Ольга Романцова. Симфония для складных стульев

Не полагаясь на критиков и исследователей театра, которым следует определить стиль спектаклей, поставленных Юрием Любимовым в последние годы, режиссер сделал это сам, назвав свои работы «бриколажем», а себя — «бриколажником» (проигнорировав по-французски изысканное слово «бриколер»). Пестрые коллажи спектаклей «До и после» и «Идите и остановите прогресс», созданные режиссером на сцене, — смесь из литературных цитат и музыкальных фрагментов — напомнили о современном клиповом мышлении. И стали отличным средством воссоздания атмосферы эпохи и рассказа о судьбах поэтов. В одном случае — Серебряного века; в другом — обэриутов и их времени. В новой работе «Суффле» Любимов вышел из замкнутого круга обязательств, попыток еще раз напомнить, воспеть после смерти и отдать последнюю дань в пространство живого театра.
Его «Суффле» — воздушная смесь из «Веселой науки» Ницше, «Процесса» Кафки, романа Беккета «Мэлон умирает» и фрагментов из Джойса. Режиссер дополняет ее музыкой постоянного соавтора Владимира Мартынова, Вагнера и Ницше. И специально для тех, кто засомневается: можно ли приготовить суфле из Ницше, Кафки и остальных, приводит в программке рецепты суфле из мозгов и всякой всячины.
Спектакль Любимова не привязан к конкретному времени или пространству. Это не рассказ о характерах и судьбах отдельных героев или писателей. А сконцентрированный до предела образ миров, созданных четырьмя авторами. Образ начинает постепенно складываться из философских сентенций Ницше, которые читают актеры. Стремительно захватывает воображение в сценах из «Процесса», ворвавшегося в жизнь Йозефа К. , заставляет сострадать судьбе Мэлона, медленно умирающего в клинике для умалишенных, и растворяется в воздушном и слегка ироничном эпилоге. Режиссер называет собранные в спектакле тексты «остроугольными», заставляющими задуматься. Но в новорожденном театральном бриколаже на своей позиции не настаивает: хотите — задумывайтесь, не хотите — не надо. Подчеркивая, что Ницше, как и остальные авторы, ставшие частью стандартного буржуазного набора «интеллектуальных ценностей» (их редко читают, зато упоминают при удобном случае), давно успели раствориться в массовом сознании, Любимов помещает среди объявлений о купле-продаже, которыми обклеены две старые автобусные остановки (декорация спектакля), листочки с философскими сентенциями. Феликс Антипов отрывает их от стены и с удовольствием зачитывает вслух.
Театральный образ «Суффле» рождается буквально из ничего: остановки на чисто выбеленной сцене Таганки (художник Владимир Ковальчук), актеры и складные деревянные стулья. Остановки играют роль спальни Йозефа К. , кабинета экзекутора и больничной палаты, где Мэлон доживает свои дни. По обеим сторонам пространства то высвечиваются, то гаснут портреты четырех писателей. А стулья становятся знаком мертвой материи, окружающей героев. Актеры строят из них дома, башни и замысловатые летательные конструкции. Выстукивают ритм по деревянным сиденьям, как по барабанам, или с грохотом раскрывают и закрывают, будто трещотки. Они обращаются со сложными текстами без особого пиетета. Могут даже спеть хором какой-нибудь фрагмент.
Пение и музыка в «Суффле» — главные средства, раскрывающие театральную природу абсурдистских текстов. Благодаря этому Любимов находит новый вариант их интерпретации. Обычно абсурдистов у нас ставят либо по законам психологического театра, подробно разрабатывая все мотивировки поведения героев. Либо по правилам театра авангардного, раскрашивая ткань текста различными эффектами и начисто забывая о смысле. Юрий Петрович выстраивает «Суффле» по законам музыкального произведения. Ритм, как в симфонии, выверен до секунды, актеры точно выполняют мизансцены, будто расставляют театральные ноты на длинных линейках сцены, энергично и стремительно двигаются и произносят реплики в ритме стаккато или легато, создавая то лирическую, то ироническую атмосферу. В результате возникает диковинное для нашего театра соотношение: на сцене есть герои, но их чувства не перетягивают одеяла на себя и не отвлекают от смысла фраз, которые они произносят. Чтобы возник этот способ, пришлось затратить немало усилий (недаром в программке приводится перевод глагола «суффле» — дуть, дышать с трудом, задыхаться). Но его можно считать любимовским ноу-хау.
Команда (так режиссер назвал всех участвующих в спектакле молодых актеров, перечислив в программке фамилии, без списка действующих лиц) подчиняется своему мэтру, как музыканты оркестра — дирижеру. Хотя у каждого из них есть одна, а то и несколько блестяще сыгранных партий. Как у Елизаветы Левашовой: по ходу спектакля она становится то чувственной служанкой Ленни из «Процесса», то превращается в сиделку и последнюю возлюбленную Мэлона. Первой скрипкой, точнее, протагонистом актерского хора по обыкновению остается Феликс Антипов. В премьерные дни Любимов еще не отпускал «Суффле» в свободное плавание. Он дирижировал спектаклем, в нужные моменты подсвечивая фонариком лицо.
Давние поклонники Таганки наверняка увидят в новом спектакле намеки на актуальные политические и экономические события. Но Юрий Петрович, увлеченный созданием новой театральной модели, не спешит расставлять жестких акцентов. Посмотрев спектакль, понимаешь, что в нашей жизни, как и в мире, созданном Беккетом и Кафкой, существует немало пугающих призраков. Но мудрость и легкая ирония Любимова внушают надежду. Как человек, немало повидавший на этом свете, он знает, что жизнь в любом случае окажется сильнее порожденного ею самой кошмара.