Джон Рокуэлл. Поприветствуйте вторжение: русский сезон в парижских театрах

Джон Рокуэлл [John Rockwell]

[Welcome Invasion: A Russian Season in Paris Theaters]

Специально для New York Times.

Париж, 2 марта – Если осенью и зимой в концертной жизни здесь господствовала немецкая музыка, особенно Рихарда Штрауса, то теперь пришла очередь русского театра. Пять театров – «Ронд Пуант», ДК Бобиньи, «Одеон», «Нантер-Амадье» и Высшая национальная консерватория драматического искусства – отдали себя в распоряжение русских: русских коллективов или французских трупп под руководством русских, или французских трупп с их регулярными руководителями, последователями русских.

Связи между Францией и Россией уходят корнями в далёкое прошлое. Французский был языком русской аристократии в XVIII и XIX веках. После Октябрьской революции 1917 года в Париж хлынула волна эмигрантов, представителей высших слоёв русского общества. Позднее французские интеллектуалы ощутили большую симпатию к Советской России и поддерживали связи даже в эпоху глубокого сталинизма. Неслучайно, высокотехнологичный ДК в пригороде Парижа, городе Бобиньи, – ДК расшифровывается как Дом культуры, это один из множества правительственных культурных аванпостов, разбросанных по всей Франции, – расположен на проспекте Ленина.

Самым большим успехом стала «Клаустрофобия», спектакль Льва Додина и его Малого драматического театра в Санкт-Петербурге, заказанный театром Бобиньи. В обзоре на первой полосе «Монд» его назвали «самым страстным спектаклем, представленным в настоящее время в парижском театре». В значительной степени сымпровизированный начинающими актёрами, он призван представить портрет России, в особенности молодой, в это неспокойное время. (Труппа Додина появится в Бруклинской музыкальной академии в ноябре с предшественником «Клаустрофобии», спектаклем «Гаудеамус».)

Двухчасовой меланж танцев, песен и разглагольствований был представлен на русском языке с французскими субтитрами. Это был образ России сотканный из пьянства, секса, провинциализма, насилия и отчаяния. Однако исполнение труппы было проникнуто весельем и почти животной энергией. Как выразилась «Либерасьон», ещё одна парижская ежедневная газета: «Жизненная сила актёров яростно контрастирует с пессимизмом идеи».

Подобное попурри искусств, переплетение речей, песен и танцев многим обязано постреволюционному русскому театральному новатору Всеволоду Мейерхольду. На мой вкус, Юрий Любимов и его Театр на Таганке в Москве – ещё один крупный театральный гость этой зимы – превосходит в этом Додина и его труппу. Молодые актёры Додина кажутся нервозными и самовлюблёнными. Любимов, судя по его спектаклю «Живаго (Доктор)», представленному прошлой весной в Вене, и его версии пушкинской пьесы «Борис Годунов» в театре «Ронд Пуант», обладает непревзойдённой способностью создавать зрелищные сочетания разных видов искусств без излишней аффектации.

Источником оперы Мусоргского послужила историческая драма Пушкина, но в то же время они отличаются друг от друга самым удивительным образом. Дмитрий, претендент на трон Бориса, – обезьяноподобный шут (в этой постановке, датированной 1982 годом, он похож на Владимира Жириновского). Его возлюбленная Марина, выскочка, жаждет только власти и славы.

С момента основания театра в 1964 году Любимов постоянно сталкивался с проблемами. Спектакль «Борис Годунов» был запрещён из-за прямого призыва к аудитории свергнуть тиранию; сегодня в его обращении к масштабным пушкинским сценам гражданской войны и теме циничной жажды власти видится устрашающая перекличка с политической анархией в России.

И, может быть, это также параллель к раздорам в самом Театре на Таганке. Лишенный гражданства в 1984 году, Любимов вернулся в Россию в возрасте 76 лет, в 1989 году, но ему так и не дали стать полноправным руководителем Театра на Таганке. Теперь коллектив разделился, противоборствующую группировку возглавил Николай Губенко, бывший советский министр культуры и актёр, исполнявший главную роль в нынешней постановке «Бориса Годунова». Любимов получил поддержку со стороны парижской труппы актёров. При этом он также согласился принять должность главного директора оперы в Бонне, в Германии, на трёхлетний срок.

Пока в оперных театрах и концертных залах Парижа непрерывно звучит музыка Штрауса, множество своих работ здесь представляет и немецкий театр, например, мини-фестиваль современных постановок об угнетенных. Прежде всего, «Нантер-Амадье» (старое прибежище Патриса Шеро) поставил «Войцека» Георга Бюхнера в театре «Ронд Пуант». Главную роль в спектакле сыграл Даниель Отёй, один из самых известных французских актёров театра и кино. Он очень хорошо проявил себя, сыграв в соответствующей мрачной манере, но сама постановка, по словам Карлоса Стависки, производила вялое впечатление. Жестокая драма разворачивалась на фоне кукольного домика, на удивление напоминая оперу Берга «Воццек», поставленную Шеро в прошлом сезоне в театре «Шатле».

Схожей по настроению, но более мощной и экспрессивной предстала первая парижская постановка «Солдат», оперы Бернда Алоиса Циммермана, основанной на одноимённой пьесе современника Бюхнера, Якоба Ленца. Музыканты Оперы Бастилии во главе с дирижером Бернардом Контарски отлично справились со сложной серийной композицией Циммермана. Спектакль Гарри Купфера, созданный в Штутгарте в 1987 году и показанный с тех пор в Страсбурге и Вене, был одним из самых лучших творений этого высококлассного театрального режиссёра – живой, изменчивый и вполне отвечающий почти до безумия сложным требованиям Циммермана.

В Национальном театре Шайо шла французская постановка «Карьеры Артуро Уи, которой могло не быть» Бертольда Брехта, срежессированная Жеромом Савари, руководителем этого театра. Стиль «волшебного цирка» Савари с его мешаниной музыкантов, танцовщиц, кричащих декораций и всеобщей кутерьмой – Мейерхольд с налетом шика, если угодно – может показаться далеким от брехтовской строгости.

Однако подход Савари вкупе с гениальными декорациями Эцио Тоффулутти на самом деле сослужил очень хорошую службу брехтовской притче о приходе нацизма к власти. Вечер получился занимательным, пусть и насмешки Брехта, а также сходство его чикагских гангстеров с тем или иным известным нацистом едва ли отвечают на вопрос о том, как Гитлер проложил свой путь к власти. Величайшей удачей Савари было убедить Ги Бедоса, популярного французского комика, сыграть роль Уи. Злобный, но в то же время по-чаплиновски располагающий к себе, Бедос привнёс острую индивидуальность в эту роль, которая при других условиях рискует оставаться лишь холодным символизмом.

Наверное, самая любимая постановка этой зимой в Париже всё же была не русской и не немецкой. Тем не менее она была зарубежной, если универсальность Шекспира в наши времена можно свести к чистой английскости. Но остальные спектакли, поставленные 30-летним режиссёром Стефаном Брауншвейгом, которого здесь называют новой великой надеждой французского театра, были французскими от ног до головы.

Брауншвейг недавно стал главой театра «Орлеан», его постановка «Зимней сказки» родилась там в октябре. Затем спектакль переехал в ещё один из выдающихся пригородных театров, опоясывающих Париж, – в «Женвилье».

Судя по этой и другим постановкам, Брауншвейг предпочитает театральную строгость, во Франции опасно приближающуюся к претенциозности. Его Леонт, которого сыграл Пьер-Ален Шапюи, хоть и получил высокую оценку французской прессы, выглядел утрированным и манерным. Однако в других исполнителях чувствовалась безмятежная уверенность (особенно в фигуре Ирины Далле, сыгравшей роль Гермионы), и ясная логика, скреплявшая в единое целое эклектизм Шекспира, не препятствуя ему. Аудитория ловила каждое слово этого четырёхчасового спектакля и искренне аплодировала в финале.

Перевод Дарьи Названовой, студентки ОП «Филология» НИУ ВШЭ (куратор практики от Проектной лаборатории по изучению творчества Ю.П. Любимова и режиссерского театра XX - XXI вв. Серафима Маньковская).