Анастасия Шапарева. Заточенная в одиночестве

«Медея» Еврипида в постановке Владислава Наставшева оборачивается трагедией одинокого человека в бесприютном мире. Путь такой трактовки пьесы о женщине, безжалостно мстящей из ревности, кажется опасным, но, как всякий режиссер, осознающий монументальность материала, Наставшев ищет пространства, открытого для интерпретаций, а также новые способы расставления акцентов.

В свой постановке режиссер пользуется минимальными средствами: пространство сцены занимают только два стула, повернутые друг к другу, словно приглашая актеров занять места и начать диалог; но стоят эти стулья поодаль, подчеркивая непреодолимую дистанцию между ведущими диалог, – и правда, это пространство будут рассекать только слова неприятия и непонимания. В отношении действующих лиц, на которые пьеса и так не богата, режиссер тоже проявляет аскетизм: остаются Медея, Ясон, их двое сыновей, Креонт и Вестник. Роль хора, традиционного атрибута древнегреческой трагедии, отдана сыновьям Медеи и Ясона – этот ход окажется неслучайным для трактовки спектакля. Музыка также минималистична — аккуратно вплетенная в ткань спектакля, она звучит мрачным предзнаменованием, а умолкая, заставляет тишину звенеть и напоминать о тайно, беззвучно плодимых миром угрозах. Световое оформление спектакля вторит внутреннему миру главной героини: начинается всё с затемнения, и это соответствует гневу, зарождающейся мести, затем задник окрашивается в яркие цвета, а заканчивается все тем же холодным затемнением в тон охладевшей героине. Сводя к минимуму театральные средства, Наставшев переводит внимание зрителя на игру и пластику актера, дает возможность сосредоточиться на мизансцене.

Медею «ломает» от боли, ревности и одиночества – актриса изгибается в позах, выражающих муки, с исказившим ее лицо воплем, вначале беззвучным, но затем не раз обрывающим действие. В пении хора рассказывается о прошлом героини – ее бегстве из родного края в поисках пристанища со своим возлюбленным и злодеяниях, совершенных ею во имя новообретенной любви. Но, отказавшись от одного мира, Медея отвергнута и в новом: вместо ответной любви она получает от мужа измену. «В Колхиду ей нет возврата», – пропевает приговор хор. И с новой земли ее выдворяют, теперь она ни одному месту не принадлежит. Тотальное одиночество Медеи передает, например, поза актрисы, беззащитно лежащей, обнявшей колени (эта сцена еще отзовется ближе к концу спектакля), «сброшенной» с обоих стульев, а затем, ползком соединив их на середине сцены, на время застывшей в отчуждении и севшей перед зрителем с гордо поднятой головой.

Мир разделен на бесконечное множество координатных плоскостей. Путешествуя из одной в другую, Медея выкалывает все точки пространства покидаемой плоскости, не оставляя надежды на возвращение. Но если выколоть все точки на одной плоскости, то навсегда теряешь «полноценное право» пребывать в другой. Точка – совокупность координат, и, отрекаясь от одного из миров, Медея не просто ставит ему ноль, а выбрасывает саму координату, сужая границы реальности, заточая себя в одиночестве и вечном страдании. Она не находит свой мир, ей даже не дано оказаться в его окрестности – чтобы установить положение, не хватает пропущенных значений.

Совершая месть, Медея принимает свое одиночество. Она пытается заглушить детей, в объятии прижимая ко лбу их колени. Эта сцена перекликается со сценой одиночества, когда героиня лежала, свернувшись калачиком. Убийство детей в спектакле приравнивается к убийству хора, а значит, попытке заглушить голос народа, – Медея отрекается от всех и каждого, не осознанно, а в силу утраты возможности вписаться в этот мир, своего выпадения из системы координат.

После свершившейся мести Медея сидит лицом к зрителю, а не к собеседнику, – ей уже не нужен диалог. Она предоставлена только себе, одиночество уже не боль, чувства притуплены. Истошный вопль не будет звучать вечно – он превращается в свист. Равнодушный свист, из уст, умытых кровью.

Наставшев, однако, не дает однозначной оценки главной героине. Возможно, ее трагедия в том, что некоторые миры несоединимы. Хаос, рознь, пронизывающие бытие, довлеют над человеком и приводят его к саморазрушению. Медея движется по разомкнутой кривой, следовать по которой можно только в одну сторону. Оттого ли это, что человек не желает расширить границы своей реальности и, делая шаг, стирает за собой след, или оттого, что злость и вражда, разделяющие миры и делающие их взаимно недосягаемыми, не дают ему шанса охватить эти миры, порождая еще больше ненависти?

Преподаватель - Елена Леенсон