Лола Самеева. Медея (на)против всех

Два стула на помосте в центре сцены и меняющий цвет задник. При виде такой сценографии вряд ли кто догадается, что играть будут древнегреческую трагедию. «Медея» Владислава Наставшева условна, минималистична, резка. Простота сценографии и костюмов усложняют смысл спектакля. Помост, с которого не сходят герои, словно приковывает к себе и зрителей. Он предстает как сжатое пространство жестокой искренности, не дает возможности перевести взгляд на что-то постороннее, отвлечься. Все наше внимание сосредоточено на героях. В такой обстановке их движения и фразы кажутся более острыми, прямолинейными и колющими. Почти все реплики герои произносят сидя на повернутых друг к другу стульях, смотря прямо в глаза. Медея неизменно сидит справа, а на левом стуле по очереди «гостят» остальные персонажи. Все это напоминает игру в гляделки, где проигравшего заменяет новый участник. Но каждого нападающего с левой стороны ждет поражение. Медея сидит одна, напротив и против всех и всегда выходит победителем.

Режиссер отказывается от второстепенных персонажей, от их попыток вразумить героиню, от совестливых метаний, которым подвергала себя Медея. Мы слишком хорошо пониманием эту несчастную женщину, душа ее без страха осуждения распахнута зрителю. Ее одержимость местью уже не исцелить. Текстовые сокращения и отказ от некоторых персонажей полностью оправданы, благодаря сосредоточенности на главной героине зритель чувствует силу ее намерения. Ни слуги, ни коринфские женщины не способны повлиять на ее решение. Их реплики в спектакле казались бы лишними, очевидно, обреченными на неудачу.

Весь спектакль пронизывает трагическая музыка, а хор коринфских женщин заменен на хор детей. Как и в оригинале пьесы, он походит скорее на внутренний голос Медеи, голос совести, обращение к самой себе. Песни эти травят героиню и морально и физически. С одной стороны, они напоминают об измене мужа и пережитых страданиях, а с другой — как бы предсказывают или даже подсказывают средства будущей мести.

Мучения героини хорошо передает пластика. Медея почти не ходит простым шагом, все ее движения напоминают раненое стрелой животное, которое мучается от боли и в то же время готово броситься на того, кто его подстрелил. И если к Медее Еврипида я в большей степени испытывала жалость, то здесь преобладал страх. Несмотря на то, что конец этой истории был мне известен, я ужасалась гневу героини, настолько он казался мне непредсказуемым, словно я не знала последствий, к которым он приведет.

На мой взгляд, главный герой в спектакле один, и это, безусловно, Медея. Муж Ясон, дети, царь Креонт и вестник второстепенны. Их цель — сесть напротив и противопоставить себя Медее, позволить зрителю глубже прочувствовать переживания героини. Они свободны, вольны уходить со сцены по окончании реплик и жить вне этого пространства. Для Медеи же помост словно клетка, а стулья — кандалы.

И все же Медея — хозяйка собственной клетки. Ее стоны прерывают пение детей и срывают софиты, ее настроение меняет цвет задника. Ее слова отзываются ударами на теле Ясона, заставляют его молчать, прикусывая собственный язык, и душить себя. Ее голос разрешает вестнику вынуть флаги изо рта и начать говорить. Медея одна в этой клетке босиком, словно у себя дома. Остальные герои приходят к ней в обуви. Медея — режиссер помоста. Она будто бы наперед знала исход своей мести. Еще в начале спектакля героиня в точности исполняет финальную сцену, будто бы репетируя уже всем известную концовку.

И вот финал наступает уже по-настоящему. Руки Ясона и губы Медеи горят алой кровью детей. Кто из них погубил сыновей? Что их погубило? Любовь? Страсть? Месть? Мне жаль их обоих. Как бы ни были они далеки друг от друга в финальной сцене, их навсегда против воли сблизило и соединило убийство, в котором виноваты они оба.

Преподаватель - Елена Леенсон