Ксения Севастьянова. Взгляд Владислава Наставшева

 Выбор Владиславом Наставшевым трагедии "Медея" определяется жизненной философией режиссера. В его понимании пьесы не должны быть актуальными, однако в своем сценическом творчестве режиссер стремится актуализировать тему памяти. Вот как он говорит об этом в одном из интервью: "Мне в принципе сфера воспоминаний и прошлого гораздо ближе и актуальнее, чем то, что происходит в настоящем. А уж про будущее загадывать я вообще не берусь. Поэтому я все время чуть-чуть оглядываюсь назад во всем, что делаю. Хотя иногда уже и тесновато становится. Это какие-то травмы детства, то, что меня питает", "Наверное, я бегу от — если мы говорим про искусство — социальности. От понятия актуальности. От однозначности. От «современности»". Именно поэтому, впервые обращаясь к античной трагедии, Наставшев выбирает трагедию Еврипида "Медея".

Чтобы ответить на вопрос, как режиссер Владислав Наставшев читает пьесу Еврипида, проанализируем характерные авторские детали, использованные в спектакле.

Отличительная черта почерка автора — он не осовременивает древние, античные драматические произведения, следовательно, для режиссера становится важным вневременной контекст, а значит, общие глобальные проблемы человечества. С этим связано визуальное оформление спектакля.

Обращаясь к сценографии, хотелось бы отметить ее минималистичность и даже некую аскетичность. Перед нами черный периметр сцены, два стула, стоящие друг напротив друга и герои, которые взаимодействуют с этой декорацией за счет пластики тела. Особенно сильно это выражается в образе Медеи (она выгибается, "висит" на стуле, несколько раз по примеру Ясона ставит стул на край сцены и наклоняется спиной назад, рискуя упасть; Ясон же в свою очередь поднимает стул над головой в знак ярости, отодвигает его от Медеи и пододвигает к ней для того, чтобы справиться со страстями и горечью от утраты детей, и еще много примеров, иллюстрирующих взаимодействие с реквизитом).

Мизансцены в свою очередь оформлены по принципу "синонимичности": то, что происходит с одного края сцены, отражается на противоположном. Иногда действия сопоставляются по принципу антитезы, этот прием открывает спектакль: дети Медеи поют спокойную лирическую песню о Медее, в то время как сама героиня издает "немые стоны", мучается горем. Этот прием рождает ощущение тотального безумия и некой ирреальности, что, по словам Наставшева, было принципиально важным.

Создавая современную адаптацию "Медеи", режиссер делает спектакль более психологическим. Прежде всего, на это указывает актерская игра. Главная актриса Нового рижского театра Гуна Зариня и ее героиня Медея — поистине гениальны. Помимо внешней характеристики (на мой взгляд, только ее образ ассоциируется у зрителя с исконной древнегреческой героиней: типичный греческий профиль, толстые косы, стянутые на затылке и напоминающие змей Медузы-Горгоны) важна ее ранее упомянутая пластика и игра выражением лица: даже будучи недвижимой, героиня способна заплакать, изобразить эмоцию страдания, горя, безутешности, и зритель ей верит.

Помимо вышесказанного полубезумный мир раскрывается благодаря образам детей Медеи. Он неоднозначен, потому что содержит в себе несколько смысловых пластов. Самый очевидный — то, как он трактуется в прямом смысле: дети, которые поют для своей матери, чьи голоса звучат в ее голове и доводят ее до безумия. Второй — метафорический. Поскольку детей двое и поют они в унисон, можно считать отсылку на древнегреческую постановку "Медеи" с хоровыми песнями, которые были своего рода "моралью", "совестью" главного героя. Они влияли на развитие действия, оплакивали любимых персонажей, пытались отговорить Медею убивать детей, иными словами — выражали непосредственное мнение зрителей в аутентичном древнегреческом театре.

Говоря о метафоричности некоторых деталей, нельзя не упомянуть о режиссерском отношении к метафорам. При общей минималистичности спектакля, по словам самого Наставшева, ему нравится использовать одну-две ярких метафоры в спектакле: "Должна быть одна метафора, один образ, который все объединит. Меня никто этому не учил, я не знаю, как я до этого дошел". В "Медее" это — красные флаги, которыми размахивает полубезумный вестник и черное блестящее отравленное платье Медеи. Красные флаги символизируют смерть молодой жены Ясона, также отражают страстную натуру Медеи, способной убить царицу. Черное платье также становится метафорой: сначала Медея надевает его на себя, платье словно "впитывает" ее ненависть и злобу. Так после того, как молодая царица надевает платье — она умирает, отравившись (...ненавистью, злобой Медеи).

Теперь обратимся к музыкальной составляющей спектакля. Режиссер делает спектакль невероятно поэтичным и это также соотносится с его творческим мироощущением. По признанию Наставшева, поэзия ему нравится, он чувствует ее музыкальность (не зря любимый поэт автора — полузабытый поэт Серебряного века Михаил Кузмин, творчество которого, по словам режиссера, отличается особой музыкальностью). Однако сам Наставшев не поэт, именно поэтому в спектакле используются поэтические переводы "Медеи", сделанные Иосифом Бродским. К ним режиссер пишет авторское музыкальное сопровождение. Благодаря этому изначальный текст Еврипида усложняется, а постановка становится объемнее.