Открытая репетиция для участников симпозиума Станиславского, проходившего в это время в Центральном Доме Актера. 6.03.1989 г.

I часть. Старая сцена.

Ю.П. Дамы и господа!

А кто переводит?

- У каждого есть свой переводчик рядом.

Ю.П. Извините, это не совсем все организовано. Мне сказали, что будет не больше 50-ти человек максимум. Тогда я назначил репетицию там, где мы всегда репетируем, потому что мы только что начинаем работать. Но видите, вас пришло значительно больше. Поэтому мы вынуждены были перенести занятие сверху, из репетиционного нашего зала на малую сцену. И поэтому получилось, что вам пришлось небольшой променанс совершить, мы извиняемся, но мы здесь ни при чем. Во всем виноват Станиславский. Если б вы не приехали на симпозиум, то ничего бы не было. Мы б спокойно репетировали, артисты бы не волновались… Они говорят, что они не волнуются. То есть обнаглели от успеха. Это я не виноват, меня здесь давно не было – пять лет я был в отсутствии, изучал систему в других странах мира.

Обнаружил ее частями. Не везде. В Америке это был какой-то коктейль: Ли Страсберг и Станиславский, плюс Фрейд. Так что там было совсем нельзя разобраться. Там можно было разобраться в коммерческом искусстве на Бродвее и в региональных театрах.

Система… как вам сказать… на Бродвее она выражалась в смысле сборов, как она действует на коммерческое искусство, и роли большой не играла. В региональных театрах чаще вспоминали Станиславского, расспрашивали: как, что – и так далее.

- И что вы отвечали?

Ю.П. Я отвечал им очень много разных вещей. Я уже выступал, я говорил. Пожалуйста, вы меня можете спросить, что вас интересует, какие вопросы.

/57,А/

Вы видели портреты людей, которых мы глубоко уважаем, там, в фойе. Там Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов и Брехт. Мейерхольд работал со Станиславским – вы знаете это и без меня – был актером его театра, потом создал свой театр, и был расстрелян Сталиным. Может быть потому, что он пытался работать не по системе Станиславского – и его расстреляли.

- Только за это?.. /Смех в зале./

Ю.П. В основном – да. И за форму и за содержание расстрелял Сталин. Ему не нравились ни форма, ни содержание того, что делал Мейерхольд.

Вы хотите кратко, чтоб я вам рассказал, что мы репетируем?

Это «Маленькие трагедии» Пушкина…

Артисты, вам, может, тоже полезно послушать, что мы репетируем?

Значит, репетируем мы «Маленькие трагедии» Пушкина, но они объединены все в одну вещь, чтоб это не были отдельно три новеллы. Связаны они таким неоконченным наброском Пушкина, который не дописан, «Пир во время чумы». И это объединяет все три новеллы – вот этот Пир.

Почему я это себе позволил так сделать? Потому что мне кажется действительно у нас с вами происходит… Довели мы мир до «ручки», как говорят по-русски, до чумы, то есть до полного развала, портим природу, вы знаете, что творится с экологией в мире. Поэтому мне казалось, что такое название «Пир во время чумы» очень подходит, и оно дает по форме нам возможность объединить это в такой «гранде фесте» - последний пир; и в этом пире, последнем пире, каждый вспоминает свою новеллу. И таким образом это объединяется в один спектакль.

Происходит это на улице, на площади, в городе, где чума. И они решили встретить смерть так.

Вот вам кратко предлагаемые обстоятельства того – по Станиславскому – как эти все три новеллы объединяются в один спектакль. То есть я вам рассказал предлагаемые обстоятельства, в которых работают артисты.

То есть в начале будут люди, которые проведут дегазацию, запечатают двери, чтоб никто… зараженный город, выхода нету, деться некуда.

Радисты, ну что, есть у вас что-нибудь? Не разобрались?

Пока музыка еще так, все это приблизительно весьма. Мы только начали. Но так как у нас застольный период в этом театре всегда очень короткий, то мы можем сразу начать разбор пьесы… Фактически, так как это все за столом, считайте, что это застольный период с застольем. К сожалению, театр бедный у нас и поэтому все пусто – не можем мы настоящее шампанское, настоящую хорошую закуску организовать, хотя дирекция имеет кафе хорошее, но туда за валюту пускают. Может, потом они нам соберут валюту? Иностранцы на застольную репетицию. А! Уже принесли вино настоящее?.. Ну ладно. Пошутили и хватит. Нет, потом правда, вы можете нас что-нибудь серьезно спросить. Это мы все шутим. Но я действительно, долго изучал систему.

Потому что иногда не по правилам понимают – я острю и говорю, что… Но я действительно считаю, что системы быть не может. Но метод великого мастера, безусловно, есть. И мы все не такие безграмотные, все у нас артисты знают, они учились в училище… По-моему, тут все щукинцы. Один только Валерий Золотухин и Нина [1] легкого жанра – из оперетты. А Люба [2], значит, из крепостных – Щепкинский театр, Малый театр. Но в основном, это все Вахтанговская школа в этом театре. И театр этот создан из Вахтанговской школы 25 лет назад. А здесь что-то и нет никого из коренных, которых я учил. Ванька был один, но у него отломался крючок. Алла Сергеевна, она с московскими виртуозами. Она серьезная, но все-таки там есть часть виктюкщины. Нельзя сказать, чтоб уж впрямую Виктюк был тире Станиславский. Он скорей, все-таки, к Таирову ближе по манеризму.

Вы на меня не обращайте внимания – я человек несерьезный. Я им окончательно голову задурил.

Валерий, брось прессу. Или ты насчет чумы?

Золотухин. Вы сказали про Мейерхольда. Я читаю письмо Мейерхольда.

Ю.П. О, это ужасно.

Антипов. Закусок нет, но есть дефицитное мыло почему-то на столе.

Ю.П. Чума. Все время надо мыться.

Так. Ну ладно. Начало заведите нам для настроения!

Власова. Вы будете тут или там, Юрий Петрович? Воду вам дать сюда?

Ю.П. Не надо мне воды. Или я просто в обморок от них упаду в середине.

Ну вот, все. Начали. Салфеточки вам дали? Алексей, пока пройдись, попшикай. /Музыка/. /Тихо Антипову/: Давай врезай им всем.

Председатель. Чума прижала нас, кругом карантины и деваться некуда. /Обрыв./

Ю.П. Даже не чума опасна. «Опасна не чума – уныние царствует».

А когда человек волю потерял, то он и готов.

Давайте уточним. Так как все-таки мы в чумном городе, Леня, то ваши, вот внутри, когда вы между собой обмениваетесь такими взглядами, то есть разговор идет… Надо тут установить, мы всегда же это устанавливаем, как с ними обращаться. А тут – очень серьезно. Это же город-то пустой. Значит, нужно как-то между собой говорить об общем состоянии города, что творится в городе. Тут же возят мертвых – изредка будет проезжать телега какая-то, мы найдем форму ей, я вам фантазировал – мы же в том зале. Это спектакль для того зала, для большого зала, где [бывал] Брук. Не Брут, а Брук. Поэтому там очень будет играть большое значение наше окно, где город – там все время будет чувствоваться город.

А тут – мне это сейчас /в голову / пришло; понимаешь Леня, одно дело, когда мы зал берем в прямые сообщники, то есть с ними разговариваем как с партнерами. А здесь, наверное, с ними надо странно говорить – город-то полупустой. И поэтому, наверно, с ними обращаться надо… здесь какие-то кучки, там чего-то жгут – то есть если перед вами, то вы сидите на площади, и перед вами какая-то панорама такая, и вы видите проходящих, все… Это мне напоминает примерно, когда я вот в Москву прибыл, когда Москва не знала, что делать: возьмут ее немцы или не возьмут. То есть что-то жгли, летали какие-то клочья – всюду жгли архивы; кто-то стоял, раздавал папиросы, водку, все - ну, конец – немцы входят в Москву. Поэтому никто ни на кого не обращал внимания. Кто-то с узлами бежал и говорил: «Где? Где? Где это северное шоссе?» - то есть были указаны маршруты, по которым отступать. Поэтому все жили своими делами, никто…

- В контакты не вступал.

Ю.П. Да. Потому что нужно…. Каждый спасал себя.

Вы решили спасти себя другим образом, то есть вы решили, что смерть неизбежна, и мы ее примем, как джентльмены – то есть последний пир наш устроим. Поэтому они вышли, оделись, накрыли стол, договорились и пошли /пировать/, решили тут провести время до конца. Поэтому, значит, наверно с залом надо установить особые отношения – какие-то созерцательные, а не то что вот, мы идем в прямое общение: предположим, как в «Кузькине» ты говоришь: «А в чем счастье-то, а? А как оно по-вашему: в чем счастье состоит?» - ты же в прямой контакт идешь. Здесь этих прямых контактов нет с ними, а есть какое-то даже отстранение от них. Мне показалось, что это надо уточнить очень – мы об этом не говорили еще как следует. Потому что тогда… тебе все-таки очень нужно взять всех их и сказать про оставшийся город, что в городе «уныние царствует, а это хуже, чем чума». Вы глядите: чего-то там все бродят, как мухи дохлые и так далее – тогда у вас с ними, скорей, такое отношение к ним, как бы если бы вы /были/ на каком-то холме, а внизу город. Как Герцен с Огаревым клятву дают – а внизу Москва.

Так. Ну поехали еще раз сначала. И сразу берите текст крепко. Потому что тут нельзя.

А у тебя другое совсем. Это смерть, образ такой, инфернальный. Поэтому она совершенно себя ведет по-иному, чем все остальные.

Дай начало для настроения, музычку.

А что такой свет унылый? Электрики! Не вызвали? Ну дежурный-то есть? Пусть даст что-нибудь, чтоб повеселей репетировать-то было.

Поехали, братцы. Ну музыку дай! Спасибо.

Поехал текст. / Обрыв./

«Достукались, а?! Ха-ха! Поминутно мертвых носят, ха-ха-ха! И могилы просят тесно быть! Довели мир наш до «ручки», да?! Ну вот и любуйтесь, что творится кругом. Уже дырка на Северном полюсе…»

- На Южном.

Ю.П. Ну на Северном, говорят уже тоже вот-вот. И будет сквозняк такой.

Золотухин. На Северном туда дырка, а на Южном, наоборот, оттуда.

Ю.П. А вдруг наоборот все? Нас всех высвистит сразу в вакуум.

Теперь еще у меня мысль. Что надо эти два стихотворные куска сразу отбить – им очень трудно – потому что вы говорите прозой, а вам надо, наверно, сделать это как музыкальный /номер/. Здесь будет очень много песен и музыки. Поэтому я сейчас и думаю пробовать, чтоб прозаический текст резко отбивать от текста поэтического, от стихотворного текста. Поэтому пока просто возьмите гитару и дай просто аккордами, чтобы вы ритмизовали текст. Перевели его не на буквальный, а на песни, которые приходят в голову: как вот он в «Кузькине» поет: «Как в песне поется…»

Золотухин.

Любимые подружки,

Вам счастье, а мне – нет.

Не лучше ли Живому

Живым в могилку лечь.

Ю.П. Да. То есть эти все песни: твоя, Наташа, и твоя – именно как цитаты. А это звучит сентиментально. А проза зазвучит тогда ваша жестко.

Золотухин. А нельзя попробовать взять зонги из «Турандот», послушать некоторые?

Ю.П. Можно.

Филатов. Там свободная структура ритмическая, там можно все, что угодно в ней делать.

Ю.П. Там колоссальные зонги из «Турандот». Это хорошая мысль. Но у них сейчас их нет, наверное? Ребята! У вас есть зонги из «Турандот»? А Граков убежал? У тебя далеко зонги из «Турандот»? А? Поищи, попробуем. Потому что там свободная структура, и это гениальный композитор – может, вы слышали – Шнитке, Альфред Шнитке.

- Леонид Филатов… /Переводчица переводит./

Нет, Леонид Филатов – это Леонид Филатов.

- Он предложил «Турандот»?

Филатов. Нет, это Золотухин предложил.

Антипов. Предложил «Турандот» Юрий Петрович. А он предложил барабан мне принести.

Ю.П. Вы на них не обращайте внимания – это несерьезный народ. Зарплаты у них низкие, жалованье маленькое. Поэтому стараться нет никакого смысла, хоть даже и перед гостями.

Как по Островскому: помните, Шмага говорит: «Жалованье маленькое, и не стоит и стараться». Вот будут кооперативы, тогда приходите, и тогда вы увидите систему в расцвете. А до создания кооперативов никакая система не поможет.

Так. Давайте. Ладно.

В общем, я договорюсь, что меня вышлют как персону «нон грата». Вы не обращайте на меня никакого внимания, потому что я гражданин Израиля. И вообще я тут случайно.

Антипов. У вас же нет дипломатического статуса, так что….

Ю.П. Никакого. Так что я вообще /неизвестно…/. И статуса нет, потому что отношений же нет с Израилем никаких. Поэтому с меня вообще нечего взять, понимаете?

А! Ха-ха-ха! Хорошая реплика: «но можно взять вас».

Но будем надеяться, что все-таки помилуют. Давайте.

Ты долго будешь искать? Ну ладно. Как найдешь – скажи. Потому что это может нам помочь сразу.

Сейчас просто возьмите поимпровизируйте что-нибудь.

Сайко. Мы тут говорим, а не поем.

Ю.П. Нет, ты именно спой мелодию какую-то, а не впрямую. Тогда проза пойдет, как контрапункт, тогда лучше все сразу станет.

Так что видите, из таких вот репетиций и нам тоже польза. Потому что мы сейчас понимаем, что мы не можем же…

Филатов. А есть другой путь, не музыкальный, а то, что мы пробовали поначалу: такой индифферентный совершенно.

Ю.П. Нет, я думаю, Леня, что такой индифферентный, он… Я всегда все-таки за крепкий – он дает размазню. А это дает силу. Тогда ваш дает такое созерцание и отношение ко всему происходящему в городе мужское. А женское – оно уходит в какие-то чувствования. А Смерть именно сладострастно подытожит. Тогда есть расстановки сразу интересные.

Гена! Дай немножечко. Просто чтоб им веселей было. Дай боковые, чтоб они их не слепили. Чтоб в глаза им не били, и так им бьет телевидение.

Поахали еще раз сначала и поедем дальше. /Обрыв/.

…. От него как бы возьми, Феликс, и это до конца доведи. Леонид, ты правильно говоришь по состоянию, но надо взять… ты их с высоты, как муравейник рассматриваешь.

Филатов. Уныние царствует.

Ю.П. Ведь это же уныние кругом – это не позволит выжить – вот в чем дело. «И перебил лекарей, генералов…» Скажи о глупости людской, об идиотизме. /Обрыв/.

Вот их спроси, шестерых: «И мы погибнем все?»

Луиза.

И мы погибнем все, коль не успеем вскоре

Обресть убежище; а где? О горе, горе!

Ю.П. «А где?! И уже паника: «О горе, горе мне!»

Луиза.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…

Ю.П. И ты успокой ее, у нее истерика.

Казанчеев.

Почтенный председатель! Я напомню

О человеке, очень нам знакомом…

Ю.П. Все на кресло, как только он начал говорить.

/Залу/: Это кресло, на котором все умирают. В этом кресле всегда все будут умирать – именно в этом кресле.

Я думаю, что именно после истерики дамской ты и встал, чтобы как-то сбалансировать. Потому что это ваше фесте идет предсмертное не очень ровно. Они подвержены панике, унынию, поэтому что-то такое происходит, то есть потребность, ну что ли… с дамой истерика – надо истерику задавить и перевести в план другой. Вот это ты и взял. Успокоили даму истеричную и решили выпить и взять пример – «вот как умирал человек! Давайте возьмем с него пример, как он умирал».

***

Скажи про свою компанию. Да в городе шляются еще.

Казанчеев. Но много нас еще живых.

***

Председатель. Вы видели его на троне славы….

Ю.П. А председатель подытожил.

***

Сайко. Не дай мне Бог сойти с ума…

Ю.П. Только, Наталья, бери это: «что вот меня чума эта и доведет. Возьми настроение, что это ужас все, не дай мне Бог от всего этого сойти с ума, дай Бог сохранить рассудок». /Показывает, как петь песню/.

Золотухин. Вы много опер ставили – чувствуется.

Ю.П. Оперуполномоченный Советского Союза.

Нет, ты уйди. «Видимо это повторы циклические в мире: когда-то тоже самое было».

Антипов. В дни прежние чума такая ж видно холмы и долы наши посетила…

Ю.П. Но все-таки всегда, братцы, на застолье, даже на большом таком, когда семь человек, надо взять, когда ты говорить начинаешь. Ведь в застолье всегда чего-то бормочут, это, надо их взять.

***

Подытоживай философски весь кусок этот небольшой. Тут же все свободны, это же смерть, это предсмертное. Это как Шекспир говорит, надо играть все как «предсмертные зарницы» - всю эту команду посещают предсмертные зарницы. Ты почувствовала сейчас это - и ты это сказала:

Брожу ли я вдоль улиц шумных,

Вот в этом страшном мире,

Вхожу ль во многолюдный храм,

Я предаюсь и говорю себе: промчатся годы

И сколько здесь не видно нас

Мы все сойдем под вечны своды –

И чей-нибудь уж близок час».

Можно тут подставку сделать: вдруг кто-то в зале так: «А! А-а-а!» - и падает. И кого-то уносят из зала. Нет, я кроме шуток говорю.

Филатов. А хорошо просто покойничка уже такого, лежалого.

Антипов. А как вчера на «Живом» пьяный был. Я говорю: «Вот год назад никто бы и не пикнул!» И вдруг из зала: «Правильно!» Я думал, это Вы…

Ю.П. /залу/. Это они рассказывают про вчерашний спектакль «Живой», последний. Может, кто-то из вас видел его. И публика реагирует на текст.

/Антипову/. Публика заржала?

Антипов. Нет, испугалась.

- Подумали, что подсадка.

Ю.П. Нет, подсадки мы никогда не делаем. Это еще не перестроились достаточно, поэтому испугались. Потому что иногда – вы-то не видите, а я сижу – и такие мрачные рожи – они играют – и вдруг я вижу: он аж красный – вот сидит такой Мотяков, краснеет и говорит: «Ну ладно, уж, поиграй еще, подождем, еще не вечер».

Золотухин. А мне вчера позвонили и сказали: «Жалко все-таки, что вас не посадили за этот спектакль».

Антипов. А мне тоже потрясающе сказали, правда, как-то странно: «Ну что, не удалось тебе посадить Кузькина?» Я говорю, я-то при чем.

Ю.П. Это уже Кузькин какой-то симпатизирует. А мне знакомый сказал: «А я теперь на работе пользуюсь вашим спектаклем». Я говорю: «В каком смысле?» - А он говорит: «Ко мне начальник подходит и говорит: вы знаете, я недоволен вашей работой. А я отвечаю ему: я тоже недоволен – вы получаете 600 рублей, а я 125. И он сразу от меня отвалил, не стал разбирать, чем он недоволен и так далее».

Филатов. Жалко, что фамилия «Можаев», а не «Ленин». А то было бы: «Ленин. Из жизни Федора Кузькина».

Ю.П. Нет, лучше всего было бы «Дзержинский. Из жизни Федора Кузькина»… «Прошу не путать меня с тем, Лениным…»

Золотухин. Да, а некоторые на кладбище от него шарахаются, там же написано: «Ленин»…

Ю.П. «Что, перенесли уже из Мавзолея?»

Золотухин. Потом читают: «Заслуженный артист РСФСР – «А! По совместительству еще и артист…»

Ю.П. Ну да, сейчас привыкли, что многие должности совмещают. Ладно, поехали дальше.

Ну музыку ты нашел? Конфисковали?

Граков. Она у Мироныча.

Ю.П. Что, братцы, у вас, «ищите, ищите». Мироныч что, Кощей Бессмертный что ли? Что не спросишь – у Мироныча.

Антипов. Там еще много у Мироныча записей.

Ю.П. Это я-то знаю. Там можно весь репетиционный текст мой многотомный /найти/.

Так. Поехали дальше. Ладно.

***

/57,В/ Прослушивание основы к «Турандот» /музыки/.

Антипов. Уложить можно все в любую музыку.

***

Ю.П. /залу/. Извините, не по Системе. Все занятия идут не по Системе. Так что, пожалуйста, скажите: мы были и ничего не поняли. Вы нас не туда послали – скажите организаторам.

Потом, это самостоятельное учреждение – мы отделены от всех. Сейчас мы работаем над проектом, чтоб отделиться совсем.

Ну давай следующий номер. Это мы потом попробуем, не будем томить наш симпозиум.

***

/Входит Губенко./

Губенко. Приветствую всех!

Ю.П. Николай Николаевич Губенко. Только что с симпозиума…Данте, из Италии.

Филатов. Отлично рассказал. Богато словами очень. «Данте», «Италия».

Губенко. Ну что, через неделю премьера?

Антипов. Уже все готово.

Ю.П. Зритель сидит, все. В прогон идем.

Губенко. Товарищи! С завтрашнего прогона всё за деньги – у нас хозрасчет.

Ю.П. Это симпозиум.

Губенко. Ах это симпозиум? Тогда бесплатно.

Ю.П. Ты что, прямо из поезда?

Губенко. Почти.

Ю.П. Ну будет ланч, мы с тобой поговорим.

Губенко. Все нормально?

Ю.П. Вчера долбанули еще они, бедные, один раз вот; нашли мы другой финал – лучше. Ю.П. /залу/. Много новостей тебя ждет. Иди, не мешай нам работать.

Губенко. Хорошо.

- Прогнали…

Ю.П. Прогнали руководителя.

Антипов. Вот как обращаются с главными режиссерами у нас всегда.

Ю.П. Прогон же /идет/, Коля. Ну, давай следующую / музыку/.

***

Слушайте! Это гениальный композитор, поверьте мне. Таких сейчас и нет на свете.

- Кто композитор?

Ю.П. Альфред Шнитке. Он живой, да, слава Богу. Только болен очень.

Извините…

Антипов. А что? Хорошая музыка. Где они еще услышат такую?

Ю.П. Но это не Станиславский сочинял. Это Альфред Шнитке.

Антипов. Но если б Станиславский послушал бы, он бы одобрил.

Ю.П. Он бы утвердил. Для Леонида Андреева, предположим. Он когда-то ставил «Жизнь человека».

Но вот в споре Станиславский – Крэг о «Гамлете» я на стороне Крэга, а не Станиславского. Я извиняюсь перед покойными, я на стороне Крэга в их споре.

Антипов. Было хорошее предложение ввести датского дога для обозначения места действия.

Ю.П. И датский сыр. Все молочные продукты чтоб были в «Гамлете» из Дании. И датский дог, и молочные продукты. Я вообще думаю, это было бы неплохо: датские доги охраняют советские магазины продовольствия, а во всех молочных советских магазинах датские продукты.

Антипов. Есть небольшое противоречие: если есть продукты, то зачем их охранять?

Ю.П. Ну ты же понимаешь, что у нас не будет никогда продуктов.

***

Для перехода из новеллы в новеллу это состояние: «А уезжал ли я?» Вот когда ты, Люба, возвращаешься после обморока. И вся новелла для тебя в этом. «А было ли?» Был ли Зюзя? «Было ли это?» Это безусловно вот такое у всех, когда одна новелла переходит в другую, вот такое состояние: «Что такое? Привиделось что ли это – то, что было?»

***

Еще надо найти /музыку/ на финал, когда вы сидите все мертвые, незаметно подменили свои лица на мертвые маски, и смотрите на зрителей – самый финал. И вообще, в финале чтоб вы не кланялись, чтоб зритель не заметил, когда вас подменили на мертвые; свет зажгли, а вы ничего не делаете. Вот пусть они как хотят, так и выкручиваются. И не кланяетесь вы – ничего. Вот кто кого пересидит.

Антипов. Я уже сидел в «Перекрестке».

Филатов. Пусть в конце концов выйдут, положат нас на носилки и унесут.

Ю.П. Да нет, вас могут просто увезти рабочие сцены и опустить занавес, вы же на этих /на креслах/, если уж невмоготу. Но мы доведем где-то до конца эту игру. То есть все умерли – «все утопить». Все. Что? В «Перекрестке» был очень хороший финал. А тут я просто проверял: это очень сильно действует на людей, когда незаметно подменяются. Сидит же человек живой, а потом так свет почти что /гаснет/ и незаметно – на столе же маска – и так человек что-то вроде делает, а он одевает мертвую маску и все. И спектакль кончился. Чуть высвечены лица мертвые – и все. И конец.

Давай скорей, а то ланч не за горами.

***

Антипов. Я вчера слышал потрясающую фразу. Комментатор сопровождал какие-то спортивные соревнования и сказал гениально совершенно: «Эфиоп и в то же время спортсмен».

Ю.П. Они же дли-инные очень. Они такие пишут прекрасные картины, иконы – удивительные в смысле радости. У них такие радостные тона в иконах у эфиопов – они живут там на крыше монастыря христианского – христиане – эфиопы. Очень красивые, изысканные, длинные.

Антипов. А знаменитые фрески Шагала?

Ю.П. Есть, да. Посмотрите приедете.

У тебя все? Спасибо, ланч.

***

/ Гости ушли/.

Антипов. Они действительно ничего не поняли.

Ю.П. Так это хорошо.

Антипов. Ритмически читают стихи. Какая это система Станиславского?

Ю.П. Ничего не поняли – так это и хорошо. Система ведь тогда действует, когда она непонятна.

Золотухин. Спрашивают: он всегда так работает? Я говорю, всегда 25 лет.

Славина. Почему у японцев заснято все: от первого кадра до последнего, «Живого»…

Ю.П. Зинаида Анатольевна, вы же не с симпозиума, не хватает еще, чтоб вы тут вступили. Вы сами напишите учебник: развитие системы и …

Золотухин. «Нам говорили, - говорят, - Любимов жестокий, он вас заставляет, а вы что хотите, то и делаете. Он всегда так?» Я говорю: «До определенного момента».

Филатов. До последней недели. /Все смеются/.

/Скупой/

Ю.П.

«О бедность! О бедность!

Как унижает сердце нам она!»

И есть совсем новая штука: «ведь вот вам пример до чего надо дойти – все-то думали, что я храбрый, а я же просто, от нищенства вся эта храбрость!» - Совсем новое начинается, поэтому ты и перестрой тело и все. Поэтому нужно тут какой-то музыкальный акцент. /Обрыв/.

Папу возьми в объект: «Причиной что было? Скупость!»

Алексей, а ты оттуда, от стены идешь, играешь на своих дудках. Ты с подковкой выйди и ее так брякни: бук! – прикрепил на счастье подковку.

Граббе. Куда?

Сайко. Ко лбу.

Ю.П. Нет, не ко лбу /смеется/, а в стенку. И говоришь: «Эмир, он все хромает».

Запомните, запишите себе в партитурки: как акцент сильный музыкальный будет – вы переменили мизансцену – «Красою вечною сиять», - акцент, Леонид меняет все, вскакивает в образ, а вы отъезжаете все. Ты /Антипову/ отъезжаешь далеко и потом уже появишься как еврей – подлокотнички быстро оденешь, эту штучку с пейсиками – и все. А вы все отъедете на своих креслах шага на три – тр-рык – укатились туда, а они остались только вдвоем / Обрыв/.

Надо нам шлем какой-нибудь, чтоб он грохнул его об столягу.

Олег, и ты возьми: «Довольства враг», у вас-то на столе все-таки есть, что жрать – это как бы… вы же в пире переходите в другую новеллу – вот этого довольства всего враг, бедность проклятая, что «я уже давно такого стола-то не вижу, который сейчас вот тут перед нами все время. /Обрыв/.

«Что бедный мой Эмир?» - не смотри, просто кидай голос. Потому что у тебя все время: «что предпринять-то, где деньги доставать».

/58,А/

Альбер.

Да ты б ему сказал, что мой отец

Богат и сам, как жид, что рано ль, поздно ль

Всему наследую.

Ю.П. «Мой отец и сам, как жид, это же хорошо! Еврей еврею должен помогать». «Что рано ль, поздно ль всему наследую», - как аргументы говори, что он, не понимает, дурак. /Обрыв/.

«Ну, слава Богу.

Без выкупа не выпущу его».

«Деньги я у него вырву из глотки!»

/Появление еврея/.

Вы все аккомпанируете, кроме Леонида.

Ты подъехал и встал за кресло. Кресло высокое, так что ты за спинкой будешь очень себя хорошо чувствовать.

И попробуй на иронию положить: этим, рыцарям в зале: «Все рыцарям усердно помогаю», - теперь же одни рыцари «Печального образа».

Давай аргументы. Сперва попробуй его напрямую просить грубо и прямо: «Слушай, кончай валять дурака, давай деньги – и порядок». Потом перейди на дружеский ход, по-дружески: «Слушай, тебе не стыдно? Сколько я у тебя брал, всегда были хорошие отношения», - чтоб были разные приспособления. А потом уже, когда ты так попробовал выманить, так попробовал выманить – не получается, и тогда третье – просто: «Иван, веревку!» - и вздергивать его. Тогда будут разные ходы у тебя.

Ведь все же известно. «Тебе же известно, как меня отец держит. Ну, полно, полно. Ты требуешь заклада? Что за вздор! Ну что тебе я дам?» То есть нужно дойти до того, что уже тогда – угроза, понимаешь? Поэтому смелей делай куски, разнообразней их делай. Сперва решил нахрапом: «Ну ладно, брось трепаться, давай сотню, расписку получишь – и катись. Все». Не получается. Повертелся, придумал другой ход. И резче, смелей ищи вот эти разные приспособления: перестрой тело, сообрази, вторым ходом пойди – приятельским. «Ты же все знаешь, - это же давно между вами, он же тебе давно ссужает деньги, в трудную минуту это твой ростовщик, которым ты пользуешься, благодаря ему и живешь. Но он, наконец, требует отдать же деньги /Обр./

… Чтоб слово было полнозвучным и крупным, иначе вы будете мяться и ничего не выйдет все равно. Бери дыханье, опирай звук, чтоб все это было звучно и сочно: «Но полно, полно! Ну что дурака валяешь! Откуда я тебе возьму? Что, ты не знаешь?» Ведь ты уже объяснил слуге: «А ты ему сказал, что мой отец, как жид, богат, и сам я скоро буду богатым, когда он откинет копыта. Должен же он откинуть копыта!» Потом он тебе начнет говорить, что «он откинет-то откинет, но он здоровый черт! Он, может, проживет лет десять, а может – двадцать. А может, двадцать пять. А то и тридцать!» Тогда ты осатанеешь: «Как! Как это тридцать? Ты что, с ума сошел? Да на кой мне деньги тогда, черт их дери!» Тогда мы найдем силу для трагедии. А как мы будем чего-то так блеять в лирической штуке в какой-то недоделанной. Смелей, Олег!

***

«Двадцать… и двадцать пять…» Как Чехов играй: «Курьеров тридцать… пять… тысяч одних курьеров». «И тридцать…» - склоняйся, прибавляй все больше их. «Я думаю, дотянет до тридцати, дотянет, дотянет…» А этот взбесился просто: «Ты врешь, еврей! На кой мне деньги! – и вскочи. «Мне стукнет пятьдесят!» - «А молодым же кажется, что пятьдесят – это глубокий старик. «На кой мне черт эти деньги тогда! Я сейчас должен гулять!»

Найди какое-то музыкальное ржание: «Хе- хе – хе, ах молодость, молодость! Хе-хе-хе, деньги всегда годятся».

«Старик же…» - ты, Леонид поскрипи и деньги возьми, поскрипи: «же-же-е-е…» И попробуй себе голову посыпать золотом, а оно все равно вниз падает, горстями, как в маразм впал, денежками играет… Леонид, попробуй так: горсточку положил на голову, а потом по одной, как вшей вычесываешь, снимай. Ему нравится, как золотые монетки по коже шуршат, золото тепленькое. К золотым вещам все склонные, не только женщины.

… У него большая любовь к папе. Этот там играется, как дите малое: то монокль себе вставит из золотишка, из крупной монетки, то два монокля – и хихикает. А ты: «У, зараза, папа! Вон ищет, он как пес ходит, сука, какая! У-у, папаша, будь он неладен. Он как пес сидит! Надо же такое иметь сокровище!.. Когда-нибудь оно послужит мне, лежать перестанет…» Но трогать его ни в коем случае не надо.

***

Два вставишь золотых. Тем более, что потом он тебе закроет этими двумя золотыми глаза: «Ужасный век, ужасные сердца», - и будет неплохой повторчик. Видишь, кое-что уже нашли.

Пусть будут хорошие монетки – ты их сам себе найди, почисть, продезинфицируй, потому что тебе можно вставить два глаза и рот набить золотом. Это тебе надо самому сделать. Ты скажи, чтобы за один концерт тебе заплатили царскими десятками – как раз они подойдут.

- Надо сказать Дупаку, чтобы из Кувейта золото прислал.

Ю.П. Обратимся к Эмиратам.

Потому что можно здорово поставить свет, и будет оскал золотой, как раньше, знаешь золотые зубы были.

Филатов. Надо тогда сделать по-другому — из фольги сделать челюсти. И потом он заулыбался еще — мало того, что у него золото здесь — да еще здесь.

Ю.П. Да, да, да. Ну это тебе на Мосфильме сделают. Это ничего, потому что мы залепим свет и будет дикая какая-то рожа на секунду.

Антипов. Нет, тут как раз света не надо…

Золотухин. Лучше, рот-то забить лучше…

Филатов. Золотом забить? Это непонятно будет.

Золотухин. Понятно, понятно. Ты попробуй.

Филатов. Ну я попробую…

Ю.П. /про актеров, которые это увлеченно обсуждают/ О! Звезды собрались.

Антипов. Действительно, просто как-то чувствуешь себя, как в…

- Как в планетарии

Ю.П. Я думаю, мы это подчеркнем: мы сделаем — я попрошу Алика или Костю, чтобы изредка вот тут у них были звезды — не как кремлевские, а поменьше. И так вдруг будет: тр-р-р — звезды засверкали, а потом скрылись. А те все стушевываются, а они на передний план выезжают.

Филатов. Это периодический такой аттракцион как бы — вне текста — так выехали, посидели…

Ю.П. Да. А потом дальше. Чтоб каждый сверчок знал свой шесток. Чтоб не забывали партнеры, с кем они имеют дело.

Ну ладно, поехали дальше. Придумали две челюсти и два золотых глаза. Наташа, записывай.

Это кусок зоологической ненависти к папе. А не в том, что ты разъясняешь еврею ситуацию. Еврей и без тебя ситуацию знает. Он же знает, что у барона не выпросишь ничего. Он же славится, все знают, что он из себя представляет: и государь знает, и все.

***

Он же с юмором спрашивает, с таким злым, но своеобразным — он сперва не понял, что он предлагает травить папу. Поэтому он говорит: «Ты что мне предлагаешь, старый дурак, ты мне дашь вместо денег, чтоб я торговал, склянок двести, за склянку по червонцу, что ли? Ты что мне предлагаешь кооператором стать, да?» Видишь, поэтому и ответ такой: «Смеяться вам угодно надо мною». /Обрыв/

Ты обалдел действительно, ты никак не ожидал. Ну шутки шутками, поострили насчет склянок: «Ты что, мне вместе денег склянки предлагаешь?» Тот сказал: «Вы надо мной смеетесь. Но мне кажется, что папа зажился». Поэтому ты и обалдел: «Что?! Ты что?.. И ты посмел! Иван! Веревку!» А то ты как-то принял это, как будто тебе каждый день говорят: «Слушай, отравил бы ты папашу. Чего ты церемонишься? Давно пора его в расход».

***

Возьми от поэзии экспрессию — ведь тут же один образ большой — вспомнил: «Читал я где-то, что царь однажды воинам своим… И вырос холм!..»

***

Когда ты выучишь текст, Леонид, тут можно виртуозно штуку сделать: нарисовать этот образ молниеносно совершенно — как можно скорее, быстро, быстро, быстро...» Так я, как царь, и могу с вершины холма смотреть на все!» И тогда у тебя и старость получится, потому что ты задохнешься, дыхания не будет хватать, ты будешь все время брать воздух, потому что огромный текст ляжет на одну, на одну, на одну… «Так и я...» Тут можешь даже на секундочку отдышаться и отдохнуть, когда все это нарисуешь. Он устал просто, пока создавал этот холм, устал от старости и дальше уже начал нам говорить, что я могу делать. «Все могу купить — вот в чем вся сила. Вы-то и не знаете, а я могу купить».

«Ведь это подумать: и вольный гений… Вот Шнитке — я таких Шнитке буду покупать запросто, скажу: а ну, Шнитке, давай сюда-а...». И золото начал: «Смиренно будут ждать моей награды, - и опять посыпал золото, - все могу купить. Все».

У него маразм, как у Яблочкиной был. Заседание, все сидят, Царев говорит: «Нас приветствует Украинская социалистическая республика!» - Вдруг: «Я хочу домой». Так и тут: образы у него вспыхивают неожиданно - «Я свистну!»...» Это как Леонидов. Он как-то пронзительно иногда кричал. Он в ГИТИСе преподавал — знаете, гениальный случай — идет по лестнице Леонидов, у него же глаза такие: вращались — и какой-то узбек с разбегу ему как в пузо врезался… И этот так завращал на него глазом и говорит: «Здесь вам не Золотая Орда-а-а!!!» Напугал смертельно. У него пронзительный такой голос. И тот — раз- и свалился.

Не бойся совершенно каких-то диких штук. У него уже иногда какие-то выпадения. Конечно, только не в этом куске.

Мне все послушно, я же — ничему;

…………………………………..

С меня довольно….

Это высшее его прозрение.

С меня довольно…

Пусть лежит все это

сего сознанья…!

Тут паузу можешь держать любую, если до этого хорошо сыграешь.

И тут трюк этот как раз будем применять: звезда так…

Филатов. Если зажжется, значит, нормально сыграл.

Ю.П. Чтоб ты обрел, чтоб зритель понял. А в программке напишем: в особенно удачных местах будут загораться звезды.

Кто-то мне сказал: бедного Володю эксплуатируют, по 10 рублей билеты, потом рассказывают разные пошлости из книжечки знаменитой артистки французской, а потом публика орет: «Деньги давай! Обманули! Десять рублей!» - сейчас идет какое-то шоу, мне кто-то печально рассказал, и в панике мне говорят: «Вы можете помочь?» Чем? Снизить билеты? Прекратить это? Или что? Чем я могу помочь, чтоб этого безобразия не было. Значит, кто-то спекулирует, дошел до этого, и требует 10 рублей за билеты.

Антипов. А она говорит: «Вы не понимаете, какая у нас хорошая система — можно работать!»

Ю.П. Кто сказал?

Антипов. Марина Владимировна.

- Марина Влади по всей стране с концертами ездит.

- Интервью в «Известиях».

Ю.П. Ну вот она сейчас и почувствовала, что система хорошая. Система волшебная, как Станиславского. Не хочешь, а заиграешь. Ведь в чем смысл системы Станиславского: кто не может заиграть — все равно играет. Не важно, как, но играет по системе. А это уже другой вопрос, что это смотреть нельзя. Можешь не смотреть, но он же играет! И по системе. И общается, и говорит так, что ничего не слышно, как в жизни. И не разберешь, что орет.

Ну ладно, поехали. «Искусство трудно, критика легка».

***

/58, В/

Леня, если будет большой поднос, ты пошуруй в золоте, чтобы оно зашуршало. А нам говори: «Вот если бы все из этого...» Пошуруй двумя ладонями.

«Я царствую». Смотри, Леня, я фантазирую пока что. Когда ты это скажешь, то ты задерешь скатерть и оттуда я могу дать дикий свет золотой, как сиянье и ты туда всыпешь все это. Сделаем, чтобы ты мог долго руками сгребать все это туда, а тут все разгорается. А переход будет, что вдруг ты сам все захлопнул — и обалдел: «А что если не так?» То есть все переменится: и музыка, и свет — и все.

«Кто приимет власть?..» - закрыл, предположим, отъехал в ужасе от стола и очутился с ним, куда ты его загнал, и его ткнул, и он сюда врезался в стол. Потому что мне хотелось, чтоб когда ты говоришь: «Совесть...» - ты приближался к нему на кресле. Наехал на него и от этого взбеленился: «Не-ет! Выстрадай свое богатство!» - прямо мордой в стол его вложи. Это может помочь, тут же статика бешеная в этих креслах.

***

Ю.П. Валерий, где ты? - Он ушел на процедуры, уже четвертый час.

Как четвертый час? Ой, ради Бога, извините, и профсоюзы, и артисты, я прошу прощения, у меня часы все время коварно отстают и подводят меня.

Счастливо.

Примечания

[1] Нина Шацкая

[2] Любовь Селютина