Ольга РОМАНЦОВА. Чехов без маски

Дождавшись, пока утихнут восторги и шум, связанные с официальным юбилеем Чехова,
Юрий Любимов поставил спектакль «Маска и душа», захватывающий даже тех, кто за этот год «наелся» Чеховым до отвала. Мэтру по обыкновению удалось рассказать о Чехове то, о чем никто не догадывался. Найти в его произведениях идеи и мысли, которые никто из режиссеров не способен был увидеть, и поразить зрителя графической четкостью сценического рисунка, полного запоминающихся метафор.
В спектакле нет «тоски по лучшей жизни», «людей в футлярах» и серых будней, певцом которых Чехова принято считать. Любимов не зря славится своим умением читать тексты, и вычитывать в них то, что незаметно никому. В композиции «Маски и души» режиссер не исследует пьесы. Он составляет ее из фрагментов личной переписки классика, его рассказов и отрывков этих рассказов, мемуаров его знакомых и друзей, собирая из них образ, далекий от хрестоматийного. Антон Павлович (Андрей Смиренное), появившийся на сцене, напоминает привычного всем Чехова только внешне: он - худощавый интеллигент в пенсне, суховато покашливает и немного сутулится. Но все, что говорит этот человек — ново, до боли правдиво и способно совершить революцию в зрительских умах.
«Я мог бы стать Шопенгауэром», — восклицает дядя Ваня в одноименной чеховской пьесе. Любимов доказывает, что Чехов, в отличие от своего героя, и вправду стал одним из выдающихся философов своего времени. Вот только современники, и следующие за ним поколения, по лености душевной и неумению самостоятельно мыслить, умудрились этого не заметить.
Для доказательства Юрий Петрович возвращает в творчество Чехова религиозную составляющую (в наше время умудрились забыть, что писатель был воспитан в традиции православной веры и в детстве и ранней юности пел в церковном хоре). Режиссер делает это не только через внешнюю символику: религиозные метафоры, звон колокола, неспешные молитвы и врезающиеся в память песнопения. Сам Антон Павлович, обращаясь к залу, заявляет: «Читайте Библию! Балбесы!».
Еще одно качество, необходимое для властителя дум — умение ставить обществу точный и беспощадный диагноз. Сделать это, считает режиссер, был способен только Чехов. «Помни, совершенным творением Бога является человеческая душа — нравственная архитектура», с горечью напоминает со сцены Антон Павлович, и слышит в ответ нестройный хор голосов остальных героев. Они забыли о душе, довольствуясь заботами о «маске» — внешних, наносных качествах человека. Только вот чем совершеннее становится маска, чем больше человек издевается и унижает других, или, наоборот, унижается, чтобы льстить подлецам или чиновникам, тем больше страдает его душа.
Чем сильнее перекос в этой «нравственной архитектуре», тем сильнее страдает общество, медленно и неуклонно двигаясь к распаду.
На вопрос, что произойдет, если целое поколение не хочет работать и совершать хотя бы минимальных духовных усилий, Любимов отвечает недвусмысленно и четко. Режиссер переносит действие своего спектакля в те времена, до которых Антон Павлович уже не дожил. На сцене само собой складывается из летящих сверху кубов имя Мейерхольда, уничтоженного советским режимом, Любимов переводит на язык театра воспоминания Шаляпина, который уцелел только от того, что советской власти не поверил. Прислушаемся ли мы, если не к Чехову, так к Любимову? Забудем ли о маске и задумаемся ли, наконец, о своей душе? Любимов даже от оптимистических прогнозов далек. В финале его спектакля актеры закрывают свои лица масками… Антона Павловича.