Репетиция «Доброго человека из Сезуана» 6.04.1989 г.

Ю.П. Я собрал вас господа, чтобы сообщить вам приятное известие. 2 репетиции я сделал. Хотите вы или не хотите, нам мешает то, что необходимо соскрести. Ушла жесткость брехтовская, ушло так называемое отчуждение, ушел более резкий объект, когда зрительный зал… Зонги плохо поете. Надо зонги хорошо петь. Надо их пройти сегодня несколько раз.

Еще что меня напугало в последнее время вообще. Я смотрю спектакли. Вы не занимаетесь дикцией. У большинства с дикцией обстоит плохо. Просто 20% текста я не слышу. А если так посуровее, то 30%. Пробалтываете. Не доходит. Иногда не доходит сам текст. Существенные вещи, которые меняют поведение. А если я не расслышал? И также во многом сбит рисунок. А здесь была железная графика.

Вы помните, мы сами декорации лепили. Вот даже портрета кусок, старого налепили. Если кто-то из вас внимателен. Ни один не удивился. Кусок ткани наклеен старого портрета, который был 26 лет назад. Потому что, сколько Бланк не перерисовывал, лучше он нарисовать не мог. Вот загадки искусства. И пришлось где-то ребятам…. А у нас есть кусочек, сохранился. Это удивительно, что здесь сохранилось. Все здесь создаются все новые объекты и вдруг в руинах обнаружили… вот видите – вклеили. Это настоящий, которому 26 лет. Как глаза притупляются у людей. Вы не заметили? Ладно, кто хочет о театре узнать, какой он будет завтра, пусть завтра зайдет на худсовет. У нас двери открыты, гласность в театре давно. Надо приступить и вкалывать. А я по ходу буду останавливать. Короче, он идет вяло. Будем восстанавливать. Будем тренировать этот вопрос. Прошу вас.

Начало спектакля .

Медленно прошу всех выйти. Вот вы стоите, грустно на всех взираете. Вторая позиция: резко изменить тело и выйти на прямой диалог. И опять же разговор об эстетике. Валерий, больше возьми свою команду. Вы всегда забывали об этом. Монологи направлены к своим, а другая часть – к публике.

Нет, вы артисты. Вам интересны жлобы, которые пришли. Во-первых, кого пустили… целевых, по блату… или пришел народ. Интересно, с кем придется работать. А Валерий свой, вы же его слышите, не глухие. Поэтому и ритм был такой вызывающий. Ну, ну, поговорим сейчас. Но мы не будем говорить с вами, как во МХАТе в «мужском» и в «женском», без всяких четвертых стен. Грубовато и напрямую.

Старый спектакль. И только ваше ухо и ваша живость может его спасти. Списать, а списать неудобно. Это все равно, что «Синяя птица» или «Чайка» для МХАТа. Но играли же вы иногда хорошо и через 10 лет и через 15.

Золотухин. «Да какой же он бог, пальцы в чернилах! Вот там трое!»

Ю.П. Бюрократы.

Золотухин. «У них жестокое выражение лица…»

Ю.П. Можешь сказать:  «У них жестокое выражение лица кооператоров», но… хотя не надо, дешевка. Но считайте, что это кооператоры, но которые помешали тебе пельменную  делать.

Золотухин. Рэкетиры?

Ю.П. Рэкетиры.

И больше зал, Валерий. «Весь город в вашем распоряжении…»

Славина. «Я зарабатываю себе на жизнь…».

Ю.П. Зачем, Зина, ты нам все докладываешь? Брехт жестко разговаривает. Ты манеру взяла играть… одни «Деревянные кони». Это совсем другой автор. Это не Абрамов. Говорится фраза легко и безинтонационно, а ты ее ударяешь десять раз. Зина, Брехт жестко ведет диалог. Почему я всегда говорю – «пинг-понг», «пинг-понг». А ты начинаешь раскрашивать. Чего ты распределила? У тебя все было сделано досконально. Сохранить надо было, а не распределять. Распределила она и все начала говорить, как в «Пелагее».

Славина. «Они плохие, они никого не любят».

Ю.П. Ты что, не слышишь? Вот перед вами львы, нечисть всякая, дикие звери, шакалы, гиены. А кто их осудит?

Славина. «Они знают только себя».

II акт.

Губенко. «Раз я говорю тебе, что ты не можешь понять, значит, ты не можешь понять».

Ю.П. Коля, подтекст – Еще перечит шлюха.  «Раз я сказал, что не можешь понять, значит, ты не можешь понять».

Славина. «В детстве у нас был журавль…»

Ю.П. К этой последней фразе, Зина и надо идти. Ты раньше времени начала рыдать.

Пом. реж.  Боги, на сцену пройдите. Боги, пройдите на сцену, пожалуйста.

Ю.П. Зина, весь монолог… «и я его отлично понимала!» Этот монолог не так в ревение, как в мысль. Послушай меня. Реветь у тебя получается, не беспокойся. Весь смысл всего монолога в одном. «Я понимаю тебя, потому …» И к этой фразе иди. – «И я его отлично понимала!» Попутно у нее шли слезы, но надо идти дальше. Журавль… со сломанным крылом… Но когда весной… он пытался лететь… и я его отлично понимала. Задача моя действенная – убедить его, что «я понимаю тебя». Тогда не будет сентиментов. Важно, чтобы доказала ему, что ты понимаешь. А будут   слезы или нет, это не важно. Его надо утешить, летчика, у которого так, как у журавля, будто сломанны крылья. И ты готова ему помочь. А ты начинаешь результативно играть чувства. А надо идти в прессинг. Брехт – автор жесткий.

Тебя захлестывают чувства, и ты считаешь, что можно отдаться чувству, которое на тебя накатило. И ты забываешь действие. И останавливаешь пьесу, и начинаешь упиваться своими чувствами. Это болезнь распространенная.

Славина. «Я уже перестала».

Ю.П. Жестче, Зина, эту фразу.

Славина. «И сплю одна…»

Ю.П. Зина, ты обытовила весь текст. Ты стала добавлять какие-то фразы, которые лишили жесткости произведение. Смысл монолога, как там я тебе объяснял, так и тут. Смысл такой, что «теперь я богата и никаких мужиков. Первым делом я продала цитру и открыла лавку. Я стала капиталисткой. Я стала жесткой». Ты перестала быть дурой. Понимаешь? А ты это не несешь. Ты начинаешь играть попутно всякую чушь, а главную мысль не говоришь. А тут этот монолог о жестокости. «Я стала богатой, продала это искусство к чертовой матери, и стала деньги делать. Теперь я богачка, - сказала я себе». И это было жестко.

Славина.  «Теперь мне все нипочем, и целый год не буду иметь дело с мужчинами».

Губенко. Зина, музыка – равноценный партнер любого артиста. Иногда важнее артиста. Опять промазала.

Славина. Почему?

Губенко. Опять наступила на музыку. И не дала реплику, и ничего.

Славина. Если так смотреть на музыку, то ничего не сыграешь.

Губенко. Ничего подобного.

Ю.П. У тебя же музыкальное вступление, чтобы переменить мизансцену. Я 20 лет тебе все время говорю о значении музыки. И начинали с первого курса об этом говорить.

Славина. Но раньше она так не мешала, музыка.

Ю.П. Нет, это ты разучилась слушать.

Губенко. «И ни одного, у которого бы хватило терпения выслушать меня».

Ю.П. Коля, жестче, и зал больше прочеши. Грубее и поциничнее.

Славина. «А старый человек подошел ко мне и дал лепешку. Я потом часто вспоминала об этом».

Ю.П. Почему опять стала красить «те, люди…»? Этот тон дает дидактику. Зина, ну чего ты злишься? Зачем ты резонерски стала раскладывать текст?  Год мы его возобновляем, каждый год ты устраиваешь истерики. «А я не буду, я не знаю». А я каждый раз упрямо восстанавливаю.

Славина. Текст продолжаю?..

Ю.П. Если придираться, то ты неправильно продолжаешь, ты сейчас рассказываешь мне логику, а логика вся вызвана чувством. У тебя нет стремительности рассказа, развития.