Рольф Фат. Вкусовщина. Юрий Любимов ставит в Бонне «Евгения Онегина».

Wiener Zeitung, 22 марта 1987

Новая постановка «Евгения Онегина» в Бонне отличается сценической беспомощностью, что характерно для сегодняшнего режиссерского театра. Прогрессивный режиссер Юрий Любимов наряду с безупречностью знает и заурядность.

Занавес поднимается и взору открывается освещенная усадьба Лариных за коваными воротами, похожими на брюссельские кружева. Постоянная смена декораций, которым режиссер Любимов и художник Пол Хернон придают игривое очарование хрупкого, только в воспоминаниях существующего мира детства, вскоре начинает надоедать. Отражения на постоянно двигающемся и разделяющем пространство занавесе должны предвосхищать или объяснять сюжет – но они кажутся даже более чем банальными.

Вначале ворота открываются будто перед райским садом и, словно отголоски разрушенной идиллии, доносится пение женщин и девушек. В такие моменты изображения безвозвратно утерянного мира прошлого аргентинский дирижер Максимиано Вальдес, благодаря своему взгляду импрессиониста, показывает Боннский оркестр с лучшей стороны. В остальном же оркестр отчетливо напоминает о провинции за стенами так называемого «мирового» театра.

Кажется, что для Любимова самобытность оперы Чайковского заключается в ее чрезмерном лиризме. Западные интерпретаторы никогда не осмеливались раскрывать эту особенность в такой степени. В мельчайших деталях, подчеркнутых благодаря необычному освещению, Любимов непостижимым образом передает все очарование пушкинского романа в стихах [1]. При этом режиссер отказывается от непрерывного и связного повествования – будь то психологическая разработка характеров или интерпретация. И ему нечем уравновесить этот отказ, помимо многообразия еле уловимых оттенков.  Быстро устаешь искать смыслы за игрой света и сменой декораций, вольное обращение с персонажами и технические просчеты вскоре начинают раздражать. К концу от цветовой гаммы остаются только черный и белый, а от спектакля – одна вкусовщина. Две последних сцены буквально просачиваются как вода сквозь пальцы, ускользая от зрителя: создается впечатление, что помощник режиссера наметил их утром того же дня.

Вряд ли другие исполнители принесли бы Любимову больший успех, однако стоит отметить, что все певцы были одинаково холодны и сдержанны вплоть до безликости. Даже в решающем, последнем разговоре главных героев их характеры не раскрыты. Роскошный, женственный облик Стефки Евстатиевой буквально застыл как памятник восточному сопрано со всеми его достоинствами и недостатками. Лайош Миллер оттенил образ прекрасным итальянским баритоном, но сам он как персонаж, никак не выделялся. Его альтер-эго – Ленского – исполнил Нил Уилсон. Больше тенор, чем поэт. Марга Шимль придала Ольге, помимо уверенности и глубины, жесткость старой девы. А Яакко Райханен в роли Гремина еще раз продемонстрировал неотразимое превосходство финского баса. 

Примечания

 [1] В оригинале отсутствует окончание предложения, отсутствующие слова были восстановлены при переводе по контексту.

Перевод с немецкого языка Екатерины Крейниной, студентки ОП «Филология» НИУ ВШЭ. Руководитель — Серафима Маньковская