Репетиция «Пира во время чумы» от 4.03.1989 г.

/55, А/Репетиция 4.03.89/1/

Ю.П. Извините, я на пять минут опоздал. /Звучит музыка еврея из шведского спектакля/. Вот еврея разыскали наконец. Это, наверное, в связи с делегацией из Габимы.

Валерий, я тебя бы очень просил сыграть все-таки завтра «Живого». Ты крепкий мужик, надо. Это новый спектакль, чего мы будем заменять… А это я хочу доделать все, «Мастера», вот я все смотрю частями. Сделаю две части, а не три, то есть так можно ехать с ним. И тогда он пойдет.

- Он не выдержит.

Ю.П. Да выдержишь ты!

Золотухин. Вы отпустите меня с перерыва к врачу?

Ю.П. Ты что, болеешь что ли?

Филатов. Да все болеют… Мы текст не успеваем учить.

Ю.П. Завтра будете учить.

Филатов. Завтра-то весь день будем учить, но пока еще…

Ю.П. Пока еще разберем сейчас.

Золотухин. 6-го – «Послушайте!», 7-го – «Высоцкий». Я, конечно, понимаю…

Филатов. А Иван Бортник не потянет «Кузькина» вторым составом?

Ю.П. Я думаю, он сходу – да.

Филатов. Он может смело в прогон идти…

Ю.П. Сразу в прогон, да, с публикой. Момент, я забыл очки…

«10 дней», их же везде крутят. В Израиле два раза крутили. Сняли и продали везде.

Антипов. Их по всем культурным центрам продали.

Ю.П. Их же во все продали эти, самые… Да еще сняли уж… Одну руку и ногу, во всяком случае, можно оторвать было, вполне. Впечатление очень сильное. Особенно, когда немножко знаешь, вроде где-то видел.

Антипов. Зато сколько там аплодисментов! После каждой сцены – аплодисменты.

Золотухин. «И мало горя мне, свободно ли печать…»

Ю. П. Правильно. Подожди, дай только я найду.

Антипов. Можно заменить на «Надежды маленький оркестрик».

Ю.П. Да! По-моему, вообще можно подушки просто повесить, покачать их – и пусть уходят. Посмотрели – и все.

Леонид, иди садись туда, это же кресло мертвых. /Смотрит на стол./ Смотри, уже обросло чем-то: бутылку шампанского поставили… А кто у нас сидит на магнитофонах?

Власова. Он только что был, ушел куда-то.

Ю.П. Там есть проезд телеги такой. Просто, чтобы вы брали объекты: как едет телега, как меняется настроение.

Золотухин.

«И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чутка цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Все это, видите ль, слова, слова, слова…»

Ю.П. Валерий, это, конечно, надо размышлять по поводу жизни художника вообще, везде и всегда.

Золотухин. «Не лгать можно, быть искренним – невозможность физическая.

Ю.П. Валерий, я думаю, это совсем сложная такая мысль. «Не лгать можно, - больше надо брать, по-моему, всех, - но так сложилось общество, что быть искренним – невозможность физическая». То есть почти что, в нашем обществе быть искренним невозможно. Ну это старая мысль для Александра Сергеича: «Грибоедов умен, Чацкий – глуп», - вы знаете, слышали это без меня. Ну, и вам понятно, почему. Потому что он бисер перед свиньями мечет – Фамусов, это мурло, чего он перед ним… Ну рассыпайся, ну.

Вы что там обсуждаете? Это интересная мизансцена, конечно: вот тут так, а два покуривают там…

Антипов. Два узбека у арыка…

Шацкая. Сейчас атмосфера такая, что надо курить.

Ю.П. Это тебя муж убедил?

Шацкая. Да, он три дня не курит – на иголках, ходит с иголками, говорит, нет, а вот сейчас мне сказали, что надо, наоборот, курить, иначе будет совсем плохо….

Граббе. Ленька с облегчением узнал о землетрясении. И решил, что бесполезно…

Ю.П. А где опять землетрясение?

Леонов. В Москве обещают 9 баллов.

Шацкая. В Москве сейсмические изменения с июля.

Ю.П. Серьезно?

Золотухин. Но у Вас контракт летом не здесь.

Ю.П. Когда?

Золотухин. В Японии начнется сильно. Так что вы не бойтесь.

Граббе. Палестина останется, как родоначальница цивилизации.

Золотухин. Юрий Петрович, контракт надо подписывать с учетом сейсмичности.

Филатов. Карту сейсмопоясов; вот здесь – могу, здесь – могу….

Ю.П. Это хорошо так, с картой. Тебя спрашивают, а ты так: тут – нет, нет, не могу. А потом хорошо: так с театром ведешь переговоры, потом смотришь в сейсмическую карту и говоришь: «В вашем? Нет. А ваш будет снесен – вот тут у меня…. Вот этот вроде остается, а этот – нет. Ну ладно. Так, Донна Анна.

Антипов. В 2000 году воссияет звезда Сиона, так что все мы…

Ю.П. Когда?

Филатов. В 2000 – м предположительно, но тут поправки 5-6 лет.

Антипов. И всем грешникам, неиудеям…

Золотухин. А если обрезаться заранее?

Филатов /И все/ Поздно. И это ведь от страха ты будешь делать, а не от веры. Ты же не помогал Сиону все эти годы. Не помогал ничем, вредил только.

Ю.П. Ты же арабам сочувствовал.

Золотухин. Это очень сложный вопрос, Юрий Петрович., как выяснилось.

Ю.П. Так. Ну давайте. Трепачи! Хватит, сядьте на место.

Шацкая. Как в школе.

Ю.П. Хуже.

Селютина. «Мне не спится, нет огня…»

Ю.П. Подожди, милая, подожди. Значит, прежде всего, давайте так: оттолкнемся от того, что, значит, проехала эта проклятая телега с мертвецами, и поэтому, безусловно, стало грустно, и перемена должна быть внутренняя такого физического ощущения, как вот сейчас там острили, где что, обещают там, где 9 баллов, где 8, где – что… А в Москве уже один раз было.

Филатов. Это не в Москве.

Ю.П. Нет – нет, у меня закачалось, а я был трезвый.

Селютина. В Москве 5 баллов было.

Ю.П. Да. Диван поехал так: вжиг, вжиг, - лампа. Очень странное, скверное самочувствие. Потом, уходит почва, ты ничего не понимаешь, вдруг так раз, раз. Все.

Все бросились бегать, вся улица внизу орет, все сразу вниз побежали, конечно, из домов, а потом стали все перезваниваться. Но некоторые долго ходили – часа три ходили – по улицам. Не хотели в дома входить.

Вот, Люба, отсюда ты и свой стих читай после его слов:

Мне не спится, нет огня;

Всюду мрак и сон докучный.

Ход часов лишь однозвучный

Раздается близ меня.

Это чудесное стихотворение, на мой вкус.

Парки бабье лепетанье,

Спящей ночи трепетанье,

Жизни мышья беготня…

Многоточие.

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна, или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу…

Ну в чем же смысл всего? Все равно все надо в атмосфере играть этой, конечно: общего последнего пира. Все-таки как только мы перешли в пир во время чумы, должно быть особое острое самочувствие какое-то вот такое, как вот все разговоры, что вот тут – нельзя, тут магнитные бури, тут еще что-нибудь. Такое ожидание конца. Вы-то, в общем, обречены сидите. Поэтому нахлынывают иногда такие вещи. А если это нам не взять за основу – пир. Пир, из пира выходят новеллы. Новеллы могут идти, в них может быть все, в новеллах, как в воспоминаниях. А возврат к пиру должен быть, мне кажется, каждый раз все более и более нагнетенный в смысле какого-то настроения. Понимаете? Тогда мы получим целое, а не отдельные кусочки. То есть, ну как всегда: если коллаж сделан из всего, то его надо чем-то очень слепить крепко. А слепить можно только вот этим ощущением конца, ощущением смерти и странности бытия последнего в такой обстановке. Еще раз, Люба, прочтите.

Селютина:

«Мне не спится, нет огня;

Всюду мрак и сон докучный.

Ю.П. Там точка, милая: «Всюду мрак и сон докучный». И вот эти бьют как часы, когда человек в бессоннице: «Ход часов лишь однозвучный раздается близ меня». Там тоже была, по-моему, какая-то музыка. Вот еврейскую вы нашли, наконец, а вот если б вы нашли телегу, то мы сразу бы от нее дальше танцевали и все подряд можно было бы пройти.

/Переход. «Вам Дон-Гуана мудрено узнать…»

Тут перемена сильная из «Пира»… Вы поднимаете это, переход идет на кладбище, они все разъезжаются и становятся статуями…

И это ирония, конечно: «Мудрено узнать». У Пушкина не так начинается:

скоро

Я полечу по улицам знакомым,

Усы плащом закрыв, а брови шляпой.

Как думаешь? Узнать меня нельзя?

Можно начать и с этого. Подумаешь, какая разница? Поехали дальше.

/Селютиной/. Ты читаешь, как в детском саду. А я тебя прошу, передай через стих атмосферу твоего настроения, когда вот, ну что хочешь подложи, что тебе ближе для твоей натуры. Ведь это же тревожная очень штука.

«Мне не спится, нет огня;

Всюду мрак и сон докучный.

Ход часов лишь однозвучный

Раздается близ меня.

Тогда есть, как тебе сказать, ну что ли мое самочувствие по поводу всего, что со мной происходит. Ведь это особое состояние у человека, который страдает от бессонницы. Пушкин, видимо страдал бессонницей – у него тема бессонницы все время: Моцарт бессонницей страдал, и на этом очень многое строится – он говорит, «намедни ночью бессонница моя меня томила и в голову пришли мне две-три мысли». Есть люди, которые плохо очень спят даже не в старом возрасте. К старости вообще все плохо спят… Вообще, кто как, есть старики – дрыхнут. Все по-разному. Но, во всяком случае, это стихотворение о бессоннице и о мыслях, которые идут в бессоннице – все-таки основное-то это:

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Почему меня так волнует вот эта вся ерунда?

А если ты просто прочтешь, укачивая ритмом стих, то нет смысла его читать. А потом, рядом с тобой специалист сидит и импровизации… Вот кому надо играть Дон Жуана-то – Бортнику! «Импровизатор» потому что он. Он же на сцене у нас все время импровизатор. Но я должен познакомиться с его биографией подробно – найдет ли он внутри себя бесконечные эти списки? А вдруг у него все время будет другой ряд, но не женских имен, а бутылок.

Бортник. Это можно переложить.

Ю.П. Можно? В каждой бутылке ты видишь… «Узнаю в бутылке»… Это у Эрдмана была хохма. Они сочиняли репризы для всяких хохмачей. Я так смеялся, я помню, Утесову, что ли, он сочинил, ну старый этот с бородой номер: суфлер и два халтурщика. Ну все немножко выпившие, играют на концерте, и этот все текст забывает. А там графин, вода. И этот говорит: «Узнает в графине свою мать. / Шепчет/. Узнает в графине свою мать!..» А тот, значит, ни хрена не соображая, смотрит, а у него и графин и мама. Тогда он так на маму смотрит, потом берет графин и опять на него смотрит: может, я ослышался. Тот опять: «Узнает в графине...» /Рассматривает графин./ «Мама! Как ты сюда попала?! Такая глупость, а смешно. Николай Робертыч был большим специалистом такие абракадабры делать. Как он: «Театрального деятеля не всегда сопровождают лавры, а иногда и крапива», - то есть достается, как крапива хлещет. Ну и тоже, значит, принцип этот же. «Театрального деятеля сопровождают не всегда лавры, а икра и пиво!». Тот: «И крапива!» - и весь номер играют на этом же. «А икра и пиво». Тот: «И крапива!» - «Ну и крапива!! бывает, исхлещет…»

Антипов. А нигде не собраны эти эпиграммы его?

Ю.П. Да вот сейчас собираем…/Входит группа людей, чтобы присутствовать на репетиции./ Еще появились? Здрасте. Вы ко мне, как к Стене Плача. У Стены Плача так всегда.

Золотухин. Ваня, почитай нам что-нибудь из Дон Гуана.

Ю.П. Подождите. Так, здрасте. Пожалуйста…

Переводчица. Вы хотите, чтобы я представила вам?

Ю.П. Да.

Переводчица. Элсон, критик из Великобритании и второй – критик из Объединенных арабских эмиратов…

Ю.П. Вот, один из Объединенных арабских эмиратов, а другой – из Великобритании. Подожди, ты за Дупаком?

- За стульчиком, из вежливости, Юрий Петрович.

Ю.П. А вот стульчик. Момент. Начнем с Эмиратов. «К –какой-то драматург Шекспир купил кило сельдей. Читатель скажет: «Фу! Шекспир! И вдруг – к-кило с-сельдей». Не для себя ведь – для блядей». Это Василий Иванович Сталину прочел. Начал он с сыра. Почему-то особенно Сталину не понравилось с сыром. Казалось – так безобидно, ну это: «Вороне где-то Бог послал кусочек…» Качалова Сталин попросил: «Василий Иванович, дорогой, неужели нет в Москве настоящих талантов, которые балуются, остроумных людей. Не может быть, чтоб все так уж и шло». Тот говорит: «Ну как же! Иосиф Виссарионович, у нас же очаровательный есть Коля Эрдман. Это остроумнейший человек». – А что он сочиняет, что он делает?» - Басни сочиняет прекраснейшие.» Ну вот Василий Иванович и раскололся, почитал басни.

- И сколько дали?

Ю.П. А? Нет, он уехал, да. А ему, он как-то легко отделался. В первые посадки… он даже уехал в гражданском вагоне. Они получили – ссылки лет семь, по-моему.

Филатов. С Михаилом Давыдовичем /Вольпиным/?

Ю.П. Да. А потом уже на сто первом километре они жили, в Торжке.

- Говорят, Ангелина Степанова хлопотала за него?

Ю.П. Да, Ангелина, да. Да все ходили. Качалов ходил, обил все пороги…

Антипов. Она хлопотала за него очень. А потом у нее от этого генерала, перед которым она хлопотала, родился сын Шура.

Ю.П. Так хлопотала, что схлопотала. Нехорошо.

Вот господин какой Николай Робертыч был. Когда он узнал, что Ангелина выступила с какой-то статьей и обложила, по-моему, «Три сестры!, не глядя…

Антипов. Она написала, что она не видела этот спектакль, но партийная совесть ей подсказывает, что это плохо.

Ю.П. Нет, она не видела, но заявила, что видела. А когда твердо сказали в театре, что она не была на спектакле, а выступила с гневным протестом, то Николаша, который уж такой был дамский угодник, что вообще… То он сказал: «Ан-гелина, я прошу вас покинуть мой дом». Все. И она ушла. И больше он все, с ней прекратил всякие отношения. Хотя они старые друзья были.

- Он суров был.

Ю.П. Суров, но справедлив. Вот у него как-то не входило в сознание, как это ты можешь?..

Бортник. Ну, женщине можно простить…

Филатов. Да, женщине можно.

Ю.П. Ну, может, потом он и простил, я не знаю.

Золотухин. Ну, если он ее не любил, так что прощать-то?

Филатов. Почему не любил? Он любил ее.

Ю.П. /обращаясь к гостям/. Вот вы знаете, это они так репетируют, какая правда! Вы заметили, какой диалог! Это же просто поразительно! Пушкин! Какая живость! Какие междометия! Какое общение! Вот сейчас мы как раз к симпозиуму Станиславского готовим такую атмосферу. … Если вы не будете, я уеду… к себе на родину. «И вновь я посетил…»

Бортник. А вы будете читать перед началом «Маленьких трагедий»?

Ю.П. Что?

Бортник. «И вновь я посетил…»?

Ю.П. Ну если вы очень попросите…

Бортник. Ну хотя бы на премьере.

Ю.П. Ну, поехали. Ну, Люба. Вы уже сегодня себе устроили среду, я считаю. Значит, в среду мы отменяем выходной. Сегодня выходной явно – отдых.

- 8 марта - среда. Мы работаем, у нас два спектакля.

Ю.П. А! Ну давайте. Сегодня не восьмое. Сегодня «Живой». /Гостям/: Вы лучше приходите вечером, мы покажем наше искусство.

Переводчица. А что у вас вечером?

Ю.П. «Живой». Премьера.

Переводчица. А билеты дадите?

Ю.П. Ну куда-нибудь посадим. Билетов у нас нету. Ну, поехали, Люба.

Опять отошли, обормоты. Я не фиксировал эту мизансцену. Еще раз, Люба. Люба, войди в это состояние. Я понимаю, тебе трудно и знаки препинания соблюдать, и еще это. Но все равно, если ты не берешь вот этого самочувствия, то оно не влезает в атмосферу общую.

Кончай, Леонид разговаривать. Если ты хочешь курить, то курните и идите работать. Хватит, серьезно. Неудобно. Поехали.

Селютина.

«Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу…»

Ю.П. Ты, конечно, мало ищешь, кулачок тебе мешает твой это, потому что надо эту атмосферу понять, что со мной творится. А так, когда ты этим выдаешь, то ты мешаешь себе, жест совсем не тот. И потом, обязательно выучи знаки препинания.

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Это же ерунда. Почему я так беспокоюсь от этого от всего?

Что ты значишь, скучный шепот?

Вот этой беготни-то всей мышьей жизненной.

Укоризна или ропот мной утраченного дня?

Я зря день прожил. День прошел - толку нет. Утраченный день. Вот Филатов целый монолог тут произнес: раньше я тратил время, а теперь – нет, я смотрю, стоит мне это делать или не стоит. То есть я уже время свое распределяю. То есть с годами приходят какие-то новые взгляды у людей и ощущение жизни. Потому что здесь же все на ощущении последнего вот этого пира во время чумы. Все-таки это все аллегория – вот мы живем, а вроде… действительно же весь мир, как чума. Я пока сюда ехал, радио галдело. Читали статью из газеты «Индустрия». И вдруг мужик такое дает! Я скорее включил погромче и начал слушать. Он говорит, до чего доведено все: экология, это – с цифрами, с данными и т.д. и т.д. Ну просто жуть какая-то! Слушаешь – думаешь, что это, откуда? А это оказывается статья из газеты «Индустрия». Социалистическая. Что «государство, узурпировав в себе права граждан, нерадиво распоряжаясь землей, довели… министерства и ведомства, не вникая в потребности людей, хищнически…

Золотухин. Это ваш текст.

Ю.П. Нет. Из «Социалистической индустрии». Читай, ладно. Поехали дальше. Люба, Люба, смелей репетируй. Чего тебе?

Селютина. Горячей водички, а то все заложено горло.

Ю.П. Горячей тебе? Лучше пей эту. / Предлагает минеральную/.

Антипов. Постоянно эту тоже пить нельзя. Там соли какие-то.

Ю.П. Да?

Антипов. Да. Надо чистую воду пить.

Ю.П. Какую чистую? Тут… Ах, у нас, говорят, в театре ничего вода. А я живу, там вода из-под крана, она как молоко.

Антипов. Рябушинский там жил – ничего. Рядом с Вами жил.

Ю.П. Да? Но почему вода, как молоко?

Граббе. А вы берега не пощупали? Они там кисельные.

Ю.П. Нет, просто там столько хлорки, что она через 10 минут вода становится чистая. Это не давление. Это хлорка.

Антипов. Так это на пользу.

Ю.П. Хлорка?

Антипов. В «Социалистической индустрии» так написано.

Ю.П. Ну поехали, ладно, ладно. Трепачи. Идите-ка сюда. Значит, вот переход, поднимете эту штуку, все переедете памятниками, разъедитесь, а эти значит, два типа останутся.

Золотухин. Дон-Гуан: В июле, ночью…

Ю.П. А ты серьезно посчитай: «Когда же это было? В июле. Ночью.2 А он, между прочим, так и хотел, Александр Сергеевич: у него многоточие - «в июле… ночью». Точка.

/Лепорелло/. Тебе он надоел. И мне кажется, ты сразу должен заявить, Феликс, роль по-другому, в том смысле, что сейчас столько таких промышленников – «вам Дон-Гуана мудрено признать».

/55, В/

Мне кажется, что он только хочет /ищет/ момента найти другую работу и смыться. С ним одни неприятности. Во-первых, он сейчас под следствием. Значит, тебя тоже схватят, будут бить, куда-нибудь уволокут.

Антипов. Вообще, исторически он его любит.

Ю.П. Да нет. Не совсем. Это трудно сказать.

Антипов. Это такой классический пример преданного слуги.

Ю.П. Не совсем.

Антипов. Я не знаю, может и по-другому, я просто, вообще говорю. По легенде.

Ю.П. Нет. Нет, легенды разные есть. Есть же разные варианты совсем. Тысячи вариантов. Мне кажется – нет. Он с ним жесток и грустно с ним ему.

Антипов. Ну, это было в тех правилах.

Ю.П. Да не совсем. В тех правилах было разное. Данте и Беатриче – тоже в тех правилах.

Антипов. Важное, что он за него вступается, он с ним советуется.

Ю.П. Да ничего он с тобой не советуется.

Золотухин. Да, и потом часто его дамы переходили…

Антипов. Доставалось ему.

- Ничего себе, додумались.

Антипов. И потом они вместе столько прожили, столько они пережили. Их же преследовали, они бегали, скакали, скрывались, он его столько раз выручал.

Ю.П. Так он его подставлял главным образом, а не выручал.

Антипов. Он его выручал.

Ю.П. Ну, он выручал – ему деться было некуда. Но он-то его подставлял.

Антипов. Вы, в общем, хотите здесь крепостническую черту провести?

Ю.П. Не крепостническую. Я просто хочу, чтобы он томился этой работой.

Антипов. Нет, конечно. Поскольку постольку здесь довольно-таки мало, нужно одну какую-то краску дать.

Ю.П. Одну. Это же эпизод. Поэтому нужно очень коротко. Мне кажется…

Антипов. Что он ему уже вот здесь со всеми своими этими бабами…

Ю.П. Да дело не в бабах. Он еще очень боится, он просто; с одной стороны, он ему надоел смертельно с этими бабами, потом, в общем, ему жалко очень – у него какая-то добропорядочность есть, у Лепорелло, и его это угнетает просто. Угнетает. Ну что – тебе этим забавляться просто не стоит. Значит, мне кажется, лучше тут брать другое.

Лепорелло.

Три месяца ухаживали вы

За ней; насилу-то помог лукавый.

Ю.П. Наоборот: значит, она приличная была. «Насилу-то помог лукавый». Бес этот все-таки ее спутал.

Золотухин. Почему я начинал с «бедная Инеза» - на тебя кладбище подействовало все-таки, ты по кладбищу-то бродил и поэтому умерший образ всплыл как-то. Ведь ты смотри, как судьба тебя: занесла на кладбище, на кладбище ты встретил Дону Анну, пришел Командор – и ты провалился в ад. Так, схема. Верно? Вот так судьба закинула. И кладбище тебя и толкнуло на это, почему ты вспомнил Инезу.

«И точно, мало было в ней истинно прекрасного, такой роскошной женщины». Тогда, мне хотелось очень выделить: «Глаза». Вот мне хотелось показать, что он умел женщину моментально собрать и разобрать по частям, как Сальери музыку разъял, как труп, так этот умеет моментально женщину раздеть, одеть и разобрать по частям. Поэтому он и говорит, этот тип, что «вам все равно, с чего бы ни начать, у вас воображенье в миг дорисует остальное». Ему одну деталь – и он сразу восстановит всю модель. Поэтому мне кажется, что это надо вот чувствовать это: «Ты, кажется, не находил ее… И мне кажется, в ней мало было истинно прекрасного. А вот губы, вот вкус поцелуя какой-то…» Поэтому я бы очень чувственно все делал. «Я находил странную приятность в ее печальном взоре и помертвелых губах.

Золотухин. Он же мертвую уже целовал.

Ю.П. Нет! Ну что ты! Ну мертвую, может, последний поцелуй, но он именно целовал ее живую. Но губы были какие-то странные: они были как будто неживые. «И помертвелых губах. Это странно. А вот единственное неповторяемое – глаза. Это было потрясающе. – одни глаза. Да, взгляд». То есть она так на него смотрела, что он не может забыть эти глаза. Но видно было столько у этой несчастной любви к тебе и тоски, глядя на тебя…

Уж никогда я не встречал. А голос

У ней был тих и слаб – как у больной –

Муж у нее был негодяй суровый…

Я бы делал наоборот. У него есть такая /злоба/. «Муж у нее был негодяй суровый, истязал ее. Узнал я поздно. Я бы его прикончил. Я бы его, вот как Командора, - там и есть многоточие, - узнал я поздно… Жаль я его не убил. Бедная Инеза!..»

***

Лепорелло.

Теперь которую в Мадрите

Отыскивать мы будем?

Дон Гуан. О, Лауру!

Ю.П. А мне кажется, не надо выбирать: «О! Лауру!» Ты с этим и приехал – прямо к Лауре. И он не врет, кстати, тут ничего.

Мне кажется, тут хорошее есть такое: «А живы будем, будут и другие», - Ему уж надоело, этого добра навалом: «И то». Ну уж даже надоело. «А вот теперь, сегодня – да, сегодня Лаура. Это без сомненья».

Золотухин. Мне кажется, во-первых, надо взглянуть на небо: который час, потому что у него в это время могут быть другие… Почему Лаура, а не… Ну ладно, это мои заботы.

Ю.П. Нет, там не в этом дело. Они боятся света.

Золотухин. Да, потому что если день – это одна, если ночь – это другая, если полдень – это третья. У него определено все по солнцестоянию.

Ю.П. Да дело еще и в том, что у него есть физическая боязнь, что его застукают, и он ждет темноты. Потому что он говорит текст дальше: «Испанский гранд – позор – ждет ночи, как вор, крадется…» И он знает, что это труляляшка, артистка. Поехали.

Это, конечно, в зал, Феликс: вот характер моего господина, вот он тосковал – вы видели – «недолго нас покойницы тревожат». Да это все так. Только притворяются. Я думаю, у всех персонажей должна быть мудрость. Тут удивительно все, в общем, не глупые люди – вся компания.

/Курящим/: Ну, совещатели? Вы уже суд присяжных создали. Только не двенадцать, а на двоих, да?

Антипов. Третий – спонсор.

Ю.П. Да. Ну.

Граббе. Монах как появляется, где?

Ю.П. Монах, ты появляешься оттуда и подходишь к Доне Анне, которая сидит на кладбище. Все сидят на кладбище, когда переход.

«Мы здесь гуляем». Знаете, как в Новодевичьем монастыре экскурсии. «А вы кто? Тут не положено вроде, в это время всегда пусто». «Сами по себе мы тут, мы никого не представляем», - он спрашивает, не люди ль Доны Анны. Потому что здесь, когда Дона Анна приезжает, всех разгоняют.

Нет, давайте договоримся, в чем дело. Она именитая вдова очень. Командор…

Антипов. Как командарм.

Ю.П. Да. И поэтому, когда она приезжает к мужу, никого нет. Поэтому он спрашивает, не люди ль Доны Анны вы, которые охраняют ее, слуги?. «Нет, сами по себе мы господа. Мы здесь гуляем», - ведь ночь уже, вечер.

Лепорелло. Молчите: я нарочно…

Ю.П. Ты просто испугался, что схватят. Видишь, от этого все можно ожидать, он же стал нарочно расспрашивать: кто убил, кем, - этот – то типяра.

/Золотухину/: А ты тут поиздевайся над ним: «Значит, и что ж и в мирный монастырь дошла слава? И что же? Отшельники хвалу ему поют?» Потому что он же может на монастырь пожертвовать очень много, человек-то богатый, дал деньги – монастырь будет во здравие ему читать молитвы и так далее.

/Граббе/: И ты, конечно, понимаешь, Алексей, ты с гневом. Командор был справедлив, он – ваша гордость был.

А это – его цинизм: «Что за странная вдова?» - плакать приезжает!» «И не дурна?» Может, дурнушка какая-нибудь. Другая бы утешилась».

Леша, перестройся:

Мы красотою женской,

Отшельники, прельщаться не должны,

Но лгать грешно…

То есть, ну как Федор Михайлович: «Красота – загадка». Ничего не скажешь: божественное создание.

/Золотухину/: Нет, прими это. Ты же задал вопрос, Кузькин: «Как? И не дурна?» И подтвердил, что прекрасна. «А! Теперь понятно, почему такая бешеная ревность была у покойника. Недаром же покойник был ревнив, - точка, он Дону Анну взаперти держал. Никто из нас не видывал ее». И сразу к этому подластись в смысле денег – вынул вдруг бумажник, переложил: «А нельзя ли с ней поговорить?» /Показывает/.

Антипов. Вынул шекели…

Ю.П. Шекели, да. /Гостям/. Извините, вот артисты у меня несерьезные, они все делают только, чтоб… как школьники.

Антипов. Я же еврей – откупщик. Мне нужно посмотреть, как вынимают шекели. Я же играю еврея – откупщика.

Ю.П. Вот им чтоб только серьезно не заниматься делом. Вы нарисуйте характеры этих обормотов.

Филатов. «Обормот» - это непереводимая игра слов.

Ю.П. /вынимает деньги/ Это советские.

Антипов. Это я знаю. /общий смех./ Западную покажите денежку хоть одну!

Ю.П. Пожалуйста. Это королева – фунты.

Антипов. Это мы знаем. Мне вот из Израиля что-нибудь.

Ю.П. Это фунты. Это марки. Это единственное, что осталось у советского гражданина.

- «Вот права».

Ю.П. «Права, права, одни права».

Антипов. А шекелей, значит, нет? Неконвертируемая валюта?

Ю.П. Нет, конвертируемая. Пожалуйста, меняй: примерно полтора доллара. Пожалуйста, иди в банк, там тебе дадут за 10 шекелей примерно… Я же вам говорил: водка стоит, пол-литра – 5 шекелей. Это значит, ну три доллара.

Антипов. Поскольку у Вас шекелей нет, значит, вы водку не пьете.

Ю.П. Ну, хулиганье несчастное. Ну-ну.

Тут очень сложно рифмовать строчку:

О, Дона Анна никогда с мужчиной

Не говорит.

Потому что хочется сказать: «с мужчиною», а тут видишь, как он строчку – «с мужчиной».

Дон Гуан. А с вами, мой отец?

Ю.П. Это он, конечно – он же хулиган – острит. «Что, разве вы евнух?» - «Со мной иное дело; я монах.

Да вот она».

И тут быстро – тут нельзя, она всегда хочет быть одна – все, смывайтесь.

Дон Гуан.

Вечно слезы проливать,

Вечно ль мертвого супруга

Из могилы вызывать?

Спит увенчанный счастливец,

Верь любви: невинны мы.

Ю.П. Ну, это не из «Дон Жуана», это вставлено. Просто мне хотелось завязать, чтоб он ее соблазнял как-то – «да брось ты плакать!» - это его хулиганство и озорство. Имея ее в объекте, а парт к нам, но он озорной а парт: «Ну хватит плакать и страдать, пора со мной начать переговоры». Если уж говорить по действию, то тебе охота вместе с нами… вот она там стоит, плачет, вот стол, превращенный в гробницу. И ты, значит, нам про нее: «Ну хватит плакать. Зачем? Ревнивец не придет из вечной тьмы. Зачем?...»

Тогда и будет потом: «Что, какова?»

Золотухин. Да ее не видно совсем.

Филатов. Дон Кузькин.

Ю.П. Это очень конкретно.

«Да ее совсем не видно

Под этим вдовьим черным покрывалом,

Чуть узенькую пятку я заметил».

Пятку – она вставала, длинное платье, и он заметил вот это только: в туфле пятка и чуть дальше он увидел строение ноги.

Лепорелло.

Довольно с вас. У вас воображенье

В минуту дорисует остальное;

Оно у нас проворней живописца,

Вам все равно, с чего бы ни начать…

Ю.П. Нет, ты тут характеризуй, это вся характеристика Дон Жуана. Это же прекрасный текст! «Довольно с вас…» Он – то говорит: «Лишь узенькую пятку я заметил», - но видно, Валерий, уж видно по строению этой пятки, этой части, что красиво нога развивается. «Черт, лишь узенькую пятку я заметил, это проклятое, под этим вдовьим покрывалом». –

«С вас довольно, у вас воображенье

В минуту дорисует остальное;

……..

Вам все равно, с чего бы ни начать,

С бровей ли, с ног ли».

Он любит большой ассортимент, но мне кажется, тут есть именно…

Антипов. Он восхищается действительно его умением?

Ю.П. Нет, по-моему, нет. Просто, «вы столь опытны в этих делах, - ну крупный специалист, то есть действительно: насчет женщин… это же уже легенда, так и есть прозвище «Дон Жуан», это же образ-то нарицательный; значит, действительно, - вам все равно, с чего бы ни начать, с ноги ли вы, с бровей ли, у вас воображенье все дорисует остальное». А что тут удивительного? Опытный мужчина действительно сразу может вообразить. Что, трудно раздеть мысленно женщину? И примерно точно можно. Конечно.

Это нам:

«Вот еще!

Куда как нужно! Мужа повалил

Да хочет поглядеть на вдовьи слезы.

Бессовестный!»

Это нам скажи очень, мне кажется, по-настоящему искренне, что «вот мой господин, вот с кем я имею дело»

Лепорелло

… Да долго ль будет

Мне с ним возиться?

Ю.П. Вопрос там: «Когда же я от него избавлюсь? Право, сил уж нет». И мне кажется, это очень искренне: «Уйду, уйду – и все». Не нашли китов с колоколами? Поехали дальше.

У ЛАУРЫ.

Алексей, ты первый вбегаешь оттуда, садишься здесь, у лестницы. Сразу театральная такая обстановка богемы: после спектакля все ввалились к Лауре, после премьеры. Пошли.

Какой-нибудь тебе нужен плащ. Потому что я хочу, чтобы, когда монолог говорила, с плащом поиграла: заворачивалась, разворачивалась. Возьмем какую-нибудь ткань, чтоб ты с ней могла работать, потому что там очень можно в ритме стиха найти хорошие движения с этим плащом.

Антипов. Может, лисы эти взять?/ Из «Бориса Годунова/

Ю.П. Нет, лисы не надо.

Золотухин. Мы все задохнемся. Хватит меня одного. Полон рот этих…

Ю.П. Он линяют, да?

Золотухин. Ну, летит же с них все, волосье.

Ю.П. Это от темпер-рамента твоего могучего летит все.

Золотухин. И нафталина.

Ю.П. Ну, милый, это чтоб моли не съели.

Ну –ка дай послушать, подожди / музыку/. Это нет, это выход Моцарта последний, когда он уже умер, после смерти.

Филатов. Мы в париках будем играть?

Ю.П. Нет, Боже сохрани!

Филатов. А Моцарт-то в парике должен быть.

Ю.П. Один раз Моцарт выйдет в парике после смерти.

Филатов. Пусть он один будет в парике все время. Это интересно.

Ю.П. Почему тебе интересно?

Филатов. Смешно будет. Выходит чучело одно в парике.

Ю.П. Хорошо, да: один гений, и тот – чучело, да? Такая своеобразная трактовка: один гений, и тот – чучело. С конфетки, да? А в буфете продавать набор. Знаешь, в Австрии все продают: «Моцарт», знаешь, в Австрии конфетки «Моцарт» - и все привозят, покупают и привозят: «Из Австрии вот конфетка «Моцарт». Был гребешок раньше «Мейерхольд». Да, да. Он очень обиделся, Всеволод Эмильевич бедный. То гребешок выпустили, а то начали жилы вытягивать, по зубцу ногти вырывать.

Ну, «смело, товарищи, в ногу».

Мне кажется, лучше такую взять, ну кого хочешь, немножко поиздевайся над кем хочешь – такие дивы. Это чисто актерская черта есть такая. Значит, все тебе хлопают, говорят, «Сегодня ты играла как никогда! Это, - как вы говорите, - «от вала». А она говорит: «Знаете, сегодня – да! Сегодня чувствую, да, сегодня было что-то необычное. Это верно! Поразительно! Сегодня – особо».

Это я встретил артиста, говорю: «Здравствуй». - /Хриплым голосом / «Здорово!» - Ты что ль пива холодного напился?» - «Нет. Ты знаешь, вчера так накатил темперамент! И немножко не рассчитал – связки полетели. Нету связок. Но играл! – поверь мне, вот тебе крест – и партнеры – тоже!» - «А в каком месте накатил-то? В конце?» - «Нет, в середине. А потом – уже не важно. Но поверь – это место было совершенно…Захлестнуло, не мог сдержаться. Темперамент. Жалко, тебя вчера не было». На полном серьезе.

Золотухин. Сережа, мой сын, вчера мне про Вас рассказывал. Он вчера «Мастера и Маргариту» смотрел. Я говорю: «Ну и что тебе больше всего понравилось?» - «Любимов».

Ю.П. Почему?

Золотухин. А он на Вас смотрел. «Он, - говорит, - все время фонариком играл. Поиграл фонариком – и ушел. А я на его стул сел.».

Ю.П. Нет, я им старался помогать все.

Золотухин. Я понял, он-то не знает нашей кухни.

Ю.П. Во-первых, Шопен вчера как-то… решил попробовать другую трактовку. А при его трактовке., которую он вчера попробовал, Лев Аркадьевич, бедный, растерялся. Граков – тоже растерялся, потому что при трактовке Шопена Гракову музыку включать было нельзя. Вообще нельзя. Потому что Шопен взял боль, значит, что у него болит голова и так шептал. А там, предположим, так идет: «Да, - и я вдруг испугался, думаю, «в лоскуты» не договорит, потом думаю, нет, чего-то, нюансы какие-то дает, странные такие…

Антипов. На отходе, видать, со слезой /Все смеются/.

Ю.П. И, значит, так: «/Тихо шепчет/ О, проклятый город… Ершалаим ы-ы-ы-ы». А Гракову нужно: Ы-Ы-Ы-Ы!!! И Граков так, с испугу, тихонько: ы-ы-ы. Лев Аркадьевич так: «Прокуратор?» А прокуратор – совсем… А за кулисами смешно: Лев Аркадьевич так ко мне подходит и говорит / шепотом/: «А что же делать в таком случае? Вы извините, я тоже стал так. Он так говорит, а я не знаю, как же я-то могу сказать ему, то есть как-то странно: он так, а я ему /громко/: «Ты понял, прокуратор!!1»

Антипов. Он как бы ласково, как бы не угробить прокуратора…

Ю.П. Он говорит: «Я крикну – он совсем умрет». Потом почему-то он никак не отреагировал, что его Иешуа вылечил. Я тоже был озадачен. Тот говорит: «Ну вот, все и кончилось», - а он все сидит. И только так говорит / еле-еле/: «Ты врач?»

Золотухин. Он с Гузенковым перепутал. /Общий смех/.

Ю.П. Может быть. Потому что было очень похоже, как он речь читал там. Но еще, самое феноменальное было: когда там есть фраза: «Не думаешь ли ты, что я готов занять твое место?!» Он так сделал /лениво вылезая из рамы/: «Уж не думаешь ли ты… что я готов занять твое место». – Непонятно было. Во-первых, почему-то он сказал это в образе Каифы: «Твое место».

Граббе. Он был страшно болен вчера. Он не сказал Вам?

Ю.П. Нет.

Граббе. Поэтому он не мог выздороветь при всем желании после Иешуа, никак. Он страшно говорил, он еле гнусавил.

Ю.П. Да наоборот, когда артист больной, он лучше всего играет. Нет, я думаю, он задумался очень о трактовке. У него иногда бывает, вдруг хочется ему пофилософствовать. Он очень любит философствовать. Мне кажется, ему бы надо было быть основным докладчиком на симпозиуме Станиславского. Вот там бы он, наверное, открыл много нового. Поехали. Нет, я не знал, что он болен. Ну.

Попробуй то, что я тебе предлагаю. Зачем я тебе тут все это говорю?

Нет, начала правильно, а дальше начала декламировать. «Вы знаете, это поразительно! – ощущай, что – да, все-таки удивительно, вы знаете, таланта не скроешь.

Я вольно предавалась вдохновенью.

Слова лились, как будто их рождала

Не память рабская, но сердце…

И вот это место я играла блестяще:

Пора, пора!!! Проснись, не медли боле, иди на трон!!» И тогда они говорят: «Браво, Лаура! Пока не остыла, бери гитару! Играй!!»

Нет, братцы, это все шутки-шутки, но только так это все можно сыграть. Это я серьезно говорю. Вот как я тебе вчера показывал, Леонид, но только вгрызаясь в саму суть. Тогда можно сделать из всего этого конфетку обсоси гвоздек. Не слышали такого выражения? Это мы маленькие так говорили: конфетку обсоси гвоздек. Гвоздь.

Филатов. Гвоздок.

Ю.П. А не гвоздик?

Антипов. «Гвоздек» - это уже транскрипция оттуда.

Ю.П. И по-русски – то говорить разучился. На других не научился, а по-русски разучился… Ну что ты будешь делать!

Золотухин. Осторожно говорите: это все записывается – завтра все будет напечатано.

Филатов. «По-русски говорить разучился…!

Ю.П. И министерство решит не продлевать контракта. И у них повод будет, скажут: а он сам признался, что по-русски разучился. Значит что же, надо ему переводчика еще нанимать? Но с какого? / Смеется. / Что-то мы сегодня расхохотались. Ну, ну.

/56, А/

Ю.П. Ты умеешь копировать Демидову? Умеешь?

Беляев: Лучше Пугачевой никого все равно нет.

Ю.П. Да» «Лучше нету того света, когда Аллочка в цвету». – да? Правильно. Она особенно весь Израиль покорила. Колоссально.

Филатов. Израиль прибалдел после этого?

Ю.П. Абсолютно прибалдел. Причем вела очень такая опытная умнейшая дикторша, которая делала прекрасно так: «Да? Вы так считаете? Очень интересно. Как? Как Вы? Как Вы?» А она все рассказывала: «Вот у меня мой партнер! Какой там Майкл Джексон? Это наша индивидуальность, наше понимание» - «Вам очень не нравится Майк Джексон, да? Вы считаете, что Вы другим путем совсем идете?» А он такая плохая, провинциальная пародия на Майкла Джексона, этот, ее парень, я не знаю, какой, неважно. Важно, что он так нелепо и глупо… Ей, дуре, нужно было с какими-то старыми песнями, а она решила рок-группу такую изображать из себя. И еще сказала, что она будет сама режиссировать. Ей предложило телевидение снять кусочек, а она нарежиссировала там еще, а потом она вела репортаж с ведущей. И, конечно, такое городила, что мертвых выноси просто – по глупости, по наглости и по хамству еще. И еще она сидела так, как будто она три дня поддавала, не выходя от кассы, не отходя от кассы. В общем, она была Нона Мордюкова в квадрате: крепкая такая – ну как Катя играет в «Кузькине» примерно. А та так деликатно все время: «Да? Вот вы считаете, это красиво, да?». – «Да!!! Очень!!! Ну, наш темперамент, наш, конечно! У них же этого нет: ну, натуры…! А они очень хорошо на нее там смотрели все – это своеобразно.

Поехали. Ладно. «Искусство трудно, критика легка», как Папа говорил.

Так ты кого умеешь копировать-то? М не кажется, эта штука, которую я тебе показывал, в этом. Потом я тебе еще набросаю всяких, но именно она должна показать, какое место особенно удалось. «А вот это как я сыграла колоссально:

Очисти Кремль!!!»

Но не пошло. Надо, чтоб она действительно еще чувствовала: «Вы знаете, так играла, что мурашки побежали, - И сейчас мурашки идут, - когда я закричала: «на тронные ступени!!!»

Бортник.

Да и теперь глаза твои блестят

И щеки разгорелись, не проходит

В тебе восторг. Лаура, не давай!..

Ю.П. Ваня, я знал, «я ждал тебя, классическая фраза». Но краску не закрепляй: «Не давай». Считай, что она дает.

Бортник. Лаура, дай еще!

Ю.П. Ну паразит, ну паразит!..

- Маленькие комедии.

Лаура. Подайте мне гитару.

Ю.П. И тут совершенно брось притворяться, и действительно она умеет спеть так, что заворожит всех. Тогда есть смысл.

Сайко. Я думаю, что и в начале она особенно не притворяется.

Ю.П. Она не притворяется. Я ведь высмеиваю чисто актерские дела. Но она это делает очень искренне: для себя вот она так вдохновенно, поэтому она говорит, что сегодня было удачно. Это не тот случай, когда она говорит – удачно, а на самом деле это было ужасно. Нет, она действите6льно сегодня лихо играла. Но это актерские дела, которые вы не замечаете. А я, как старая крыса, сижу да замечаю. Поехали.

/Бортнику/. Это надо серьезно говорить. Надо оценить, как вот эстет. Кто у нас были такие эстеты? А Львов-Анохин жив, да? Вот эстет тоже. Таиров – эстет. Румнев – этот умер. А вот такие эстеты, их полно. У вас есть федрилы, то есть федерасты, ну в смысле, поклонники «Федры».

А это знаете, знаменитый случай, нет? Хенкин враждовал с Алексеевым. Был такой знаменитый конферансье Алексеев, потрясающий конферансье. Они не любили друг друга с Хенкиным. Вышел Алексеев и говорит: «Дорогие товарищи, сейчас выступит замечательный артист, любимец, мне не надо его представлять, вы будете в восторге все. Как, я забыл, этого любимица фамилия-то? Хункин? Нет, извините. Ну, вы его узнаете. Э-э, Ханкин, Хескин, э-э, ну вы его узнаете, в общем!» - и ушел. Такие были хохмы. Выбегает маленький Хенкин: «Товарищи! Конфедераст ошибся!... Я – Хенкин». Ну, это такие развлечения москвичей между собой. Тогда еще такая эпоха была вольная. Можно было.

/Гости собираются уходить/.

Да! /Смеется/. Вы много почерпнули. Не сердитесь. Вы неудачно пришли – мы только начали, это у нас первые репетиции. Мы только что выпустили эту премьеру, все устали, а мы сразу начали другое. И все уставшие и надо делать, чтобы это было веселее. Приходите сегодня на новый спектакль. /Переводчице/ Вы их приведете сегодня вечером? Значит, с актерского, а потом я вам поставлю стульчики где-нибудь. Но вы им должны рассказать немножко. Вы знаете эту повесть Можаева? Расскажите, какие это русские типы, характеры и все такое.

Все. До свидания! Бай – бай.

Ю.П. Шолом! /Гости уходят/.

Антипов. Эмират – самый богатый в мире.

Бортник. У него даже из дипломата нефть течет.

Ю.П. Вот мы упустили сейчас. Вот ушел шанс.

- Так придет еще сегодня на «Живого».

Бортник. Надо было с Эмиратом повстречаться нашему Лукьянычу.

Ю.П. С его умом и талантом он враз возьмет…

Антипов. Как его угораздило родиться не в Кувейте?

Ю.П. Нет, его нет, он в кювет попал. Ну. Скажут, такого мы не видели никогда. Англичанин особенно, как-то он… глубоко был удивлен. Им это вообще не понятно: старый дурак какой-то сидит, все ржут, ничего не делают / Общий хохот/. Он скажет: «У них странная перестройка».

- И трагедии у них тоже странные.

Ю.П. Нет, вы не заблуждайтесь. У них ланч, как и у нас, а им надо пожрать. Их же тут принимают, потом они же небось мое безобразие слушали там, на симпозиуме, теперь они хотели поглядеть – он безобразничает, систему он ругает, а как он работает-то, интересно. А вы меня так подвели.

Филатов. Почему? Мы показали им метод.

Леонов. Чтобы они не узнали секрет.

Филатов. Мощный метод.

Ю.П. Ну, «метод», давайте.

Бортник.

Но и любовь мелодия… взгляни:

Сам Карлсон тронут, твой угрюмый гость.

Ю.П. Так можно, если б ты был очень серьезным. Ведь Львов – Анохин, он же прекрасный эстет, балет он понимает великолепно. И если ты бы серьезно говорил: «Но ведь и любовь мелодия… меодия» Не надо только «Карлсон». Серьезно очень. Не перебирай

……….

Граббе. А чьи слова, Лаура?

Лаура. Дон Гуана.

Дон Карлос. Что? Дон Гуан!

Ю.П. «Что? – все переменилось, все затихли – с ним шутки плохи, с этим типом. А ты понимай, она не дура. «А что ты так на меня смотришь, ты у меня в гостях…» Ведь почему так столкнется и вдруг на секунду настоящая Испания возникнет. Это же интересно сделать: на секунду вдруг Анхель Гутиерос маленький, но такой… Я бы не играл слова, а играл бы так: «А чего ты так пыжишься, ты у меня в гостях, между прочим, я знаю, какой у тебя нрав, - но тут коса на камень, - да, мой друг, мой ветренный любовник, ну и что, спала, и много раз, и мечтаю спать, ну и что?» Ясно? Что?

Золотухин. «Паспорт»

Ю.П. Паспорт?

Золотухин. Процедуры мне надо делать.

Ю.П. А! Ну ты можешь быстро на процедуры и обратно? Долго? Ну а без тебя что делать, «Моцарт и Сальери» что ли?

Филатов. Ты что, Валера, с ума сошел?

Золотухин. Ну протрепались мы, я же говорил…

Ю.П. Ну вы тоже, ему же везти сегодня воз, да если и завтра еще. Ну ладно, идите на ланч, а ты иди на свои процедуры, а мы возьмем «Моцарта» и «Скупого».

Филатов. Мы умрем.

Ю.П. Да, уж ты умрешь! Тебе же не работать вечером. Кури меньше./Обрыв/.

Антипов. Зачем «Кузькина» замыливать?

Ю.П. Да брось, там 14 дней он не идет, чего замыливать! Там есть в марте, перерыв, когда «Кузькин» не идет десять дней. Мне хочется «Мастера» отрепетировать. Ясно? И мне не хочется его прокатывать без репетиции. Ну, зачем это делать. Идите на ланч, сейчас я решать. Ладно, вы распустились тут…

- Кто?

Ю.П. Все хором, вместе с Дупаком. И все записывают, Дупаку доложат, а я боюсь его. Очень.

Ю.П. /к Полицеймако/. Марья, а Андрей Дмитриевич в Москве? Надо его пригласить на «Кузькина», если он хочет.

Кузькин смылся? Значит, пойдем тогда дальше…./Обрыв/.

/Лаура – Дон Карлос/

Ю.П. «И любишь и теперь?» - вопрос поставь: оставаться мне или нет с тобой - такая, честная сделка. А ты реши: остаться с ним ночевать или нет – «В сию минуту? Нет, не люблю. Мне двух любить нельзя. Теперь люблю тебя», - то есть предложила ему ночь, короче говоря.

Все же Пушкин интересно ставит – вот он не говорит «сию минуту» - «В сию минуту?» - можно какую угодно паузу держать, так интересно, чем кончится у них этот сговор, будет ночь или не будет.

«Нет, не люблю».

Потом подходец к мужичку какой:

«Мне двух любить нельзя.

Теперь люблю тебя».

И теперь надо нам все-таки какое-то кресло с подлокотниками, чтобы вы могли играть конкретно. Давайте, переходите в мизансцену. Потому что это форма такая, которая требует настоящей работы.

Ты можешь, Леня, сперва встать, она подойдет, к тебе поласкается и телом тебя посадит на подлокотник. А в это время этот типяра прибежит.

Где Бортник? Я хочу ему дать краску одну. Спрятался? Вот он. Ты решил, что ты бешенный. "Ты, бешенный, останься у меня…» И это очень смешно, потому что он такой эстет и вдруг: «Ты, бешенный», - и он решил, что она его зовет./Обрыв/.

Ох, после Европы немыслимо в Азии работать. /Обрыв/.

Леня, а ты «бешеного» так рукой, чтобы он сразу вылетел из декорации. /Обрыв/.

Вдруг – вот этот характер мстительный, заразный такой – смотри, «… Нет, не люблю. Мне двух любить нельзя». Потом хорошо, что ты вот сюда его посадила, или ты ее, как объект, смотри, вот ты оперлась на стол, развалилась, и он начал тебя разбирать: «Ну, сколько ты еще будешь такая? Ты молода еще, конечно, еще лет пять – шесть – ну давай правду говорить, сегодня вечер правды, ночь правды – и что ты дальше думаешь-то?» - «М-м-м, осьмна…лет». А ты больше философствуй, а ты сейчас, как бухгалтер, вычисляешь: «Еще сколько, ну, лет шесть…»

«Ты молода еще… тебя ласкать, лелеять… серенады…» - ну, обычный набор джентельменский перебирай.

Леня, мне кажется, тут надо философствовать всем монологом и ни в коем случае не быть конкретным, а то получается…. Анатомический разбор тут не годится.

Филатов. Но он должен же ей вмазать.

Ю.П. Вмазывай, но всем монологом. «Ты же не глупая, ты же понимаешь, что это пока только все будет идти. Пена вся эта будет, пока вот это, а когда веки… начнется старость…. и назовут тебя к концу старухой – и все». Потому что тут о чем Александр Сергеевич хотел сказать – это два подхода к жизни: вот один скептический подход вот этого человека, с его характером: «Ну, неужели ты, девочка, не понимаешь, что тебя ждет!» - поэтому, когда ты очень конкретен, это наоборот мешает; и совсем другой подход ее: «Ты всегда такая зануда, что ли?! Господи, чего об этом думать? Зачем? Ну будет, и будет – как природа: тут дождик, а тут это, а в Париже может быть это, посмотри – тут ночь лавром, все прекрасно». Ну как всегда говорят: погода тут – такая, в Якутии такая, а вот на юге, в Грузии на побережье – 21 градус тепла!» Ну, и так все – о чем говорить-то. Поэтому это два характера совсем разные.

Вот не надо, Леонид так говорить: «Будут убивать… Будут тебя тщательно раздевать – с, а потом уже будешь сама одеваться или будут говорить тебе: ну, одевайся скорей, а то противно глядеть на тебя. Знаете, как по анекдоту: «Манька, раздевайся! Одевайся скорей, зараза! И это у них стриптиз! Ничего хорошего».

Поэтому больше тут бери этого воздуха, о котором мы говорили в стихах: «Ну, неужели ты сама не понимаешь, ты же умная артистка, неглупая, неужели ты не понимаешь свою жизнь: еще это будет длиться лет пять или шесть – они будут драться, будут убивать на улице, будут фехтовать, это; а потом все почернеет, очи сморщатся, коса – и все.» Поэтому мне кажется, более, Леонид, разведи тут шире и больше займись живописанием, опиши всю ее жизнь, что ее ждет.

А ну-ка попробуй – ты же блестяще это делаешь – какого-нибудь поэта такого поэтический образ нарисуй. Только, наверное, не Рождественский, наверное, Андрей хорошо подойдет. Андрюша сейчас стал такой… Не надо впрямую Андрея, но вот нарисовать всю жизнь ее.

А ты не знаешь какого-нибудь мрачного поэта?

Филатов. Егор Исаев.

Ю.П. Да? Егор Исаев мрачный?

- Да нет… он мрачный в смысле стихов.

Ю.П. Вот когда Женя на себя напускает… /Филатов изображает Евтушенко./Вот это да, это ничего. Когда ты только возьмешь действительно прискорбно: «Ну, сегодня я тобой обладаю, а что тогда…»

Ведь вот, артисты, вы одно… Ведь это поразительно. Я где-то видел какую-то труппу в кабаке, которая копировала всех великих – мужики. Один – Монро, другой – Луиза Минелли. Но это был такой блеск, что публика выла от восторга. А почему? Дело не в том, что это узнается, но они с таким ражем это делали, что он пел лучше, чем Минелли. Номер делал лучше, чем Минелли! Тогда, конечно, все воют. Так что ход этот замечательный. Если ты возьмешь – не надо буквально – вот это, тогда и будет образ: вот угрюмый, странный, желчный человек. А Женька сейчас…, ой, пардон, Евгений Александрович сейчас становиться таким. Вот он в Доме литераторов был, когда меня затащили туда; он был в таком пиджаке кожаном, тисненном розами, черными розами на черном. А вчера он явился, где-то я видел его – меня тоже таскали, как слона по улицам водили», так и меня все таскают – Женя был в змеином пиджаке, змеином с переливами и тоже с какими-то тиснениями, змеями. Змея вытесненная и кожа змеиная. И Женя иногда сейчас очень утомленный такой, утомленный бывалый такой.

- У него жена молодая.

Филатов. Утомленный – жена молодая.

Ю.П. Нет, жена только что родила, так что…

Лаура. … Иль у тебя всегда такие мысли…

Ю.П. Нет, Наталья, тут надо наоборот перейти – у ней же другой характер. А ты бери вечно молодую Касаткину, то есть нет, не Касаткину, а как ее… артистку эту, ну она вечно трепещущая… Нюля, моя знакомая старая – тоже любит трепетать все время. Ты бери такую, вечно молодую, ну или Яковлеву… Только не декламируй. «Мы же с тобой любовью сейчас будем заниматься. Да брось ты, живи сегодняшним днем – и все».

Нет, ты сейчас подтекст теряешь. «Смотри, как красиво – вот и любуйся». Ну, у нас по-другому: «Вот пол-литра, чего думать еще. Сейчас по стакану, а там… Вот и все. Еще…». Там лавр, лимон, а у нас с лимонами трудно, с лаврами еще трудней, надо в Грузию ехать… Есть лавры? Ну перца нет.

Смотри, как красиво, ты его призывай к красоте: «Это… и кричат протяжно, ясно сторожа… как прекрасно все! А в Париже – совсем другое, в Париже может быть дождик…».

А далеко, на севере – в Париже –

Быть может, небо тучами покрыто,

Холодный дождь идет и ветер дует.

А нам какое дело?

Вот к чему веди – к этой фразе: «А нам какое дело?»

Тут вторая вставка у Нины /Шацкой/. Ритм должен быть очень легкий, прозрачный и быстрый, иначе остановится сцена. /Обрыв/.

В образе Евгения Александровича это можно сказать: «Милый демон». Нет, это всерьез надо сказать, такое трагическое зерно. Трагическое зерно Евгения Александровича где-то тут рядом бродит.

……

/56, В/

Возвращение в пир /после Дон Гуана/.

Ю.П. /Селютиной/. Это как из той сцены – ты же в обморок упала, ты не помнишь – и после обморока… это на этом все состоянии:

«Мне привиделся кошмар какой-то. Какой-то демон темный все звал меня». И все должны отыгрывать это, как бы это прошло перед вами – вся предыдущая сцена: «дай руку!... дрожишь…» - все это. И ты возвращаешь… как бы вы все свидетели этой сцены, когда вы в пире сидите. Дон Гуан тут сидит – у него вся рука… и каждый по-своему все это как-то, пропускает всю эту прошедшую сцену через себя. Ты, как более крепкий мужик, говоришь: «Плесни ей в лицо. Я никогда не думал, что она такая слабая».

И страх живет в душе, страстьми томимой.

Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

То есть ты думал, что она как мужчина настолько, так сказать…

Ну, вставь одну строчку там/. «Но так-то – нежного слабей жестокий»./

Филатов. Юрий Петрович, и надо вставить и в «Скупого» и в «Моцарта» немножко. Там по две строчки получается, но логика, дыхание другое получается. Там важные вещи.

Ю.П. Да? Ну, давайте. Это нет проблемы. Надо убрать, где мешает настроению. Но тут все зависит от того, как трактовать и как сделать – вот и все.

Филатов. А вот в свете того, что вы вчера показывали, мне кажется, как раз надо вставить там немножко. /Обрыв/.

Ю.П. Ведь тут еще вымаривалось вот почему – в переводе не звучало. Это же перевод был. А я вымарывал, чтоб мне легче за ними следить было.

Или вымарывай две строчки. Можно так играть:

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,

По языку судя, мужское сердце.

Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Можно вымарать две строфы. Будет грубей, но точней. Если тебе охота – оставь все. Что будет действие больше вытягивать, то и оставим.

/Селютиной/. Ты сейчас очень реальная. А когда тебя подведут да посадят, да облитую водой, то ты будешь как-то, наверно, вспоминать по-другому, что с тобой было. «Ужасный демон, белоглазый приснился мне…»

Ужасный демон

Приснился мне: весь черный, белоглазый…

Он звал меня в свою тележку. В ней

Лежали мертвые – и лепетали

Ужасную, неведомую речь…

Тут все время многоточие у Пушкина идет.

Скажите мне: во сне ли это было?

«Что было со мной?» У тебя же выпадение памяти. А когда ты такая, то выпадение памяти не будет. Поэтому ты потом к ним – спрашиваешь, что тут случилось?

Проехала ль телега?

Тут все время ездят телеги эти проклятые. /Обрыв/.

«Для пресеченья женских обмороков…» - тебе надо развеять этот мрак. Снять надо мерихлюндию. Довольно мерихлюндии: обмороков тут. /Обрыв/.

…Единственный же кусочек остался – это его баллада. И она очень кусок весь держит хорошо. Она держит кусок ритмически весь у Владимира.

Скажи, Леонид, сколько ты считаешь, нужно нам, чтоб финал старый сделать? Мне больше старый финал нравится. Сколько времени нам нужно, чтоб вернуть старый финал. Вы совсем его забыли?

Антипов. В «Высоцком».

Филатов. Очень быстро. За одну репетицию можно. Там практически ничего не поменялось по существу, кроме мизансцены.

Антипов. Там была какая-то мистика, когда он обращался туда.

Ю.П. Да! Когда ты говоришь: «Ну ты же здесь, ты слышишь…»

Филатов. «Выходи, заговори!»? Ну, это одна репетиция.

Ю.П. То есть перед спектаклем за полчаса, да? Потому что я приеду и надо вернуть. Лучше было.

Филатов. Нет, одна репетиция нужна. За полчаса вряд ли мы сделаем.

Ю.П. Ну, за час. За час спокойно сделаем.

Филатов. Это сопряжено со светом, со всеми службами. Это за час мы не сделаем. Это нужно отдельно делать.

Ю.П. Ну надо сделать. Ты знаешь, лучше было. Было больше…

Филатов. Раз Вы считаете, что лучше, надо вернуть. Но просто нужна отдельная репетиция. Я просто убежден, что так мы только напутаем – и все. Начнутся накладки со светом, со звуком. Там же очень много. Там такая вермишель и много всяких переходов.

Ю.П. Да, там и было. Но она, вермишель, давала свою прелесть. Был эффект присутствия очень сильный. И поэтому тогда это все поднималось с другим настроением, понимаешь, этот катафалк, он по-другому работал на «Конях». А сейчас хуже это. Нет того настроения с последней песней. Был лучше выход на последнюю его песню «Кони», понимаешь?

Филатов. Он вообще… дело даже не в восприятии, как будет в контексте. Это само собой, контекст работает на… Но дело в том, что – или это только у меня такое ощущение – мне казалось, когда он шел, что он шел почему-так… болталась эта занавеска белая, и вообще было ощущение чего-то такого, как накрывало нас. А сейчас он идет спокойно так…

Ю.П. А я уж просил, в замечаниях сказал, что надо чуть толкнуть. Его нельзя поднимать. Оно так поднимается, как хламида какая-то, как комод, а он вдруг вздымался.

Бортник. Сейчас же новая механика там, Юрий Петрович. Она была более примитивная в то время, а сейчас это уже все застолблено основательно.

Ю.П. Так тут все застолбили основательно. Но это не может быть – можно ее качнуть. Ну, давай пари, что можно.

Бортник. Посмотрим.

Ю.П. Ну вот. Поехали.

/Антипов поет «Царица грозная чума»/

Феликс, давай сделаем куплеты, чтобы они подтянули тебе все. Вот «Как от проказницы зимы» дважды надо куплет сделать, когда все поют:

Как от проказницы Зимы,

Запремся так же от Чумы!

Зажжем огни, нальем бокалы,

Утопим весело умы

И, заварив пиры да балы,

Восславим царствие Чумы.

Вот это сделаем и «Итак, - хвала тебе, Чума».

Антипов. Нет, тут конец, тут нельзя.

Ю.П. Тогда другое.

Первый раз ты лучше сделал последние две строфы, которые все должны петь: «Быть может, полное Чумы!» - это хорошо. Нужно грозно кончить, чтоб священник мог врезаться.: «Безбожный пир!» То есть, нужно поднять последние две строфы зловеще и разгулявшись, чтоб ты мог влезть в это. Ну-ка сядьте все и кто может, поимпровизируйте вместе с ним, а мы запишем это, а потом… Есть запись?

Сядь Алексей, Бортник! Сядь на место, пожалуйста. Филатов, сядьте на место, пожалуйста, Леня.

Филатов. Я же не певчий, Юрий Петрович.

Ю.П. Ну пускай. Сиди все равно. Антипов. Ну, кукарекай!

Ю.П. Ну давайте. Альфред Гаррич не будет. Он три написал и он очень больной человек. Неудобно очень приставать к нему, он еле… Мы послушаем, в понедельник принесут варианты. Можно лучше самим сделать. Потому что это какой-то общий завод будет у нас. Все равно у него не получилось тогда. Все равно песни не было. Он написал три песни и все три сам отменил. Сейчас я буду его уламывать на четвертую что ли? Нет, не буду.

Антипову. Он, может быть, даст что-то. Мы сами из этого сделаем.

Ю.П. Мы получим три, послушаем. Сейчас ты в верном направлении импровизируешь. Лучше спорить, еще разок сделаем и пойдем дальше. А дальше пойдут вот эти высокие голоса красивые на священника.

/Все и Антипов поют: «Итак, - хвала тебе, Чума»./

Бортник. Замечательно.

Ю.П. Да.

Филатов. Вот театр! Это нигде больше не может быть.

Бортник. Это же вдохновение! Это о чем-то говорит.

Филатов. Где-нибудь на Западе попробовать так поимпровизировать, это…

Ю.П. Нет, я импровизировал с ними, ты знаешь. Очень долго, да. Не могли мы ничего – перебрали столько песен – ничего не выходит. И написал там композитор их – ни хрена не вышло. Нашли только вот так.

Только «девы» нужно более мелодично взять. Ты один раз взял. Важно найти такую тональность, чтоб мы могли ее здесь вытянуть, подхватить музыкой.

Граббе. Что Вам хочется: диссонанс в конце или наоборот – гармонический аккорд?

Ю.П. Не диссонанс, но какой-то страшный минор такой.

/Появление священника/.

Теперь давайте еще раз, Алексей, подумаем над монологом. Все-таки давай действие больше вытянем.

Безбожный пир, безбожные безумцы!

Все-таки как проповедник, постарайся, чтобы они прекратили это и поняли это кощунство все. Выйди пока из тех дверей, подойди сюда между Леонидом и председателем, потом ты должен тихонько обойти и спуститься сюда. Ты уйдешь как бы на улицу – в том же зале мы будем играть.

Мне все кажется, надо попробовать одну вещь сделать. Вот интересно, если открыть то окно… Во-первых, пару раз можно открыть не все окно…

Бортник. Проветриться.

Ю.П. … Куда б его назначить?

Если открыть и оставить стекло, то все-таки факт сам улицы будет с чем-то таким ассоциироваться – видно будет там город. И сам город сейчас, он же тревожный всегда, верно? Можно еще какой-то звук найти помимо. Во-первых, когда опустят эту бетонную штуку и будет стекло, то сразу будет вид города.

Бортник. Который постепенно вымирает.

Ю.П. Ну там вообще можно сделать еще что-то.

Но мне кажется, в финале, когда «что там болеет? Говори!» - можно попробовать одну штуку: открыть совсем улицу и, чтоб оттуда втянулось какое-то полотнище белое. Дело не в том, чтоб имитировать парус, но мне кажется, что будет все равно воздух оттуда и может врываться какое-то …кусок чего-то.

ГРАББЕ. Там вообще ведь внизу есть воздушная завеса. Если ее включить…

Ю.П. И вползать если будет какое-то тело, то это ничего может быть. Но это надо попробовать, конечно.

ВЛАСОВА. Вы посмотрите, как это окно теперь открывается.

Ю.П. Да меня готовят, что это ужас.

Граббе. Оно просто медленно открывается.

Ю.П. Да дело не в медленно, они, идиоты, то есть, извиняюсь, «умные» реконструкторы, они сделали трапецию вместо проема. Они испортили форму, как они испортили старый театр. Они же испортили старый театр. Все испортили. Даже умудрились и акустику испортить. Заставь дурака Богу молиться, он… Это же надо придумать – сделать в середине театра дыру колосниковую, когда ясно, что как только ты поднимешь лучи, то световой занавес перестанет работать, у него же угол, все рассчитано. Как можно делать неизвестно что? Лишь бы только переделать. А это швеллера они пустили на стенку! – и убили всю стену. Как будто их нельзя было с той стороны поставить. Нет, надо было обязательно избезобразить стену, которая была как символ театра – обнаженная эта белая наша стенка, на которой столько играли. А что они сделали у входа – повесили каких-то идиотов-человечков. Двери какие-то сделали кретинские совершенно – вход. Это же содрогаешься! Кто этот модерн идиотский придумал?

Славина. Безродный дверь уволок, куда – неизвестно.

Сайко. В Молдавии она у нас стоит.

Ю.П. Ты что обижаешь жену?

Славина. Я правду говорю, что вы.

Сайко. Сейчас можно привлекать, Зин, знаешь?

Славина. Давайте, верните, как вы ее взяли, куда?

Ю.П. Я думаю, если ты посвятишь песню Чумы Зинаиде, то сразу получится, у всех сразу получится. Извините, мне кажется так.

Вы мысленно подставьте – и песня споется сама. А? А может, изредка будет проходить Зинаида? И тогда будет у вас настроение, атмосфера будет.

Алексей, давай ее еще раз. Ну, закончи песню, в унисон спойте.

Тут еще вот что. В ваших импровизациях, Феликс, попробуй вот что – чтобы все-таки два куплета получилось, чтоб два куплета вы могли потянуть – Иван, две дамы и Алексей. Я бы в унисон пел, я бы не пел на голоса. И Валерка, да. Так что у нас вполне достаточно, чтоб это было мощно. Последний куплет надо, чтоб был хоровой и очень мощный и, чтоб войти в эту тональность/ музыки священника/. Эта тональность пусть возникнет как бы из песни и уведите ее потом.

Алексей, противопоставь: еще спасают вас моленья людей, что за вас молятся. Теперь, Алексей, еще попробуй, милый, весь серьез, на который ты способен, и чтоб он не был выспаренным и ходульным и возьми самый проникновенный тон, который у тебя есть. Чтоб потом и было хамство очередное: «Он мастерски об аде говорит! Это же надо! Ступай! Оставь нас!» Потому что он вас… Это когда происходит – когда совесть. Он должен пробудить в вас совесть. Тогда, чтоб закрыть это, надо его прогонять, а если он ничего не пробудит, обсмеять надо – и все. А он именно пробудил чего-то. Один перевел это в смысле бравады – Леонид – потому что он видит, что подействовало. Его речь должна на вас подействовать, короче говоря. Но для того, чтобы сохранить абонкураж и так сказать, лицо, мундир, то, значит, прибегли к такой штуке: один – под браваду укрыл совесть, а на Председателя сильней всего подействовало, он начал с женой разговаривать и все испугались, говорят, слушайте, он с ума сошел, он свихнулся, он же с мертвой женой разговаривает.

Ведь я с Владимиром в «Гамлете» все время бился над одним местом, чтоб довести это до полнейшей конкретности. В чем непонимание сына и матери? Мать не видит ничего и говорит сыну: ты с ума сошел. А он говорит: нет, мой пульс спокоен, он отсчитывает такт, как ваш. А трагедия в том, что он говорит: да вот же! Вот же он, вот в двери – и смотрит на мать – ну неужели ты не видишь! Вот отец! – а она не видит ничего. Тогда действительно жутковато. Но дело не в жутковато или не жутковато, но тогда какие-то идут ассоциации точные очень, как люди по-разному смотрят. Для нее умер муж – она с другим. А для него живой отец. Поэтому с самого начала, я помню, сколько я бился, чтобы он говорил это так, как будто ты видишь его совершенно ясно: «вот он! Как будто предо мной, он как живой». У него образ отца жив, он не умер, живой человек. Почему мне и хочется вернуть финал в «Высоцком» такой, как был. Потому что достигался какой-то эффект, что он действительно все равно бродит в этом здании. А сейчас он улетел. Причем, по-моему, это не так трудно вернуть. Особенно, конечно, этот вариант должен быть на день смерти обязательно. Хотя это не важно совершенно. Он один должен быть, наверное.

Это «Мастера» за границу глупо везти с нашим финалом: вот портреты, огонь – это чудно, там они не поймут, чего они зажгли огонь, портреты подняли… ну Булгаков, ну Сидоров, ну, там Ибсен, ну Стринберг – и то мы ничего не зажигаем. А почему-то приехали эти азиаты, какую-то чашу зажгли, портреты выставили – и стоят. Любопытно. Потом один будет говорить: странно, подняли портреты, зажгли огонь, стоят-чего-то у них не в порядке. А другой будет говорить: ну, они всегда ведь носят портреты, вы же хроники видите, видно они не могут, обязательно им что-то надо нести.

Филатов. Кумир должен быть.

Ю.П. Кумир, да. Не получается у них. Ну, ладно, поедем дальше. Я хочу, чтоб ты нащупал два припева. Как только два припева ты нащупаешь, дальше тебе свободней будет.

Сейчас будем разбираться с музыкой.

Хорошо. Ладно. Выцыганили десять минут. Спасибо. Текст, пожалуйста, учите, я прошу вас, а то мы не двинем никуда.

Алексей, ты поразмысли, тут очень важный монолог. Первая задача – это прекратить безобразия, кощунство это; вторая задача – хотя бы увести его.

Граббе. Я понимаю, но он весь зависит от атмосферы, здесь действие такое, духовное. Тут я беспомощен, если не получается атмосферы.

Ю.П. Конечно! Об этом говорить нечего, это ясно.

Всего доброго!