вот эти, пришедшие на спектакль, свиньи, - все мы свиньи, но величие – то Господа в чем? – вот пьяница постиг, в чем величие, - но приидите и вы! И воскликнут вот эти, - премудрые разумники, вот семьдесят лет, да, - пошто приемлешь сих? – Потому приемлю….- вот почему, вот за что, и начал молиться. Господу. Тогда это будет благое дело великое. Тогда стоит восстанавливать спектакль. А так – не стоит. Дальше.

МАРМЕЛАДОВ. И возглаголят премудрые, возглаголят разумные….

Ю.П.: Нет, тут тебе тон надо сменить – по провинциальному я иногда люблю выражаться. Тон сменить надо: «Но тут произойдет вот что». Ты как пророк, ты потом же умираешь. Это предсмертное прозрение человека: «И вот воскликнут такие, как этот студент: «Пошто приемлишь сих?»-то есть таких вот пьяниц, таких вот безобразников – как эти все стоят и как я и как вы- вот они будут орать», - понимаешь?

МАРМЕЛАДОВ. «Пошто сих приемлеши?»….

Ю.П.: И на своих покажи. Вот и жест хороший у тебя будет: на наших и на сидящих пришедших – вторая рука. Значит, ты объединишь всех. Тогда у тебя будут хорошие руки, посмотри, ты сам это оттренируешь перед зеркалом. «Пошто приемлишь сих!» - и у него от волнения, от сильного всплеска голова закружилась, поэтому немножко он так как-то как подбитая птица….

А вас прошу /стоящих на сцене/ вам одна реакция, а то вы будете стоять и ничего не делать, то есть я не буду видеть, что у вас внутри – я не хочу вас обижать. Но когда захохотал этот тип, то бросьте на него взгляд головой – не только глазом, но и головой – и опять на Рамзеса. Сделайте эту реакцию обязательно.

МАРМЕЛАДОВ. И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! Пошто сих приемлеши?» /Раскольников смеется./

Ю.П.: Острей реакция, тревожно очень – раз! Раз! – и на этого. Это серьезные дела.

МАРМЕЛАДОВ. И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что никто из сих сам не считал себя достойным сего….» И прострет к нам руце свои, и мы припадем…. И заплачем…..

Ю.П.: Только не уходи в сентимент: «Заплачем….» - Боже тебя сохрани. «Прострет руце,» - и он немножко вперед вытянулся слишком и опять чуть не упал в зал. Но немножечко, совсем немножечко. Это так просто, не педалируй. Но это дает /движение/.

МАРМЕЛАДОВ. Тогда все поймем!.... и все поймут…

Ю.П.: Только не уходи в благостность, не умиляйся.

МАРМЕЛАДОВ. Катерина Ивановна…. И она поймет. Господи, да приидет царствие Твое!....Господи!.…

РАСКОЛЬНИКОВ. Ну, а коль этого ничего не будет?....там?....

Ю.П.: Саша, не надо наклоняться. Так же руки в карманы, облокотитесь задницей /о сцену/ и через плечо ему скажите; спокойно: «Ну а коль этого ничего не будет?.... тогда что?.... там??... ха-ха…..»- он же атеист. Не надо демонического смеха, а спокойно мысли. Спокойно. Это же гораздо страшней, что его-то не тронул этот рассказ совершенно. Там ему жалко стало детей и он дал двадцатку. А тут теория, а он атеист. Его забавляет вот эта слепая вера в Кашпировского. «Ну, идиоты….» Как он Соне будет говорить: «Ну что? Ну перед кем я буду? Перед этим стадом? Зачем? Зачем мне это нужно-то?» А когда вы так облокотились, в него воззрились, то это менее впечатляет – значит, он еще хороший человек, он все-таки чего-то хочет, дискуссирует чего-то. А он это же выносил. Иначе не оправдан становится Порфирий, который говорит: «Теорию-то вы создали, да ведь очень получилось – то грязно, понимаете, не красиво. Лизавета, ребенок, это все.»

ТРОФИМОВ. Здесь бы только не уйти в схему, ведь он же сталкивается с людьми.

Ю.П.: Но он же атеист, поэтому ему это смешно. Это атеизм. А если вы наклоняетесь и начинаете с ним дискуссировать….

ТРОФИМОВ.Согласен.

Ю.П.: В этом же….

МАРМЕЛАДОВ. ...Тогда жить нельзя…. Слишком зверино…. Слишком говенно….. Тогда в Неву.

Ю.П.: Нет-нет, Рамзес, уходишь в сентимент. Надо опять сменить тон. Примерно так, я думаю: вот ты все сыграл к нему, потом нащупал стул, споткнулся, сел – «Как?» - видишь у меня какое /выражение лица/ - «Как? Тогда говно. Тогда говенно, слишком зверино. Тогда в Неву». Понял, Рамзес, тон? Ну вот. И начал думать: «что мне делать». Вот он под лошадей и попал «тогда в Неву», - и утвердительно замотал башкой, что «тогда я утоплюсь лучше» Решил топиться, но попал под лошадей, вместо утопления.

МАРМЕЛАДОВ. …. Тогда жить нельзя… Слишком зверино….слишком говенно…. Тогда в Неву…. /С. Савченко с криком мается по сцене, размахивая топором./

Ю.П. /Савченко/: Сережа, надо выхватить топор и с топором пойти вот в этом диком движении, понял?

РАСКОЛЬНИКОВ. Ай да Соня! Какой колодезь, однако ж сумели выкопать! И пользуются!

Ю.П.: Ближе к столу, Соня. Рамзес, ближе к Соне. И вот когда они упадут, тогда вы …. Встаньте с этой стороны, Саша, чтоб ваша тень их не перекрывала. Посмотрите на вашу руку, ткните в них, но не глядя, чтоб это попало. Обязательно не глядеть. Тут циничная картина, как потребляют Соню: «Какой колодец выкопали, сволочи!»

НАСТАСЬЯ. К тебе письмо…

РАСКОЛЬНИКОВ. Ко мне? От кого?

НАСТАСЬЯ. От кого, не знаю. Три копейки свои почтальону отдала.

/Появляется мать с письмом / из двери//.

Ю.П.: Почему не попадает свет на письмо. Еще раз выйдите, чтоб попал свет. Попробуйте, как вам там сделать, что лист сперва появился. И у вас, Саша, должно быть письмо в руке.

ТРОФИМОВ. Нет, это мне дает Дуня немножечко позднее.

ШАЦКАЯ. Я даю, но выхожу когда….

Ю.П.: Да? А куда письмо девалось этой-то?

ШАЦКАЯ. Она показывает: «Тебе письмо, письмо…» - кладет его на табуретку и уходит. /Обрыв/.

Ю.П. /Богиной/: Как только вы вышли, уже нормально возьмите письмо, ясно? Значит, только важно, чтоб я видел трепещущую руку с письмом, как в кадре, а потом тут же, когда вы выходите, вы нормальную позу берете, а то это будет выпаренно и нехорошо. Упритесь спиной в планшет, но только прямо встаньте./Обрыв./ Не надо играть возраст, совершенно вам ни к чему.

. . .

МАТЬ. Господин Свидригайлов не удержался и осмелился сделать Дунечке гнусное предложение, обещая ей разные награды…. Но потом одумался и, вероятно, пожалев Дуню, представил супруге своей Марфе Петровне полные доказательства всей дунечкиной невинности…. А теперь узнай, милый Родя, что к Дуне посватался жених, и что она успела уже дать свое согласие…. Это Петр Иванович Лужин.

Ю.П./ Холмогорову/: Стас, ты с нами, а только под самый конец: «Мамаша, успокойтесь, успокойтесь, идемте, хватит волноваться.» А то ты сейчас начинаешь смотреть на Дунечку, на это – и получается, что мы играем впрямую А это разные пространства. Я вам все подчеркиваю, что сила тут в том, что –сила театра, театрального приема – в том, что на одной сцене люди работают в разных пространствах.

В «Трех сестрах» я сделал это явно совершенно, а тут еще более сделано это условно, чем в «Трех сестрах». Там отведено: вот казарма, вот комната, вот то-то – действие переносится или идет сразу: тут, тут, тут. А здесь сделано –вообще все пустота, ничего нету. А люди находятся в разных измерениях. Вот сидит Раскольников в одном измерении, вот стоит Свидригайлов в своем измерении, Дуня – в своем и мать в своем – все отдельно. И ты отдельно. Потом вдруг неожиданно, когда ты подошел, ты бытово начинаешь успокаивать мамашу, как бы в какой-то там сцене уводя ее: «Ну не надо волноваться! Раз уж я вмешаюсь, то все будет нормально. Уж если я берусь, то я сделаю. Никакого разговора». Понимаете? Вот так и сделайте, а то вы сейчас туда заглядываете, туда заглядываете – и нарушаете всю структуру.

. . .

РАСКОЛЬНИКОВ. Уж не угрызения ли совести ее самое втайне мучат, за то, что дочерью сыну согласилась пожертвовать…..Да чего: тут мы от сонечкиного жребия, пожалуй что не откажемся! Вот она, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит….

Ю.П.: Надо: ты ее ткнул – и акцент, который ты пережидаешь. «Вот она, Сонечка!» Стас, вас оттолкнули и вы гордо встали у столика. Сперва отлетел, а потом утерся и встал независимо. Отряхнулся, как петух – и ничего. С курицы слез.

Акцент у вас – форте - после «Сонечки».

РАСКОЛЬНИКОВ. Не хочу я вашей жертвы! Не принимаю!

/Перемена мизансцены. Раскольников и за ним стоят все/. О, если б я был один!....

Ю.П. /осветителю/: Костя, это пушка сто процентов? Нужно диафрагму – квадрат, а не круг. Квадрат идет от Михаила /Лебедева/, от лица его до Галины Николаевны, за ней Селютина. Все стоят. Чтоб я всех видел. Вот. Теперь ты сужаешь диафрагму до Раскольникова, она рассечет Раскольникова, и когда она рассечет Раскольникова, он скажет: «О, если бы я был один!» Понял? /Обрыв/.

РАСКОЛЬНИКОВ. Эй, вы! Свидригайлов, ну-ка уйдите отсюда!....

Ю.П.: Неожиданней, Саша. И вскочил: «Эй, вы! – и очень конкретно, так, чтоб публика переменилась. Всегда ж у нас в проходе стоят люди. «Я к вам /обращаюсь/. Эй, вы! Вы-вы, я к вам обращаюсь!»

ТРОФИМОВ. Да. Все обычно оборачиваются.

Ю.П.: Вот так и надо делать.

РАСКОЛЬНИКОВ. Вот, смотрите…. Кто ее знает из каких, но не похоже, чтоб по ремеслу….

Ю.П.: По ремеслу,» - акцент. Проститутки/в глубине сцены/ переменили бедрышки – с одного бока на другой – раз. Вы, Саша, посмотрите на проституток и акцент переждите.

Мадамы, вальяжней.

РАСКОЛЬНИКОВ. Посмотрите, как разорвано платье, посмотрите, как оно надето: ведь ее одевали, одевали неумелые руки, мужские. Все же ясно…./Трофимов играет с девушкой из зала./

Ю.П.: Саша, я б острей делал. Когда вы будете конкретней раздевать, то совсем работайте цинично и …. «Вы посмотрите: ну, явно же, что мужские руки…..»

ТРОФИМОВ. Но это опасно, если это будет зритель.

Ю.П.: То есть, администрация будет давать какой-то там молодой девушке.

ТРОФИМОВ. Иногда бывало, что я обращался, и это такое впечатление производило, ей так бывало стыдно. Раньше так было, что иногда никого не подсаживали и мне приходилось….. я так помоложе глазом отыскивал и иногда бывало, что просто мне стыдно было перед…..

Ю.П.: Нет, она должна быть одета / специально/. Это подсадка будет с деталями костюма.

ТРОФИМОВ. Раньше этого не было.

Ю.П.: Ну сделаем так. Просто не надо кого-то из актеров занимать. Потому что он так никогда не сыграет. Но человека, который сядет на это место, надо предупредить.

. . .

РАСКОЛЬНИКОВ. Подлец человек. И подлец тот, кто его за это подлецом называет. А чего я ввязался – то, собственно говоря…..

Ю.П.: Нет, это другая мысль. Ведь это вдруг. Это трудное антре, это двойное сальто под куполом цирка – неожиданно вдруг он для себя это, когда человек, знаете, выпалит вне всякой логики, именно так и бывает, когда человек вдруг брякнул – и сам удивился. Вот у него это и получилось так: «Подлец человек! И подлец тот, кто его подлецом считает!» - и прикрылся цинизмом опять, - а чего я, собственно, ввязался – то? Да идите вы все в тартарары! Все же обосновано – полагается процент – ну вот это процент и есть – отходов, удобрений». Ну, как китаец этот сказал: «Подумаешь, для Китая миллион, - Дэн Сяопин сказал, корреспондент ему говорит: «Как же на площади задавили!» А тот говорит: «Ну что для Китая миллион – подумаешь». А подумаешь, один Дэн Сяопин – почему-то ни один ему не сказал – а почему наоборот не сказать: «Подумаешь, один Дэн Сяопин. Убрать одного Дэн Сяопина, а зачем миллион-то убирать?» Даже экономичней: одного похоронить или миллион похоронить. Сколько расходов – миллион похоронить – даже уж если совсем цинично рассуждать – даже и разумней. Тем более, он свое отжил – ему восемьдесят…. Сколько там?.... с чем-то.

А кстати, о гласности. Ведь никто не осудил из интеллегенции Дэн Сяопина – то –наша –то интеллигенция прославленная.

ТРОФИМОВ. Не надо о гласности.

Ю.П.: Да. Не узрели тут ничего они. Никак. Между собой-то грызутся, а вот насчет того, чтобы высказаться: как же так?

-Высказывались. Бовин высказался, ему попало за это.

Ю.П.: Ну, Бовин высказался, опираясь. И ничего ему не попало, он по-прежнему сидит в «Известиях» с вертушкой. И даже я опять по –прежнему должен поехать – по Брежневу, по-прежнему – должен поехать к Бовину, чтоб позвонить куда мне надо. Потому что Капица уже помер. А вертушки у меня по-прежнему нету. И я по-прежнему должен, если что-то я хочу сделать….

- У Николая Николаевича есть вертушка.

Ю.П.: Да. Теперь мне легче. У Николая Николаевича можно попросить разрешения позвонить такому-то, чтобы, предположим, все-таки у Мейерхольда в квартире не жила любовница Берии. В Мейерхольдовской квартире, где убили Зинаиду Райх, живет до сих пор любовница Берии. И вот слезно умоляют все-таки сделать там музей замученного человека гениального, но почему-то не делают. А любовница все живет. Никто не призывает ее уничтожать, но можно же выехать из этой квартиры, верно, в другую. Вот. Но не выезжается никак. Вот придется опять вертушку искать и звонить, чтоб поговорить с новым-бывшим Андроповым – и так далее. Поехали.

А говорю я это к тому, всякие прибаутки свои, чтоб вы поняли, что театру есть, что делать. И очень даже много. И ничего менять не надо, никаких позиций. Позиция была правильно заложена 25 лет назад. Надо только удержать ее - это очень трудно. Очень трудно. Но кто из вас умный, те поймут, что вы для себя удерживаете, не для других. А удерживая для себя, вы и другим помогаете очень.

С.ХОЛМОГОРОВ /текст Лужина /: Стало быть, приобретая единственно исключительно себе, именно тем самым я приобретаю как бы и всем.

Ю.П.: Это вот позиция тех, куда я буду звонить. Поехали дальше.

РАСКОЛЬНИКОВ. А чего я ввязался помогать –то? Да пусть хоть переглотают живьем друг друга. Так, говорят, и следует. Такой процент должен уходить куда-то, ха-ха-ха! К черту, наверное, чтоб других освежать. Процент! Словечки – то какие у них научные, успокоительные. Сказано: процент – все, беспокоиться нечего.

Ю.П.: Нет, лучше переменить. Вот сперва если ты берешь кого-то близко, Саша, то потом взять того, кто очень далеко. Одного близкого, а другого дальнего взять, близкого, а потом с балкона: «Процент! Понимаете? Все нормально! Все о`кей, за кооперативы, давайте, ребята! Обогащайтесь! «А процент уходит куда-то, к черту, к дьяволу».

И только он помахал «Процент!» - и сел на планшет и бах! /музыка/, тогда: «Ай-яй-яй! А если….» А то не будет перехода.

РАСКОЛЬНИКОВ. А коль Дуня как-нибудь в процент попадет, или маменька?

Ю.П.: «Или маменька….»

ТРОФИМОВ. Что, маменька в проститутки, что ль?

Ю.П.: Нет. В процент. А процент – не только проститутки.

ТРОФИМОВ. Я понимаю, но здесь шла речь о девочке.

Ю.П.: Ну хорошо, не надо «маменьки». «А коли Дуня»….. Тут ведь шире уже идет у него мышление. Ты одного уже отправил в процент –Джебраилова – Мармеладова.

. . .

/Появление НАСТАСЬИ/

Ю.П. / Корниловой/: Откройте дверь да войдите, Лена. Закройте за собой дверь!

Открывайте, уходите, закрывайте – вот. Тогда только появляются эти. И пожалуйста, все записывайте, у меня больше нет времени. Зайдите ко мне и мы составим план. Надо все заранее делать. Потому что они ничего опять не поготовят: ни афишу, - ничего не сделают, как всегда. Борис Алексеевич, Вы зайдите, пожалуйста тоже ко мне.

И надо, Лена, больше убеждать. Что Вы там лепечете мимо партнера? «Это кровь…» - с больным человеком как разговаривают: успокаивают, внушают, а не на штампе-говорке бабу играть.

НАСТАСЬЯ. Это кровь. Кровь в тебе кричит. Когда ей выходу нету, она уже печенками начинает запекаться.

/ Появление МИКОЛКИ и ЛУЖИНА/.

Ю.П.: Вот переход, понимаете, нельзя бытово играть: «Ну! Чего тебе?» Хамлюга такой стоит.

ЛУЖИН. Ну, чего тебе?

МИКОЛКА. Вот, дайте два рубля, а я вашей милости отдам.

ЛУЖИН./рассматривает серьги/: А где взял –то?

МИКОЛКА. На панели нашел, да и поднял…. Обронил кто….

Ю.П.: Но он врет же, поэтому – врать он не умеет- «м-м-м, на панели нашел». Он же не на панели нашел, вы же знаете, а в квартире взял. Наврал же он. «Да и-и-и поднял». Вот. Беспомощный. Он же мальчишка совсем. Он же намного моложе вас /обращаясь к Щеблыкину/, значит, нужно играть существо очень наивное и добродушное. Такой: врать ему тяжело, запил мальчишка.

ЛУЖИН. Вот тебе рупь. Да смотри – не болтай! «Поднял»…. Не то!

МИКОЛКА. Да вы не сумлевайтесь. Я этта выкуплю….

ЛУЖИН. Выкупишь, выкупишь…. Ступай….

МИКОЛКА. Мне…..этта……два стаканчика бы…..

ЛУЖИН. /наливая/. Как не выкупишь……Тс-с!

Ю.П.: Дрожит стакан в руке у него с похмелюги. Дрожите стаканом – ну-ну-ну. Дрожите, подносите, дрожь, дрожь, дрожь – вот что страшно. Вот-вот-вот, гаси, гаси сразу /свет/.

/Переход. Крики. Порфирий вынимает Миколку из петли./

Ю.П. / про Разумихина/:…. Умный. Знает много языков, ему не опасно и туда улететь / за границу/ и обратно прилететь. Работящий. И очень веселый. Потому что у него сильная опора внутренняя. У него есть позиция, как у Власова. Говорят, также сильно вышел спокойно – я не видел, я посмотрю – наш… кузница кадров – Таганка дала министра – вот он, говорят, тоже спокойно очень говорил, читал, и уверенно. А потом показали, что это написано рукой, что это он сам писал. И всех удивил: министр и вдруг соображает.

Наташа! У тебя будет продолжаться там этот, по-иностранному, «бордель»? Смотри!

РАЗУМИХИН /входит/: Очнулся? Слава богу! А то третий день не свой.

РАСКОЛЬНИКОВ. Я о чем- нибудь бредил?

РАЗУМИХИН. О чем бредил? Известно, о чем бредил….

РАСКОЛЬНИКОВ. О чем бредил?

РАЗУМИХИН. Эк ведь наладит! Уж не за секрет ли какой боишься?

О бульдогах, да о сережках…..

Ю.П. /Матюхину/: Чего ты впрямую лезешь? Облокотись спиной / о край сцены/. «О сережках, о бульдогах….» - он же обрадовался, что он здоров. Ведь тут же есть перемена: он вошел с беспокойством – он в тяжелом состоянии его оставил, но у него дела – нужно подработать, сделать что-то, добыть денег, врача, лекарства – много забот у человека. Он же помогает многим людям, поэтому он очень человек энергичный и день у него уплотненный. Но он успевает и закусить, и выпить и прижать кого-то в уголочке в нужный момент – все у него выходит как-то очень хорошо. И не опаздывает никуда. Все успевает. И никого не надувает. Вовремя у него все приходит, отходит; а не то, что где-то он застрял, там. Понимаешь? Ну вот.

«Не за секрет ли какой ли боишься?» - и облокотился уже к нам.

У нас разве не было какого-то акцента на Миколку? Да, музыка. «Ах, вот еще этот Миколка», - перестрой тело. И не в том смысле, а что «выручать надо». Поэтому – это связано с родственником, с Порфирием – поэтому тут…. И тогда, на музыку, Костя, ты медленно высветишь Миколку. /Обрыв./

Спасибо. Благодарю вас.

Пожалуйста, сядьте все сюда. Наташа, пойди сюда. Быстро. Все? Нет. Далеко не все.

Галина Николаевна, в «Доме на набережной» ряд людей гримируются, тон кладут, чтоб быть покрасивши. Те, кому это не следует делать. Богина может по образу, а, предположим, Вам нельзя наводить макияж. Вы навели тон и красоту. Надо наоборот, все убрать. На проституток можно….. Вот. И эти вещи надо соблюдать, которые я устанавливаю. А то стали мазаться, как в паршивых театрах, где надо и не надо. Она плачет о муже, а вы намазаны. И я вам не верю. Она простая тетка, ей не до мазюкалки. Вы же идете мимо людей. И скажите, пожалуйста, жене Щербакова, что тоже нельзя макияж делать.

Г. ВЛАСОВА. Кому?

Ю.П.: Ковалевой. Чего она намазалась. Она же идет с поллитрой, и вся… о муже говорит – и намазанная баба идет. Никто не следит ни за чем. Так нельзя.

Прошу всех записывать в роли то, что сделано. Потому что времени у нас нету. А то потом будете: «Ах, забыл, ах извините, ах, не помню». Хоть память какая-то у человека остается – вот роль сделана, вот ее рисунок – вот все. А то ничего нету: ни экземпляров настоящих пьесы, ни партитур нет ни у артистов – ни у кого. Концов не найдешь.

На какой мы странице?

Н. Альшевская. На 12-ой.

Ю.П.:Ну вот это минимум. Ну, сегодня я рассуждал чего-то, завтра в десять ровно… выяснить, почему нет Жуковой….

Альшевская. Она здесь.

Ю.П.: Ее же не было. Чего вы заступаетесь? Ее не было на репетиции.

Рамзес, запиши, пожалуйста, чтоб помнить.

Пойдем дальше. И так дойдем до конца пьесы. И потом устроим прогон, на котором опять выяснится, сколько грязи.

Максимально, сколько я могу, я буду быстро делать, но, конечно, придется, где не доработано, работать, как я сегодня это делал.

Сейчас я делаю быстро. Сознательно быстро, но все-таки все время прочерчиваем психологию, реакции, уточняем и переделываем многое. И будем еще сжимать и уточнять, именно слушая события, которые сейчас происходят в стране. Потому что есть смещение времени, и ситуация в стране изменилась резко, очень резко. И где я ни бываю, все пьют за возрождение Таганки, но ведь это очень грустные тосты: за возрождение. Так надо возрождаться. А так это что же будет…. Они же не за продолжение, а за возрождение пьют. А возрождаться трудно.

ШАПОВАЛОВ. Реанимация.

Ю.П.: Это реанимация трупа. Но это черный юмор, он пройдет со временем и заменится светлым юмором. Ведь сейчас тьмы достаточно и людям надо нести свет. Только не вульгарно меня поймите.

На этом мы и закончим. Спасибо. Извините за задержку на 6 минут. И не жалуйтесь, пожалуйста, в местком на меня. А то я испугаюсь и что-нибудь со мной случится.


 

Нашли опечатку?
Выделите её, нажмите Ctrl+Enter и отправьте нам уведомление. Спасибо за участие!
Сервис предназначен только для отправки сообщений об орфографических и пунктуационных ошибках.